Здесь царила тишина, что нарушало лишь ненавязчивая трель птиц. Не боясь незваных гостей, по острову бродили животные. Деми хотелось бы верить, что Цирцея приручила их… а не превратила в них, как гласили легенды, оскорбивших ее людей. Спокойствие и умиротворяющую красоту Ээи портила лишь алая пелена над головой.
Цирцея… Она царствовала здесь, среди зеленых холмов и исполинских деревьев, среди гор и скрытых под землей пещер. Они с Никиасом и Ариадной обнаружили колдунью неподалеку от роскошного дворца. Она собирала в саду дивные, диковинные цветы на тоненьких, словно хрустальных, стеблях.
— Гости, и на Эее, — усмехнулась она, выпрямляясь.
Один этот голос — властный, хорошо поставленный, с легкой, а может, и нарочитой, хрипотцой, многое рассказал Деми о его обладательнице. Добавить еще черные, словно беззвездная ночь, волосы и такие же глаза, алебастровую кожу и кошачью, от бедра, походку, когда Цирцея прошла к корзине, чтобы сложить в нее цветы с длинными нежно-фиалковыми лепестками.
Грозный вид Никиаса ее ни пугал, ни настораживал. Колдунья вообще едва скользнула по нему взглядом, остановившись на Деми. Она представилась, мысленно готовясь обороняться.
— Надо же, кого я вижу, — насмешливо протянула Цирцея. — Выходит, мое заклинание — для тебя?
Элегантным движением откинув волосы за спину, она опустилась на резную скамью. Белый с серебром пеплос соскользнул в сторону, обнажая ногу почти до самого бедра. В каждом ее жесте сквозил некий магнетизм. Находись Деми сейчас в Египте, решила бы, что перед ней — ожившая Бастет. Мужчины без ума от таких женщин. Сами женщины или не находят себе места от ревности или готовы на все, чтобы хоть немного походить на них. Ревновать Деми было не к кому, а потому она лишь восхитилась красотой и грациозности Цирцеи и поймала себя на подспудном желании ей подражать.
Лишь одну мысль она поспешно прогнала. «Интересно, что Никиас думает сейчас о Цирцее? Смотрит ли на нее так, как в свое время смотрел Одиссей?»
— Для меня. Но почему вы решили мне помогать?
Колдунья пожала плечами: и тем, что был прикрыт складками легкой, воздушной ткани, и тем, что был соблазнительно оголен, демонстрируя золотистую, безупречную кожу.
— В Алой Элладе гремит война, что еще недавно казалась бесконечной. Я хочу выбрать верную сторону. Видишь ли… Чтобы там ни говорили, предателей и перебежчиков не любят. Я хочу быть с победителем с самого начала и до самого конца — чтобы там, на Олимпе, вкусить все блага сполна. Методы Ареса слишком прямы и порой даже вульгарны, и мне столь грубая жестокость не по душе. Но он — превосходный кандидат на звание победителя, в отличие от Зевса, который в последнее время, кажется, все свои силы тратит лишь на то, чтобы не проиграть. С твоим появлением, Пандора, все может измениться — во всяком случае, все мы этого ждем. Я не знаю, действительно ли ты способна переломить ход войны. Пока я вижу лишь потерянную девчушку, утратившую воспоминание о прошлом. Так, дорогая моя, не пойдет. Но не волнуйся, я — именно та, кто тебе нужен, чтобы сломать печать на твоей душе.
Честность Цирцеи, разом выложившей карты на стол и не прячущейся за туманными формулировками и высокопарными разговорами о мире… подкупала. Однако Деми все же не спешила всецело ей доверять.
— И раз уж мы начали откровенничать… Я уже сказала Кассандре, что прибуду в пайдейю, как только заклинание будет готово. Так зачем ты здесь, юная душа? Уж точно не для того, чтобы дожидаться его на чужой земле.
— Я хочу научиться магии.
— Верней, ты надеешься услышать, что способна ею обладать, — словно кошка, прищурилась Цирцея.
Деми спорить не стала.
— Можно сказать и так.
Колдунья улыбнулась самым краешком губ, в глазах заплескалось довольство.
— Что же, тогда добро пожаловать на Ээю.
Глава восемнадцатая. Проклятие Пандоры
— Почему заклинание еще не готово?
Это было первым, что произнес Никиас с начала прибытия на остров.
Деми не могла понять, отчего, но от него волнами исходило отчуждение. Мог бы, еще плотнее закутался бы в свою черноту, чтобы еще сильней от них отгородиться. Но в его формуле новый элемент — Цирцея. К Ариадне он наверняка привык, а с присутствием Деми, несмотря на запутанный (для нее самой) клубок чувств, похоже, примирился. Чем же колдунья, которую он прежде не видел, умудрилась ему не угодить?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я жду ответа от гонца, Искры Гермеса, — спокойно отозвалась Цирцея. Бросила взгляд на вечно грозовое небо над их головой. — Афина слишком занята войной. Ирония в том, что она сейчас проливает кровь, которая мне и необходима. Я могла бы просто попросить одного из своих помощников собрать ее ихор[1], но делать что-то за спиной богини — себе дороже.
Деми, что шла следом за ней, споткнулась на ровном месте.
— Вам нужен ихор Афины?
И пусть с недавних пор она жила в мире среди богов, полубогов и Искр, отмеченных божественным благословением, думать о том, что гонец отправился к Эфиру, чтобы озвучить просьбу Цирцеи, было странно.
— Да, но сила самой Афины для заклинания бесполезна. Не поможет тебе ни ее мудрость, ни военные навыки, ни мастерство в ткачестве или гончарном деле.
— Тогда зачем?..
— Ради Метиды, что составляет сущность Афины Паллады. — Видя, что Деми не понимает, Цирцея объяснила: — Метида была первой женой Зевса, но помнят о ней немногие. Однажды богу неба, грома и молний предсказали, что Метида родит ему дочь, такую же мудрую, как он сам, и сына, настолько сильного телом и духом, что он сможет свергнуть Зевса с трона. Тогда он убаюкал Метиду сладкими речами и… поглотил ее. Не правда ли, элегантный выход из положения?
Деми ошалело смотрела в землю. Казалось, или Цирцея насмехалась над самим верховным богом? Ну а что до него самого… Она передернула плечами. Верно говорят: смертным богов никогда не понять. Даже если разделять их будет одно только небо.
— У Зевса вскоре ужасно разболелась голова. Гефест по просьбе отца отсек ему верхушку головы — словно скинул крышку от кувшина. Оттуда вышла дочь Зевса, Афина-Паллада — в боевом облачении, со сверкающим копьем в руке, будто уже готовая сражаться. Но многие — и я среди них — верят, что сущность Метиды навсегда в ней осталась. И ее — крохотную ее частицу — я смогу выцедить из ихора Афины. Сила Метиды, богини разума, поможет очистить твой собственный. Это важная составляющая моего заклинания, без него оно и вполовину не так действенно.
— Значит, — медленно подытожила ошеломленная Деми, — ждем божественный ихор.
Во дворце Цирцеи на самой вершине холма было очень просторно и светло (насколько это возможно для вечно тонущего в алой дымке пасмурного дня). Глядя на высокие, от пола до потолка, многочисленные окна, Деми невольно вспомнила, что Цирцея была дочерью Гелиоса, самого бога солнца. А значит, воспринимая ее колдуньей, Деми разговаривала с полубогом. И если Ариадна забрасывала Цирцею вопросами о Ээе, на которой, вероятно, прежде не была, но говорила, если не благоговейно, то учтиво, Никиас особого пиетета к колдунье не выказывал, и по обыкновению держался в стороне.
Пока Цирцея ставила собранные цветы в высокие, с узким горлышком, вазы, Деми выплескивала на нее все то, что знала о себе.
— Кассандра говорит, я не Искра, и после того, что произошло в Гефестейоне, я склонна ей верить…
— То, что сила Гелиоса причинила тебе боль, означает лишь то, что ты — не дитя света, — пожала плечами Цирцея.
Скользнула на шаг назад, полюбовалась своим творением — погруженным в заговоренную воду букетом.
— А если в тебе есть тьма, — продолжала она, — но тьма божественная — это нам, сторонникам Зевса, лишь на руку.
Сосуд некой силы и ценных воспоминаний — вот кем Деми была для них всех. Для кого-то их отношение к ней — как к ключу к победе над Аресом — мог бы показаться оскорбительным. Но ей-то что? Тепла ни от кого из эллинов она не ждала. Быть может, только от Ариадны, от Доркас и от Фоанта, который поддерживал ее так, как мог. Например, принес ей «чарочку» вина.
