«Мерзкий старикашка, – вздохнула Маша, – совершенно несносный! Вероятно, из-за дурного характера и неуживчивости его и отправили в отставку!»
– Я ухожу с вами, потому что решение о вашем увольнении несправедливо!
Палыч расхохотался:
– Несправедливо! Эвона как! Фря ты зеленая, Маша Басманова! Что ты знаешь о жизни? Я десять лет отсидел при старых режимах! И если бы думал о какой-то там справедливости, то наверняка своротил бы с ума!
– Хотите сказать, что ее нет?
– Именно. Я давно не верю ни в справедливость, ни в причинно-следственные связи. Ты, Басманова, наверное, думаешь, что тебе в награду за благородство и верность, как ты говоришь, учителю, воздастся? Одарят ролями, завидной актерской судьбой и славой? Хе-хе… А это вряд ли случится…
Маша заявила уже почти с раздражением:
– Переубеждая меня, вы попросту теряете время! Я ухожу с вами – дело решенное!
– Ну и черт с тобой! – махнул рукой Палыч. – Только учти! Никаких поблажек тебе все равно не будет! Я – скотина неблагодарная! Будешь плохо играть – уволю к чертям собачьим! Поняла?
Она улыбнулась:
– Конечно!
Вместе с Машей уволились еще семь актеров, что ее, в справедливость все-таки искренне верящую, изрядно ободрило.
Для функционирования новому театру не хватало двух таких пустячных вещей, как помещение и финансы, и Маша с пылом бросилась решать эти вопросы. Три недели она обивала пороги различных приемных, рассказывая о таланте и заслугах Палыча, пытаясь убедить господ от культуры в том, что их святая обязанность поддержать гениального режиссера, но ее усилия натыкались на стену равнодушия и косности; получалось примерно так: «Барон хороший человек, но одним бароном больше, одним меньше, какая разница?» Маша уже совсем было отчаялась, но помощь вдруг пришла, откуда не ждали.
В один из дождливых, уныло-серых дней, после посещения очередной приемной с очередным отказом, она отправилась в ресторан на встречу с Лопатиным. Виктор часто звонил девушке, интересовался ее делами, приглашал в рестораны и театры, предлагал другие варианты совместного досуга. Маша от его заманчивых предложений неизменно отказывалась. В этот раз она приняла приглашение незадачливого поклонника от совершенного отчаяния, ей хотелось хоть немного развеяться.
– Ты похудела! – неодобрительно заметил Лопатин, окинув Машу взглядом.
Она с улыбкой махнула рукой – какие, право, пустяки!
Лопатин покачал головой, дескать, совсем не пустяки, и заказал много еды.
– Как поживает твой поэт? – осведомился Виктор, соотнося Машину тоску и изрядно исхудавшую фигуру с Бушуевым.
Она промолчала.
– Не хочешь говорить о нем?
– Нет.
Лопатин вздохнул: странное дело, в присутствии этой девушки он робеет, не зная с какого края к ней подступиться, сам себе кажется нелепым, огромным, грубым. Между тем до встречи с нею проблем в отношениях с женщинами Виктор не испытывал, но Маша особенная, она словно пришла из другой жизни – бесконечно далекой и непонятной ему, где по вечерам счастливое семейство ведет задушевные разговоры и пьет чай и где всегда выполняют данные обещания.
– Как твои дела в театре? Мне очень понравился тот спектакль! Ты здорово играла! Я бы с удовольствием посмотрел еще что-нибудь!
Она печально улыбнулась:
– Не получится!
– Почему?
– Потому что театра больше нет. Моего театра, понимаешь?
Она рассказала об уходе из театра и нынешних мытарствах.
Внимательно выслушав ее сбивчивый монолог, Лопатин заявил:
– Не переживай! На это деньги найдутся!
– Откуда?
– Я дам! А не хватит – поговорю со своими друзьями. Надо поддержать культуру!
Маша с недоверием уставилась на Лопатина. Он мало походил на мецената и покровителя искусств.
– Витя, ты представляешь, сколько это стоит?
– Не дороже денег!
Она фыркнула:
– И что я тебе за это буду должна?
Лопатин пожал могучими плечами:
– Ничего.
– Ну и ну! Бойся данайцев, дары приносящих!
– Не переживай. Просто позволь мне это сделать!
– Витя, может, ты не понимаешь, так вот – спать я с тобой не буду!
Он расхохотался:
– Спокойно, Маша, я Дубровский! Я и не рассчитывал на благодарность! А деньги все равно бы спустил на девушек или выпивку!
Маша не понимает, что он рад помочь ей, рад оказаться полезным, рад распорядиться своими деньгами со смыслом, на благое дело; возможно, это радость богатого человека, имеющего некоторые комплексы в отношении нажитого богатства (ибо нажил он его не каким-то особенным умом или талантом, а обычным «купи-продай», там купил, тут удачно продал, а что – ведь и дед его, и прадед были из купеческого сословия, чего ж стыдиться?). В глубине души Лопатин испытывал смутную тоску, сравнивая себя с Басмановыми. Скажете, какие господа, какие купцы?! Завял тот вишневый сад лет сто назад, и ничего от прошлого мира не осталось, а купцы сейчас и есть настоящие хозяева жизни, все так, но… Иные понятия в сознании людей устойчивы, как архетипы, как корни деревьев того самого вишневого невырубаемого сада… И что-то лишает Лопатина покоя, не позволяет ему уйти в сытое довольство хозяина сегодняшней жизни. «Они – аристократы, а ты – купчишка!» Вот что не дает ему покоя, но в этом Лопатин боится признаться даже самому себе.
– Странный ты человек! – усмехнулась Маша. – А впрочем… Я не стану отказываться от твоей помощи. У меня и выбора нет.
– За будущий театр! – Лопатин поднял вверх бокал с шампанским. – Кстати, когда я смогу встретиться с этим Палычем?
* * *
Климов спешил в Березовку, где Татьяна решила отпраздновать свой день рождения. Собственно, гости были приглашены в дом на завтра, но Полина предложила ему приехать накануне, не дожидаясь остальных. Он с готовностью согласился – возможность провести ночь в пустом доме вдвоем с любимой женщиной наполняла его радостью, которая озарила особенным светом этот унылый осенний день. Всю дорогу Климов гнал машину как сумасшедший, однако на берегу реки остановился и вышел, чтобы покурить.
Уже стемнело. Противоположный берег сиял огнями. Было довольно холодно, и он быстро озяб. Сигарета гасла на ветру. Он подумал о Полине, и его вдруг пронзило ощущение счастья. До озноба, до физической боли…
Дверь в доме оказалась открытой. Климов нашел Полину сидящей в кресле у незажженного камина. Неслышно подкравшись, он обнял ее.
– Ты совсем замерзла, руки холодные! Почему не разожгла камин?
Она молчала.
– Да что с тобой? Что-то случилось?
Климов внимательно вгляделся в ее лицо – бледная, осунувшаяся.
