— Доро была моей пациенткой с юных лет. У нее все было для того, чтобы быть счастливой. Если она любила, она любила всем сердцем, а иногда восклицала, что ее сердце разбито. Но я сомневаюсь, что она была способна ненавидеть, и поэтому она всегда исцелялась. Я уверен, что она любила вашего отца более осознанно, чем любила того умершего мальчика, и была счастлива с ним. Мне было трудно понять, почему она все это сделала, или поверить в то, что она сама себя убила.
Я сердечно поблагодарила его: в глазах его была жалость, когда он желал мне спокойной ночи.
— Я отдам рецепт Кларите, и она составит лекарство, — сказал он, спускаясь вниз.
Оставшись одна, я несколько минут неподвижно сидела на кровати, обдумывая слова доктора. И предупреждение Клариты: «Cuidado!»
Несмотря на утверждение Хуана, что нападали на него, я не могла в это поверить. Именно меня хотели напугать. Хуан был слегка оглушен, поэтому и не мог точно определить, кто же на нас напал. Но Элеанора, которая прекрасно знала своего дедушку, была уверена, что Хуан видел, кто это был.
Кто-то ходил по моей лестнице. Предполагалось, что я услышу эти звуки. Возможно, они рассчитывали на мое любопытство и таким образом хотели выманить меня во двор. Это не мог быть Хуан, ведь у него был собственный подземный ход под двориком, и он мог бы им воспользоваться, если бы решил скрыться.
Кто-то испуган. Кто-то хочет выпроводить меня из Санта-Фе раньше, чем я слишком много вспомню. Был ли это тот третий, кого я смутно помню с того самого дня, когда наблюдала за борьбой? Что говорила Кларита раньше о шествии смерти? Она сказала, что все началось снова и что она уже слышала похожие шаги, когда умерла моя мать? Это звучало зловеще.
Во всяком случае, сейчас невозможно было понять, в чем дело. Я сняла накидку и осторожно, стараясь не задеть плечи, забралась в постель. В голове у меня по-прежнему была полная мешанина.
Только что внизу Гэвин снова проявил участие ко мне: он переживал из-за того, что меня избили. Но, разумеется, его участие было сродни любезности воспитанного человека — так сочувствовать он стал бы любому пострадавшему подобно мне. Это совершенно не означало, что он стал обо мне думать иначе или что он сожалеет о тех резких словах, которые вырвались у него накануне вечером.
На подушку снова хлынули слезы, начался нервный озноб. Я вспомнила ощущение кнута на спине — этими ударами меня хотели предупредить. Предупредить о том, что произойдет, если я не уеду отсюда?
Я была одинока. Не было никого, с кем бы я могла посоветоваться. Сначала меня предупредили при помощи фетиша. Новое предупреждение было более ощутимым. Я должна подчиниться, в противном случае со мной, по-видимому, поступят еще более решительно.
Он или она? Кларита? Элеанора? Но Элеанору не волновало прошлое. Ей было всего десять лет, когда умерла моя мать.
Я подумала о том, как Гэвин, взяв мою руку, пытался успокоить меня. Я помнила ощущение от прикосновения его пальцев — и в этом было все, о чем я мечтала. Все равно — даже если он любит Элеанору и хотел только по-дружески немного меня поддержать.
Размышляя об этом, я заснула — и сразу же мне приснилось дерево. Но на этот раз у меня хватило сил сесть в постели и избавиться от этого кошмара. Когда я, вымотанная и разбитая, снова заснула, ко мне пришел совершенно безобидный сон, такой безобидный, что утром, разбуженная солнцем, я даже не смогла его вспомнить.
Когда я поднялась, у меня сильно болели спина и плечи, но, взглянув на себя в ванной в зеркало, я поняла, что красные полосы стали менее заметны. Если бы я осталась здесь, то несомненно со мной еще что-нибудь случилось бы, подумала я. Если бы осталась. Стоит ли рисковать, чтобы столкнуться с новой угрозой со стороны неизвестного, который хочет, чтобы я отсюда исчезла. Я не знала, как быть. Сегодня утром Доротея Кордова Остин казалась мне уже почти что незнакомкой — теперь я была ее дочерью, которая совершенно не знала ее, дочерью, которая сильно во всем сомневалась и к тому же была страшно напугана.
Когда я спустилась к завтраку, за столом никого не было; я все-таки решила немного поесть. Кофе был теплый и имел какой-то странный привкус. За завтраком я начала обдумывать план на утро. Не было необходимости решать немедленно, ехать или оставаться. Я должна была немного успокоиться, чтобы принять правильное решение. Что бы ни случилось, мне не хотелось бежать отсюда сломя голову, чтобы потом всю жизнь обвинять себя в трусости.
Итак, сегодня утром я буду рисовать. Я выйду на улицу и поищу то, что мне хотелось бы изобразить красками.
Я взяла себя в руки, и в этом мне помогло принятое решение. Я вышла из-за стола и направилась в свою комнату с чувством некоторого облегчения. Стоя на лестнице, я могла заглянуть в гостиную и увидела: там что-то происходит. Кларита отдавала приказания Розе, объясняя ей, как лучше расположить подушки на диване. Взглянув наверх и увидев меня, она кивнула мне с подчеркнутым безразличием.
— Как чувствует себя дедушка? — спросила я.
— Слишком возбужден, — она недовольно кивнула. — Хочет спуститься вниз, чтобы немного посидеть здесь. И желает тебя видеть.
Я стояла не двигаясь, ожидая, что будет дальше. Минуту спустя она отослала Розу и подошла ко мне.
— А ты? Ты поспала? Как ты себя чувствуешь?
— Вся спина болит, и очень тяжело двигаться, — ответила я. — Знает ли кто-нибудь, что все-таки случилось?
— Отцу кажется, что у него есть враги. Кто-то проник во двор, когда он был там прошлой ночью. Ты попалась тому человеку на пути.
— Да, разумеется. Но что вы там делали?
Она приподнялась и попыталась посмотреть на меня сверху вниз. Когда она поняла, что это на меня не действует, она откинула голову. Ее ответ удивил меня.
— Я знала, что мой отец встал с постели. Я беспокоилась о нем.
Была ли это правда, не знаю. Так же, как Гэвин и Элеанора, она вышла во двор не сразу.
— Я собираюсь пойти на этюды, — сказала я. — Не сохранился ли у дедушки его старый мольберт? Свой я оставила дома.
— Да, где-то в мастерской. Я принесу его тебе.
— Благодарю. Я соберусь и спущусь поговорить с дедушкой.
Она сухо кивнула:
— Да, доктор Моррисбай прописал тебе втирания. Без моей помощи ты не справишься.
Она почти что насильно проводила меня в комнату, и пока я лежала на кровати, растерла на моих плечах прописанную доктором мазь. Она не сочувствовала мне, но считала своим долгом помочь, поскольку все-таки я была ее гостьей.
Когда она ушла, я переоделась и взяла альбом для эскизов. Я спустилась вниз, когда Хуан Кордова возлежал на кожаном диване, как император. Клариты не было видно. Однако она сдержала обещание и разыскала мольберт: он стоял у двери.
XIII
Роза, стоя на коленях у камина, подбрасывала поленья в огонь. Едкий дым наполнил комнату, и я вспомнила, что это был запах моего детства — запах Санта-Фе, Нью-Мексико, Юго-Запада.
Казалось, Хуан Кордова удивительно спокойно воспринимает события прошлой ночи.
— Как вы себя чувствуете? — спросила я его, усаживаясь рядом с диваном.
Он довольно-таки беспечно махнул рукой, но, возможно, он это сделал потому, что в комнате была Роза.
— Я перебрался вниз, Аманда, из-за огня: не столько из-за его тепла, сколько из-за аромата. Я запомнил его с детства.
— Я тоже его помню, — сказала я. — Это незабываемо.
— Ароматами насыщена наша память. Начинаешь ли ты вспоминать эту комнату?
Странно, но здесь ничто не напоминало мне о том, что девочка Аманда когда-либо была здесь.
Он продолжал.
— Знаешь ли, когда-то давно этот камин из необожженного кирпича сложили женщины. И те же женщины до блеска отполировали стены, начищая их лоскутками из овчины.
Роза стояла и пыталась установить каминную решетку. Она нечаянно дотронулась до выступа, и на ее пальце остался плотный слой пыли. В Санта-Фе всегда было пыльно.
— Больше ничего не нужно, — сказал Хуан служанке, та быстро улыбнулась и побежала в другие комнаты.
— Я слишком с ними суров, — пробормотал Хуан Кордова. — Но я еще не сломлен. Они все ждут моей смерти. Возможно, они попытаются ее ускорить. Но я все еще жив. Не по своей вине ты была вовлечена в наши внутренние разборки.
— Со мной все в порядке, — уверила я его. — Но я не понимаю, что произошло. Или почему это произошло?
Даже когда он лежал, его взгляд мог стать устрашающим:
— Тебе незачем понимать, но я думаю, ты должна уехать, Аманда.
— Вчера вы говорили совершенно другое. Я не забыла, как вы пытались использовать меня против Элеаноры и Гэвина. Сейчас они оба сердиты на меня и не по моей вине.
Его негромкий смех напомнил мне, как он всех нас привел в замешательство, и он не мог позволить себе не насладиться этим воспоминанием. Затем он заметил выражение моего лица и пришел в себя, как приходит в себя капризный ребенок. Но он, конечно же, не был ребенком, и мне совершенно не понравилось это притворство. Я слушала его с большим недоверием.
