— Хоть ты здоровенный и сильный, как бык, ума у тебя, как у мертворожденного теленка! — рычит Вольф, выйдя из себя. — Я могу раздавить тебя, как гниду!
— Злобный он ублюдок, так ведь? — говорит Малыш небрежным тоном и ходит с короля.
В распоряжение Старика приходит отряд бранденбуржцев в форме русских лыжников. Чуть погодя появляется невысокий, узкоглазый азиат с белозубой улыбкой. На нем форма капитана НКВД, невысокие кожаные сапоги, портупея и кобура с большим наганом. На груди он держит «Калашников», словно счастливая мать младенца.
— Василий, — представляется он, пожимая всем руки. — Клянусь Кун-цзы[89], здесь приятно пахнуть шнапс, — восклицает он, шумно принюхиваясь. — Василий тоже любит шнапс. Что за пикник без шнапс! — Он быстро приканчивает бутылку Порты и закутывается в плащ-палатку. — К позиций коммунистов мы пойти в темноте. Лучше всего через Староданилово, там дурачки из Карабаха. С наступлений темноты они прячутся. Мы говорим: «Проверка из НКВД!» Они трусят. Карабахцы всегда под подозрений. Веди дела с изменник, торгуй сигареты.
— Любопытно, — с предвкушением говорит Порта.
— Теперь моя поспать! — говорит Василий и закутывает голову маскировочным халатом. — В два часа будить. Поведу вас на опасный дело. На большой взрыв в Москве. Потом мы бежать со всех ног!
Через полминуты он громко храпит.
— Откуда взялся этот тип? — с удивлением спрашивает Барселона.
— Его надо бы ликвидировать, — говорит Хайде, не пытаясь скрыть отвращения к Василию.
Старик разворачивает карту Москвы и начинает обсуждать нашу задачу с фельдфебелем-бранденбуржцем.
— Hals und Beinbruch![90] — говорит оберст Хинка. Он пришел проводить нас. — Возвращайтесь живыми. Ни в коем случае не попадайте в плен в этой русской форме. Вам всем известно, как обходятся со шпионами и диверсантами.
— Когда я служил в Тридцать пятом танковом полку в Бамберге, моей обязанностью было носить воду в квартиры женатых офицеров, — треплется Порта, пока мы лежим на исходной позиции. — Строгий командир полка требовал, чтобы все офицеры выходили на плац для осмотра со своими ротами в семь часов каждое утро. В половине восьмого я нес воду в первую из квартир, где жил лейтенант Пютц из третьей роты. Обычно я кончал трахать его жену к восьми часам и нес воду в квартиру обер-лейтенанта Эрнста. Его жена оставалась довольной чуть позже половины девятого. К половине одиннадцатого я имел столько офицерских жен, что при мысли о продолжении в том же духе едва не становился гомиком. Но в два часа мне с моим маленьким другом приходилось вновь обходить квартиры. Тут я ублажал жену майора Линковски, очень набожную женщину. Ее мужа временно перевели к нам из Первого кавалерийского полка в Кенигсберге. Она каждый день говорила мне, что в Кенигсберге любовника не имела, но теперь наверстывает это в Бамберге. Там я начал коллекционировать трусики, и это привело к неприятностям, когда явилась тайная полиция искать какого-то воришку. Ребята в шляпах и кожаных пальто устроили всеобщий обыск и обнаружили мою коллекцию, на всех трусиках были написаны имена. Жены, разумеется, не признали их своими. Однако среди полицейских было один обер-ефрейтор, который ненавидел офицеров. Все коллекцию отправили в Центральную полицейскую лабораторию в Берлине, и после того как эксперты основательно потрудились, добрые женщины оказались разоблаченными. Говорят, когда наш командир полка, оберст Хикмайстер, дочитал донесение из криминальной полиции рейха, то вскочил из-за стола и проглотил при этом монокль. Он застрял в прямой кишке, как оконце; чтобы удалить его, пришлось вызывать стекольщика. Всех офицеров-рогоносцев наказали переводом в дальние приграничные полки. Некоторые хотели развестись с женами, но управление делами личного состава запретило. Офицеры должны быть способны поддерживать дисциплину в своих семьях. При необходимости интенданты могли предоставить им пояса верности.
— А для тебя чем все кончилось? — с любопытством спрашивает Барселона. — Не мог же ты оставаться после всего этого в Бамберге!
— Да, меня перевели в Одиннадцатый танковый в Падерборне, но водоносом я больше не был. Меня сделали пулеметчиком в экспериментальном батальоне. Это было не так уж плохо. Я смазывал замки. У нас в девятой роте был гауптфельдфебель, который коллекционировал лобковые волосы. Держал их он в коробочке с фотографией оскальпированной женщины на внутренней стороне крышки.
— Кончай, — грубо приказывает Старик. — Нам нужно подремать. К черту тебя и твоих бамбергских шлюх!
Три часа спустя нас будит один из пехотинцев.
— Сколько натикало? — сонно спрашивает Старик.
— Половина третьего, герр фельдфебель, — отвечает, заикаясь, несчастный солдат.
— Ты должен был разбудить нас в два, — резко выкрикивает Старик, натягивая сапоги.
— Ты спал на посту, солдат, — заявляет Хайде с видом ангела-мстителя. — Я доложу о твоем нарушении дисциплины. Это может кончиться для тебя расстрелом!
Хайде любит казни.
Барселона медленно встает и потягивается так, что хрустят суставы. Автомат фельдфебеля-бранденбуржца падает на землю. Тут же вспыхивает ссора.
Мы незаметно проскальзываем через линию фронта и идем прямо на позиции русских.
«Капитан» Василий напускается на русского лейтенанта в манере НКВД и угрожает ему Колымой.
Поднимается ветер. Снег летит нам в лицо большими тучами. У меня в сапоге какой-то камешек. Я стараюсь забыть о нем, но это заставляет лишь думать о камешке все время. Он кажется булыжником. Сажусь у придорожного столба и ощупываю ногу.
— Qu'as tu?[91] — раздраженно спрашивает, наклонясь ко мне, Легионер.
— В сапог попал камешек.
— Mille diables[92], и только-то! — бранится он. — Побыл бы ты в Гермерсхайме, где занимались утренней зарядкой в заполненных гравием сапогах.
Легионер помогает мне снять сапог. Камешек до того маленький, что даже не верится, что он может причинять такую боль.
— Неженка, — язвит Легионер. — Стонать из-за такого пустяка!
На Даниловском кладбище мы устраиваем отдых после утомительного марша в метель.
Порта предлагает поиграть в кости, но ни у кого нет желания, поэтому он играет с собой и всякий раз выигрывает.
— Скоро сделать большой взрыв, — говорит Василий, — только нужно остерегаться чертова НКВД. Это настоящий дьяволы. Если попадемся, конец. Отвоевались!
Когда мы сидим, пригнувшись, у широкого Варшавского шоссе, мимо проходит длинная колонна Т-34 — так близко, что мы ощущаем на лицах выхлопные газы, будто горячий ветер.
— Почему не пойти вдоль реки? — грубо спрашивает Старик. — Так гораздо ближе, и можно было б двигаться, укрываясь за складами.
— Ни харош, — отвечает Василий с широкой, белозубой усмешкой. — Очень опасный часть! Сунься туды — попадешь на Лубянка. Большой немецкий генерал сказал Василий: «Покажешь солдатам-диверсантам завод. Они устрой взрыв!» Василий всегда делай то, что говори генерал. Если ты, фельдфебель, не делай то, что говори Василий, Василий пойдет к большой генерал и скажет, что ты изменник! Гитлер доволен Василием, дал ему большой орден, однако. Люди выпятить глаза, когда Василий вернется домой, в Читу.
— Эта желтая обезьяна начинает мне нравиться, — одобрительно улыбается Порта.
— Оторвать ему башку, и получишь свободный проход в рай, — считает Малыш. — Не думаю, что Авраам его особенно любит.
— Мне он не нравится, — угрюмо говорит Хайде. — Неискренний.
— Нравится тебе хоть кто-нибудь, кроме твоего фюрера? — холодно спрашивает Порта.
— Как это понимать? — угрожающе произносит Хайде.
— Так, что ты целовал бы шнуровку его сапог, будь у тебя такая возможность!
— Сапоги со шнуровкой — оскорбление для фюрера, — заявляет Хайде. — Это неуважительное отношение к австрийскому народу.
— К австрийскому народу? — переспрашивает Штеге. — Это еще что такое? Австрия теперь называется Остмарк!
— Его фюреру пришлось назвать ее так, чтобы стать немецким гражданином! — с громким смехом говорит Порта.
— Ничего более возмутительного не слышал! — возбужденно восклицает Хайде. — Ты поплатишься за это головой, парень, когда мой рапорт уйдет куда положено!
— Василий, пошли дальше, — раздраженно поторапливает его Старик. — Давай взорвем этот завод и вернемся. Не хочу бродить здесь!
— Скоро дойди до ЗИС, — уверяет его китаец. — Кун-цзы говорит: «Лучше идти быстро, вернее придешь к цели». Мы не экспресс, который идти в Пекин по расписаний. Мы описать большой круг. Идти прямо, как твоя предлагай, то бум! бум! бум! — ив глупый немецкий башка будет дырка!
— Ладно, давай опишем большой круг, — устало соглашается Старик, — только бы дойти до завода сегодня и успеть вернуться завтра рано утром. Мне эта прогулка не по душе.
