Вот так они и шли. Голодные, мучимые жаждой, истощённые…под ударами прикладов и кнутов.
Едва колонна была выведена из города, как к начальнику конвоя подъехал тот самый офицер, который отправлял телеграмму. Он же вручил своему начальнику ответ из Константинополя. Наверху было написано: «Генеральное ведомство по депортации».
— Ваши действия недопустимо мягкосердечны. Немедленно примите меры к сокращению числа армян. Трупы не оставляйте на дорогах, а так же не допускайте к ним иностранных фотографов.
Прочитав телеграмму, начальник конвоя снова приказал остановить колонну. Когда приказ был выполнен, он проехался на своём коне вдоль всей колонны.
— Что же делать с этими собаками? — повторял он раз за разом достаточно громко, ничуть не заботясь о том, что его слышат эти самые «собаки».
Взгляд начальника конвоя упал на мелкие камни, разбросанные по обочине вдоль дороги. Он сразу же подозвал двух офицеров и, указывая на камни, приказал:
— Найдите мешки! Пусть эти собаки нагрузят их камнями, а потом взвалите им на спины и пусть несёт каждый двадцатый… нет… — начальник конвоя поскрёб затылок, — маловато будет…каждый десятый… а лучше каждый восьмой. Да, дайте нести камни каждому восьмому…
— Мухаррем бей, — раздался осторожный голос одного из офицеров, — они слишком истощены. Мешок с камнями нести здоровому человеку не под силу, а уж этим армянам…
— Эти собаки очень выносливые, — начальник конвоя усмехнулся, — пусть потрудятся. А то, только и делают, что бездельничают. Дайте им работу.
Снова раздались крики солдат. Людей начали строить по восемь человек в ряд. Вперёд, в первый ряд, выставляли самых выносливых на вид. В первый ряд попали все три сына Констандяна и…его жена. Сам он стоял в шестом ряду. Молчаливые слёзы медленно заструились по его глазам, когда его жену и сыновей вытолкали из колонны и погнали собирать камни.
Выбранных людей поставили вдоль дороги. Они стояли около часа, как и вся колонна, пока не подвезли мешки. Каждому из выбранных был вручён мешок. А затем, под бдительным взором самого начальника конвоя и окриками солдат, они встали на четвереньки и начали складывать в мешки камни.
Начальник конвоя постоянно перемещался возле них и кричал солдатам:
— Следите, чтоб мешки были полными…
Ещё два часа прошли. Мешки были наполнены камнями. Сразу за этим им приказали взвалить мешки на плечи. Но этот приказ оказалось мало кому под силу выполнить. Тогда в ход пошли кнуты. Солдаты заставляли людей помогать друг другу. Для этого понадобилось столько же времени, сколько ушло на собирание камней. Наконец, колонна тронулась в путь. Около полутора тысяч людей с каждым шагом отставали. Они шли сгорбленные под невыносимой тяжестью мешков. Они даже пот не могли вытереть, который ручьём лился с них. Стоило кому-нибудь из них остановиться чтобы передохнуть, как тут же следовали удары плетьми, заставляющие их двигаться дальше.
Из общей массы людей вышла женщина. Её лицо было изуродовано. Местами обгорелая кожа всё ещё не зажила. Но её глаза,…глаза горели ненавистным огнём. Прижимая к себе грудного ребёнка, женщина пошла в противоположную сторону. Солдаты, было, направились к ней, но начальник колонны махнул рукой, показывая, чтобы они не трогали её. Женщина подошла к матери, которая едва передвигала ноги под тяжестью камней. Взяв ребёнка в правую руку, левой она ухватилась за мешок…но почти сразу же раздался хриплый голос матери:
— Нет, Мириам. Уходи…
— Я помогу тебе, — Мириам никак не могла ухватить мешок одной рукой. Да и кому это было под силу. Но, несмотря на это, она не оставляла попыток. Солдаты, видя её безуспешные попытки, начали показывать на неё пальцем и смеяться. Но Мириам не сдавалась. Раз за разом она пыталась ухватить мешок. И каждый раз после такой попытки слышался глухой голос матери:
— Нет, доченька…пожалуйста уходи…оставь меня…
— Как мама…как? — шептала в ответ Мириам. — Как я могу уйти?
Несмотря на сильную истощённость, часть людей решила последовать примеру Мириам. И первым из них Констандян. Но его, как и остальных, тут же отогнали кнутами, не позволяя приблизиться к людям, несущим камни. Констандян, не переставая, плакал. Он шел, повернув голову назад, и каждый раз в появляющемся просвете колонны высматривал свою жену.
Мириам издала глухой стон, когда увидела, что горловина мешка врезалась в тело матери. С основания шеи потёкла струйка крови. Каждый шаг несчастной давался с немыслимым трудом. Дыхание у женщины начало прерываться. Она захрипела, но всё ещё шла. Лицо у женщины посинело от натуги.
— Да брось ты этот мешок, мама! — изо всех сил закричала Мириам.
Начальник конвоя, Мухаррем бей, следил за поведением Мириам и услышал её крик. Он указал одному из солдат на неё.
— Плохой пример. Убери женщину с ребёнком. А старухе скажи…если она сбросит мешок, мы убьём её дочь.
Солдат в точности выполнил приказ. Сказав всё, что нужно было, он оттащил Мириам в сторону, несмотря на яростное сопротивление с её стороны. Прошло несколько минут, в течение которых матерью Мириам было сделано всего два шага. Издав хрип, она упала на дорогу, придавленная тяжестью мешка.
— Посмотрите, — Мухаррем бей показал на неё рукой.
Солдаты тут же нагнулись, а затем перевернули тело женщины. Глаза были открыты. Взгляд остекленевший.
— Мертва, — коротко сообщили.
— Выбросить, — Мухаррем бей был явно доволен тем, какие плоды приносило его решение, — и подальше от дороги.
Сквозь слёзы по нему полоснул взгляд, переполненный ненавистью. Мириам отвели в общую колонну. Она пошла не оглядываясь. Лишь чуткий слух улавливал глухие стоны, а вслед за ними…глухие удары. Люди, один за другим, умирали, не в силах выдержать тяжести своей ноши.
То и дело из колонны забирали людей, которые относили трупы в сторону от дороги и там оставляли.
Ближе к середине дня, когда больше не осталось никого из тех, кто нёс мешки, начальник конвоя дал приказ сделать остановку. Люди, измученные и изнурённые, падали прямо на дороге, под палящими лучами солнца. Они были не в силах даже в тень отойти.
Мухаррем бей снова подозвал одного из офицеров.
— Сколько дней мы их не кормили? — спросил он.
— Три дня! — последовал ответ.
— Три дня? — удивился Мухаррем бей. — А выглядят так, как будто только поели. Подгоните-ка повозку с едой.
Сразу после его приказа появилась повозка, нагруженная хлебом. Начальник конвоя остановил её таким образом, чтобы все заключенные могли её видеть. Повозка постояла несколько минут перед голодными людьми, затем неожиданно стала разворачиваться.
Сотни рук потянулись в сторону повозки.
— Хлеба…дайте хлеба! — молили люди. — Пожалейте наших детей…они умирают от голода…пожалейте,… дайте хлеба!
Мухаррем бей усмехнулся.
— Конечно же, дадим, — пообещал он громким голосом, — обязательно дадим, но…только не сегодня…завтра дадим…а может и завтра не дадим…
— Хлеба…хлеба! — не переставали молить люди.
Повозка на их глазах развернулась и начала отъезжать. Несколько десятков человек из колонны, невзирая ни на что, бросились за ней следом. При этом они протягивали руки и шептали:
— Хлеба…хлеба…
По ним сразу открыли огонь. Солдаты стреляли в упор.
«Попытка бунта пресечена», — как выразился Мухаррем бей.
Оставшихся в живых отвели обратно в колонну. После этого снова последовал приказ:
«Двигаться!»
Пока людей поднимали, подъехала конная сотня солдат, возглавляемая офицером. Это было усиление, которое придали Мухаррем бею по его просьбе. До Алеппо оставалось совсем немного, но многие солдаты, не перенося палящую жару, попадали в госпиталя. Охрана постоянно сокращалась. Поэтому и была прислана ещё одна сотня.
Некоторые из колонны так и не смогли подняться. Они так и остались на земле. Они умерли от голода и лишений. Многие люди в колонне с завистью смотрели на лежащие мёртвые тела.
Один из новоприбывших солдат заметил эти взгляды. Он был потрясен ими. Живые завидовали мёртвым. Качая неопределённо головой, он занял место в цепочке, пуская лошадь медленным шагом.
Мириам, как ни странно, сразу заметила этого солдата. Её поразил взгляд турецкого солдата. Она увидела в его взгляде то, что не видела ни в ком, с момента выхода из Эрзерума — сострадание. Она нередко смотрела на него, хотя солдат не замечал её взглядов. Мириам наблюдала за его действиями постоянно. Он никого не бил. А если и поднимал кнут, то только для вида. Его удары проходились всегда мимо. У неё к нему сразу же возникло тёплое чувство.
«Не такой, как все остальные», — думала она, сжимая в объятиях дочь, которая время от время заливалась плачем. Ребёнок был голоден. Молока у неё не было. Да и откуда ему взяться, если четвёртый день шли без куска хлеба. Хорошо ещё воды давали иногда напиться. Глядя на солдата, Мириам думала о том, что, быть может, он согласится помочь принести молока для ребёнка.
