Вместе с полковником Эльхлеппом мы стояли перед большой оперативной картой. С севера, примерно от Воронежа, фронт тянулся вдоль Дона, постепенно поворачивая на восток, пересекал Дон южнее Шишикина и достигал Волги севернее Рынка. На огромном, длиной свыше 600 километров фланге 6-й армии стояли фронтом на север только два наших армейских корпуса и плохо оснащенные армии союзников. Не внушала спокойствия и линия фронта южнее Сталинграда. Между 4-й танковой армией и 4-й румынской армией, правыми соседями 6-й армии, с одной стороны, и германскими соединениями на Кавказе — с другой, зияла огромная брешь. На одном участке фронта протяженностью около 400 километров стояла сильно растянутая одна-единственная дивизия — 16-я моторизованная. Недаром ей дали прозвище «степная пожарная команда».
Параллельно была проведена на карте красная линия вражеского фронта. Перед левым флангом 6-й армии и перед 3-й румынской армией, равно как и перед правым флангом 4-й танковой армии, были обозначены скопления советских частей. Генерал Паулюс положил одну руку на северное, а другую на южное скопление войск противника. Потом он сдвинул руки, словно замкнул клещи. То, что оказалось внутри клещей и надежно отрезалось от внешнего мира, были мы, наша 6-я армия. Эльхлепп комментировал лаконично:
— Если Гитлер и сейчас в этом опасном положении наплюет на наши предложения, катастрофа неминуема.
Нервное напряжение в штабе армии нарастало. После ужина я проводил Паулюса в его квартиру. Оба мы, очевидно, не заметили, как вышли за пределы деревенской улицы. Так или иначе, мы уже некоторое время стояли на берегу Дона. Наши взгляды бесцельно скользили по водной поверхности. Потом Паулюс прервал молчание:
— Вам известны мои предложения, Адам. Гитлер все отверг: приостановку наступления на Сталинград и вывод XIV танкового корпуса из города. Он настаивает на своем приказе от 12 сентября и требует любыми средствами ускорить взятие города. А между тем мы истекаем кровью. Но это еще не все. Сталинград может стать Каннами 6-й армии.
Казалось, последние слова он произнес, обращаясь к самому себе. Несколько минут он стоял погруженный в свои мысли, как бы забыв обо мне. Потом правой рукой провел по лбу, будто хотел отогнать мучительные мысли. Его тонкая фигура распрямилась:
— Подумаем над тем, что мы можем сделать. Когда вы передадите в наше распоряжение первую группу молодых офицеров? Вы знаете, как остро мы в них нуждаемся. Десятками рот командуют унтер-офицеры.
— Я был вчера в Суворовском. Сначала молодые кандидаты на офицерские должности были не в восторге от их перевода в пехоту. Но теперь они всем сердцем привязались к пехоте. Капитан Гебель сообщил также, что они сделали большие успехи. Я могу это только подтвердить на основе собственных впечатлений. К сожалению, занятия начались с опозданием. Выпуск будет самое раннее к концу месяца. Надо сказать, что командировка полковника Абрагама в Суворовский имела хорошие последствия. Его самобытный юмор и его богатый опыт дороже золота. К тому же и здоровье у него там стало лучше.
— Жаль, что я дал согласие открыть офицерскую школу позднее, чем предполагалось. Во всяком случае, постарайтесь, чтобы к 30 ноября подготовка закончилась.
Мы направились в деревню. Нас пробирала дрожь. Отчего? От того ли, что вечер был холодный, или от страшных предчувствий?
На командный пункт поступили обычные донесения. В них не было ничего чрезвычайного. Долго ли так будет? В 22 часа я связался с корпусами. Говорил с ними о потерях, наградах, повышении по службе, занятии офицерских постов. «Все то же», — подумал я.
Среди руин Сталинграда
В середине ноября мне понадобилось съездить в 71-ю пехотную дивизию. С командиром одного из ее полков, полковником Роске, я был давно знаком. К началу войны мы оба были преподавателями тактики в военной школе в Дрездене. Теперь Роске находился со своим штабом в Сталинграде, а его полк — на самом берегу Волги. Я отправился туда с Роске.
Впервые увидел я облик города, разрушенного авиацией и уличными боями. Я вспомнил слова Шиллера: «Ужас глядит из пустых оконных глазниц». Развалины, кругом одни развалины. Под ними в подвалах укрывались солдаты. Воронки от снарядов и груды обломков сделали почти непроходимыми когда-то ровные улицы. Осколки стекла, оконные рамы, части машин, разбитые автомобили, сломанные кровати, остатки мебели, кухонная посуда, печи, электрические провода, обрывки кабеля — невообразимая смесь всевозможных поврежденных, искромсанных вещей. Роске и я с трудом пробирались вперед. Никто не мог точно сказать, где и как пролегает фронт в этих развалинах. Каждый час могло случиться, что штурмовые группы противника внезапно появятся за спиной наших солдат. Позади каждой развалины, на каждом перекрестке подстерегала смерть.
Роске был хорошим проводником среди руин города, заваленного грудами щебня и мусора. Примерно через полчаса можно было оглянуться по сторонам. Мы укрылись в щели на западном, круто обрывающемся берегу Волги. Могучая река была здесь шириной более двух километров. Она походила скорей на озеро. Спустился легкий туман. Только сильно напрягая зрение, можно было разглядеть слабые очертания противоположного берега. Справа от нас в середине могучей реки возвышался большой лесистый остров. Его южная окраина была скрыта от наших глаз.
Роске рассказал, что ночью наши посты выдвинуты к самой Волге. Сейчас днем на реке не было ни одного суденышка или лодки. Немецким воздушным наблюдателям нечего было делать. Тем больше дела было у пикирующих бомбардировщиков, которые с высоты пикировали на восточный берег и на остров. Их мишенью являлись русские минометные позиции и скопления войск. На них они сбрасывали свои бомбы, обстреливали из бортового оружия. Я стоял, изумленный огромными размерами этой реки. После степных просторов — эти речные дали! И тут же огромный город, в котором было до 600 тысяч жителей. На самых крупных его заводах число рабочих достигало десятка тысяч. Как здесь, вероятно, кипела жизнь, в этом городе, расположенном у величайшей европейской реки, между Кавказом и Москвой.
Стрекотание пулемета прервало мои размышления. Слева от нас разорвались ручные гранаты. С глухим гулом вступила в бой артиллерия. Пока мы стояли здесь в укрытии траншеи, в нескольких десятках метров от нас снаряды рвали на куски человеческие тела.
Внезапно все стихло.
— Так часто бывает, — сказал Роске. — Короткая перестрелка вспыхивает большей частью в связи с какой-либо операцией штурмовых групп. Днем на Волге царит полная тишина. Позиции оживают с наступлением сумерек. В полевой бинокль вы можете разглядеть на той стороне Красную Слободу. Наши бомбардировщики уже несчетное число раз забрасывали снарядами эту деревню. Но лишь только во второй половине дня спускается первая дымка над рекой, там начинают грузить на суда людей и боеприпасы. Русские пытаются в ночной темноте переправиться на западный берег. Вот когда начинается страшное зрелище. Феерическим светом озаряют воду сигнальные ракеты. Прожекторы направляют снопы лучей, обследуя поверхность реки. Если судно или лодка попадают в эти потоки света, начинается стрельба из пулеметов и разнокалиберных орудий. Самолеты сбрасывают бомбы и на бреющем полете открывают огонь из бортового оружия. Тем не менее большинство судов достигает берега. По данным разведки мы знаем, что в середине октября целая стрелковая дивизия была переправлена за одну ночь![39] Только в особенно светлые лунные ночи русские ограничивают движение по реке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
