— Вы все пьете и пьете, — не удержалась молодая женщина. — Жажда мучит?
— Кабы так! — Приникая к баклаге с соком, Тургенев задвигал кадыком. — Все много сложнее и, боюсь, трагичнее! — Отбросивши пустую посудину, красивым сценическим шагом он принялся мерить диванную от окон к дверям. — Душа горит!
— Стало быть, вы влюблены?! — чуть поджимая сцену, подыграла партнеру Любовь Яковлевна. — И осмелюсь спросить: кто та счастливица?
— Ах! — горько расхохотался Иван Сергеевич. — Будто не знаете!
— Право же, нет! — не отступалась молодая женщина. — Прошу вас, откройтесь!
— Вы! — пылко воскликнул знаменитый прозаик. — Вы, милостивая сударыня! — страстно подтвердил он, для убедительности показывая на Стечкину ходящим ходуном, возбужденным пальцем. — Вы, собственной персоной, — исступленно прорычал он. — Вы и никто другой!.. Никто другая!.. Другое!.. Другие! — исторгнул он в совершеннейшем экстазе.
Хозяйка дома поспешно поднесла гостю холодной минеральной воды — он прямо-таки вырвал стакан из ее рук.
— Но вы же говорили… утверждали… — Любовь Яковлевна закуривала папиросу, бросала, тут же начинала новую. — Вы говорили… помните, еще в первой главе… что будто бы любви нет — небеса не допускают ее до нас… и все такое…
— Я ошибался! — Тургенев с хрустом ломал руки. — Теперь вы — вся моя жизнь… Прошу вас — уедемте! Уедемте вместе во Францию! Полина и Луи поймут. Месье Виардо — писатель, искусствовед, охотник. Он понравится вам! Вы войдете в нашу семью!..
— Однако кофе совсем простыл! — Любовь Яковлевна зазывно брякнула чашками. — Давайте же вернемся к столу и спокойно все обсудим!.. Молоко, сливки, ликер?..
Пронизанный лучами солнца, за окнами упруго колыхался неохватный голубой объем, бездумно чирикали пернатые, вжикали по насту полозья проносившихся саней, мальчишки кубарем катились с ледяной горы, и полусумасшедший мещанин, блаженно улыбаясь, продавал подснежники, пусть скрученные из воска и бумаги, но все равно напоминавшие о скором чудном обновлении… Прекрасная большая жизнь лежала перед молодою женщиной, и что могла она ответить уже подводившему итоги человеку? Щемящая жалость и малопонятное, смутное чувство вины охватили Любовь Яковлевну — мгновение она колебалась, но все же постановила себе быть правдивой.
— Мой дорогой Иван Сергеевич! — проникновенно, с некоторым надрывом начала она в классических старых традициях. — Вы — хороший, добрый, милый… вы приняли во мне живейшее участие… раздвинули мне горизонты… я никогда этого не забуду! — Любовь Яковлевна набрала в грудь воздуху. — Принять же ваше предложение, увы, не могу. Благодарность — вот что испытываю я к вам!.. Как знать, — попробовала слукавить молодая женщина, — быть может, с годами она перерастет в любовь, и тогда…
— Сегодня ваша речь более музыкальна, чем живописна! — Иван Сергеевич в сердцах пнул опустевший кофейник и налил себе молока. — Запомните: все чувства могут привести к любви, к страстям, все… ненависть, сожаление, равнодушие, благоговение, дружба, страх — даже презрение. — Крупными глотками он выпил сливки. — Да, все чувства… исключая одно — благодарность. Благодарность — долг, всякий человек платит свои долги, но любовь не деньги…
Пригнувшись, Любовь Яковлевна записывала, когда же Тургенев кончил, она подняла голову и вскрикнула.
Перед ней с рюмкой ликеру сидел хрестоматийный старик с пушистой белой бородой.
38
Предчувствие содержательной, исполненной высокого смысла, большой и прекрасной жизнине отпускало — более того, захватывало все сильней. Упругий голубой объем за окнами, подрагивая, звал в запредельные дали, в прозрачном воздухе разлито было томительное предвкушение счастливых и скорых перемен, сладкие надежды накатывали волнами и теснили грудь молодой женщины.
Беспричинно, в какой-нибудь наброшенной на плечи шали, с бумажным цветком в волосах, Любовь Яковлевна по нескольку раз на дню выбегала из дому, тянула руки к солнцу, напевала что-нибудь из Шуберта, кружилась и даже раздавала медные деньги.
Целенаправленно она выплескивала избыточные эмоции и через несколько времени, прислушиваясь к себе, поняла: внутри оставалось лишь искомое состояние спокойной тихой радости.
Не слишком разлеживаясь в ванне, более даже под упругими струями душа, забыв и думать о троих бесстыжих братьях, молодая женщина начисто вымылась и натерлась благовониями. Выбрано было лучшее исподнее. Оправив навитые Дуняшею букли, Любовь Яковлевна потянулась было к новомодному брючному костюму, но предпочла ему простое шевиотовое платье, обшитое кусочками слюды и с длинным разрезом сзади. По размышлению, взамен шубы надето было изящное бязевое пончо, подбитое мехом молодого медведя и украшенное густою бахромой… Пора! Прощально глянув в зеркало и оставшись безусловно довольной собою, молодая писательница прихватила зонтик и вышла навстречу судьбе.
По Знаменской с песнями и плясками двигался военный оркестр. Гигант тамбур-мажор швырял и на ходу подхватывал, вертя на все лады, окрученный галуном и кистями жезл. Следом, сверкая золотом мундиров, в высоких медных киверах с красною спинкой, курносые, как требовала традиция, печатали шаг рослые павловцы. За ними, подобрав замызганную юбчонку, бежала девочка с лицом отталкивающим и порочным. За девочкой, размахивая плеткой, гнался запыхавшийся немолодой мужчина. Заприметив Любовь Яковлевну, он сорвал котелок и плешиво поклонился. Молодая женщина приветливо помахала в ответ, и Крупский резко припустил дальше.
Сопровождавшей солдат толпою Любовь Яковлевна вынесена была на Невский, где сразу увидала Алупкина, будто ее и поджидавшего.
— Сегодня что же… праздник? — перекричала она многоголосье.
— Получается, так, — расставившись и защищая ее от толчков, бочковым гулким голосом ответил человек-гора.
— Какой же?
— Императорским рескриптом — на Дворцовой площади церемония. — Алупкин набрал в грудь прорву воздуху. — Возведение героя Плевны Эдуарда Ивановича Тотлебена в графское достоинство и возложение ордена Святого Андрея Первозванного на доблестного защитника Симферополя адмирала Николая Петровича Новосильского! — как на духу выпалил он.
Любовь Яковлевна от души рассмеялась. Ей было хорошо и спокойно в обществе этого сильного человека. В невообразимом шуме и страшной толчее, среди счастливого и радостного народа они продвигались к Зимнему.
Дворцовая вся была запружена переминающейся возбужденной публикой. В центре площади возвышалось сооружение, весьма похожее на эшафот. Вокруг него выстроены были застывшие до поры музыканты, певчие и танцоры всех частей петербургского гарнизона.
Оберегая спутницу, Алупкин пробился в первые ряды и указал молодой женщине глядеть на балкон Зимнего. И тотчас там, сопровождаемый собственным Его Величества конвоем, осиянный лучами прожекторов, в мундире лейб-кирасирского Ее Величества полка перед народом появился государь император. Намеренно, как показалось Любови Яковлевне, встретившись с нею взглядом, он воздел десницу в белой перчатке, все пали коленопреклоненные — грянул гимн.
Засим воспоследовала и собственно церемония, выглядевшая на редкость торжественно.
Под барабанный бой и пение фанфар двенадцать гренадеров при полном параде внесли на помост Графское Достоинство — огромный серебряный шар с вычеканенными по нему вензелями и девизами. Генерал Тотлебен, глубокий старик в красных сапогах и с бородою до земли, был поднят на руки бравых молодцов и головою вниз опущен внутрь шара сквозь имевшийся наверху люк. Крышку завинтили. Церемониймейстер в пурпурных одеждах, подскочивши, что было сил шарахнул по серебряной сфере золотою кувалдой, и сразу шестеро юных гофмейстеров со всех сторон принялись стучать по шару стальными и медными молотками. Малиновый звон около получасу плыл над завороженной площадью, после чего герой Плевны и новоиспеченный дворянин был извлечен наружу и с именною грамотой на груди унесен гренадерами прочь.
Народу дан был небольшой роздых. Военные затейники старались изо всей мочи: музыканты играли марши, певчие исполняли хоралы, танцоры отплясывали барыню. Все на площади, без различия заслуг и сословий, прослезившись, целовали друг друга, и Любовь Яковлевна от полноты чувств тоже поцеловалась с пахнувшим молоком и вежеталем Алупкиным.
Далее состоялось награждение Новосильского. Доблестный адмирал и защитник Симферополя, совсем безусый и дебелый юноша, принял орден в хрустальной ванне, из которой еще долго кропил всех морскою водой, раскидывал куски льда и дарил детям лупоглазых рыбок. И снова грохотали пушки, музыканты играли яблочко, певчие исполняли марши, танцоры отплясывали хоралы, люди на площади кричали и обнимались, и Любовь Яковлевна с удовольствием целовалась с Алупкиным, пахнувшим сметаною и вазелином.
