Виктора задержал патруль день назад. По-глупому, на выходе из булочной. Вот только не покидало ощущение, будто только его и ждали. Формальная проверка документов закончилась поездкой в неприметное пятиэтажное здание Комитета. Насколько знал Виктор, раньше в нем располагался районный суд. Теперь же здание служило несколько иным целям, впрочем, клетки в подвале тоже пригодились. Именно из одной такой клетушки Куликова и подняли сюда два конвоира, оставшиеся за дверью.
– Ну что ж, Виктор Михайлович, – сухой голос комитетчика отвлек Виктора от созерцания маятника, – надеюсь, вам есть что сказать нам?
– А что вы хотите услышать? – спокойно спросил Виктор, выдержав сверлящий взгляд.
– Ну как же, – оперативник сделал вид, что сверяется с бумагами на столе. – Вот, у меня написано. Куликов Виктор, кличка Кот. Более двадцати эпизодов пересечения охраняемого Периметра, несанкционированное пребывание на территории объекта, ношение и хранение нарезного боевого огнестрельного оружия и боеприпасов, хищение и сбыт государственной собственности группой лиц по предварительному сговору… Продолжать?
Виктор молчал.
– Виктор Михайлович, давайте не будем играть в Мальчиша-Кибальчиша. Я знаю, что я не вру, вы это знаете. Помогите себе, не усугубляйте ситуацию.
Виктор отвернулся в сторону, не желая вступать в диспут. Что говорить, если итог все равно будет одинаков.
Комитетчик нахмурился, с нажимом сказал:
– Что, гордый больно? Не с теми хорохоришься, парень. Ты думаешь, что мне больше заняться нечем, как с тобой тут сюсюкаться? Да у меня дел по горло, без вас не продохнуть! Но я тут сижу с тобой, лясы точу, свое время трачу. Да мне просто жалко таких, как ты! Думаешь, я не знаю, что ты не от хорошей жизни за Периметр полез? Знаю. Так не топи себя сам, у тебя вся жизнь впереди. Получишь лет пять, выйдешь через три за хорошее поведение. Это нетрудно, написать я могу что угодно. Но для этого мне нужны имена поставщиков оружия, имена покупателей артефактов. Я их знаю, я от тебя хочу это услышать. А иначе загремишь по полной, лет на десять. Почувствуй разницу, подумай над этим.
Время шло, Виктор молчал. Комитетчик сел за стол, демонстративно стал что-то писать. Виктор опять перевел взгляд на маятник.
Так прошло полчаса. Наконец оперативник отложил ручку в сторону, задумчиво посмотрел на инсайдера.
– Что ж, поступим так, – медленно сказал он. – Сейчас я тебя отпускаю.
Виктор ошарашенно посмотрел на комитетчика. Но тот либо хорошо владел собой, либо на самом деле не шутил.
– Да, отпускаю, – подтвердил оперативник. – Под подписку о невыезде. Будешь являться по повестке для дачи показаний, и не дай бог тебе пропустить хоть раз. Знаешь, инсайдер, что самое смешное? Я могу с тебя даже подписку не брать, потому как все равно ты от меня никуда не денешься. Знаешь почему?
Комитетчик криво улыбнулся, встал и подошел к окну, отдернул занавески. Некоторое время что-то высматривал на улице, потом обратился к Виктору:
– Ты, наверное, знаешь местную легенду про проходца Сыча, который вынес из объекта особо ценный артефакт, продал его в Столице и зажил безбедно и счастливо? Знаешь? Так вот, я хочу тебе показать кое-что. Подойди сюда. Подойди, не бойся.
Виктор, недоумевая, поднялся, приблизился к окну.
– Вон, смотри, около цветочного ларька, – оперативник ткнул пальцем в стекло.
На другой стороне дороги, на асфальте перед домом, сидел одноглазый старик в косухе, который когда-то пророчил Виктору скорую смерть. Он что-то выкрикивал в воздух, потрясая сухими кулаками, периодически сплевывая рядом.
Комитетчик внимательно посмотрел на Виктора, торжественно произнес:
– Вот это и есть Сыч.
Старик за окном словно услышал, что говорят о нем, закрутил головой, словно высматривая кого-то, потом замер с открытым ртом, уставившись на витрину булочной.
– Это называется «печать Горгоны», болезнь тех, кто слишком близко познакомился с Медузой. Практически шестьдесят процентов инсайдеров и проходцев заражены ею. Те, кто часто ходят за Периметр, подвергаются воздействию незримых ловушек, таскают необработанные артефакты, пропадают, а потом не помнят, как вернулись. Все они больны, все они уже на поводке у Медузы. Человек, больной этой заразой, не может находиться далее чем за десять километров от объекта свыше месяца. Вдали от Медузы ему становится плохо, тоскливо, больно. Это поначалу. Потом хуже. Начинает отмирать мозг, извилина за извилиной, клетка за клеткой. Появляются галлюцинации, приступы лунатизма. Потом медленно и неотвратимо теряется память, могут отказать органы чувств, конечности. Тело буквально разваливается на куски, плоть гниет, выпадают зубы и волосы. Человека мучают ночные кошмары, жуткие головные боли, приступы эпилепсии. Потом кома и смерть. Обычно инсайдер, скопивший достаточное количество денег, уезжает отсюда. А потом не успевает осознать, что же с ним происходит, заглушает неприятные ощущения водкой или наркотиками. Но болезнь прогрессирует, и неудачливый старатель в страшных мучениях умирает. Конечно, некоторые успевают вернуться, даже не подозревая о том, что спасают себя. Ведь здесь, в десятикилометровом районе, болезнь отступает, затаивается, мозг прекращает деструктироваться, боли и кошмары исчезают. Но, поверь мне, таких немного. Так что, инсайдер Кот, никуда ты от меня не денешься, а если и уедешь, то мне потом останется лишь забрать твой хладный труп. И трепанация черепа потом покажет, что мозг у тебя гладкий, как яйцо. А теперь подумай вот о чем: твой работодатель наверняка знал об этом. Да нет, почему наверняка? Он точно об этом знал. Но не предупредил. Знаешь зачем? Чтобы получить работника, которому при желании даже платить не надо будет, все равно полезет в Медузу. Подумай над этим, Виктор. Тебя просто подставили.
На лице Виктора не дрогнул ни один мускул. Хотя ему жутко хотелось схватиться за голову и заорать, заорать так, чтобы Богу на небесах сделалось тошно. Господи, он стал тем, от чего бежал: зараженным! Но уже не по ярлыку, а по сути. Капкан захлопнулся, финита ля комедия.
Но Куликов, сжав зубы, стоял у окна и смотрел на старика, который, разговаривая сам с собой, что-то чертил пальцем на асфальте.
Комитетчик прошел мимо него, задев плечом, подошел к столу.
– И вот еще что, Виктор Михайлович, – он небрежно скинул дело Куликова в открытый ящик стола. – Лекарство от «печати» есть. Но оно стоит, если вы понимаете, о чем я говорю. Вот, – оперативник толкнул по столу карточку белого цвета с красной полосой посередине. – Это ваш пропуск отсюда. Идите и подумайте. Решайте, на чьей вы стороне. Всего доброго.
Комитетчик сел за стол и вновь принялся за свои бумаги. Разговор был окончен.
На улице ощутимо похолодало, дул пронизывающий северный ветер. Ветер проникал под тонкую куртку, пробирал до костей, добирался до сердца, обнимая его ледяными ладонями.
Виктор стоял у здания Комитета, стараясь прийти в себя. Перед глазами все еще стоял шамкающий старик, который уже успел куда-то переползти, в голове звучал спокойный голос оперативника: «галлюцинации и головные боли… кома и смерть… никуда ты не уйдешь…»
Вокруг текла вечерняя жизнь. Ремонтники возвращались с работы домой, спеша к телевизору, мимо прошла какая-то женщина, засмотревшаяся на витрину бутика. Она не заметила Виктора и въехала в него плечом. Извинилась, мельком посмотрев на отрешенное лицо инсайдера, ушла дальше. Зажглись немногочисленные фонари вдоль дороги.
А Виктор все стоял с потухшей сигаретой в зубах и смотрел на затоптанный рисунок Сыча, начерченный на грязи возле дома. Старик изобразил мультяшное улыбающееся солнышко с линиями-лучами. Вот только вместо глаз у светила почему-то были нарисованы могильные кресты.
Виктор стоял и смотрел, поглощенный своими ощущениями. Ощущениями того, что его лишили последнего козыря. Его лишили свободы. И каким-то шестым чувством Куликов знал, что рассказанная комитетчиком история о «печати» и о судьбе Сыча – истина, правда. Правда, не требующая доказательств, истина, не ищущая понимания, И от этой мысли стало по-настоящему страшно. По-настоящему почувствовалась вся обреченность. По-настоящему захотелось жить.
Виктор стряхнул столбняк, выплюнул сигарету. Ему необходимо было поговорить с друзьями, необходимо было спросить о том, что они знают, необходимо предупредить их. Ведь вдруг, вдруг все сказанное оперативником блеф, ложь, обман? Вдруг и сам старик за окном подставной?! Вдруг не все еще потеряно?!
Виктор сорвался с места, буквально побежал, шлепая по лужам вмиг промокшими туфлями. До дома Борхеса было не очень далеко, порядка трех кварталов. Куликов пролетел их на одном дыхании, даже не заметив начавшегося дождя. Но, уже вбегая во двор, где жили друзья, он вдруг остановился как громом пораженный.
Стоп! Что-то не клеилось в ладной речи оперативника, что-то было не так. Что-то настораживало.
