Тебя удивляет беглость моих воспоминаний? Ты подозреваешь, что я перестал выполнять указания и не уничтожаю улики?
Видишь ли, у каждого разведчика бывает минута слабости (помнишь, ты говорила, что хранишь мои письма вопреки правилам конспирации, потому что это помогает тебе иногда извлекать немного уверенности из нашей связи?). Так вот, моя «минута» была раньше — когда ты рассказала о своих часах, которые Йохай сломал, — прозрачных часах, полученных тобой от Анны, — и со слезами спросила, какие часы у меня, а я пошутил, что это не самая важная деталь. И ты немедленно написала, что каждая деталь важна, «как же ты ещё не понял, что всё рассказанное тобой мне важно и дорого, все твои „детали“»…
Тогда я сказал себе: если я способен рвать письма, полные твоих «деталей», — грош мне цена!
А когда я принял это решение, вдруг возникли из потёмок, из разных необычных тайников, которые несомненно вызвали бы у тебя насмешку и жалость, если не отвращение — всё новые и новые твои письма из ранних периодов. Я даже не представлял, что их так много — листов, которые я не смог разорвать!
Благодаря этому у меня здесь есть «избранный» материал для чтения. И немало. Довольно много, в сущности. Десятки, сотни листов. Я почти не взял с собой одежды, только полную сумку твоих писем, сложенных, смятых, истрёпанных. Многие из них слегка посинели в заднем кармане джинсов.
…Письма с большим количеством твоих «деталей»: начиная с кофе, которое вы пили вместе с той девушкой, помирившись после ссоры по поводу глажки, когда вы пришли к выводу, что не подходите друг другу, но расстаётесь по-хорошему. И кончая тем, как ты вернулась ко мне два часа спустя в закатанных брюках и красной косынке, замученная мытьём полов и окон, чтобы рассказать, что, когда Анну двадцать лет назад спрашивали, о чём она мечтает, она отвечала: «Что значит — о чём?! Хочу быть расстроенной домашней хозяйкой!» — «…вот я и воплощаю её мечту…»
Что-то я разнежился… Мусолю каждое твоё слово… Пора взвалить на плечи этот день!
На берегу за дельфинарием есть маленькая сточная канава. Я иду вдоль неё и вижу на поверхности мутной воды — будто белый шнурок плывёт по течению, и мне вдруг кажется, что я смотрю на ниточку спермы. Она медленно плывёт, видоизменяясь под действием течения и ветра. В какой-то момент показалось, что это — журавль в полёте, в следующий — вопросительный знак, потом — женский профиль, меч… Я прошёл с ним все изгибы до самого моря, и оно ни на миг не переставало изменяться.
Меня ограбили. Непонятно — как, ведь за всё время, что я здесь, ко мне никто не приближался. Всё забрали сволочи — документы, права, деньги, кредитные карточки (но твоё письмо, которое было со мной на утренней смене, не тронули — письмо, в котором ты рассказала про Йохая. Какое счастье!). Два часа я обзванивал все конторы, разрушая официальные «пласты» своего существования.
Только с Майей я не говорил с тех пор, как приехал. Играем в «кто-кого» — она же тоже может позвонить, не так ли?
Беда в том, что из-за оплаты гостиницы вперёд у меня осталось…
…семьдесят один шекель и сорок агорот (ты бы выслала мне деньги, если бы я попросил?). Не понимаю, почему эта ситуация меня так смешит. Иногда бывает как в кино — кто-то делает ошибочный шаг, поворачивает в одну сторону, а не в другую, открывает дверь не тому человеку, — и вмиг оказывается втянутым в кошмар.
Я сейчас играю в этого героя — бедного и одинокого.
(Должна же найтись красавица, которая поможет ему в конце концов!).
Ты не представляешь, как много напоминает о тебе в этом мире.
В два часа дня из репродукторов прибрежных ресторанов звучит радио-шоу «Прекрасные мгновения» (сегодня было «Ио соно иль венто» в исполнении Аурелио Пьерро, и я тут же увидел, как твой отец увлечённо подпевает ему в своём такси к удивлению пассажиров). Или твоя тайная родинка, насмешливо перепрыгивающая на плечо к девочке, в вырез солдатки, на щеку старухи.
Или просто — лотерейный киоск. Я, при своих небольших деньгах, подхожу и покупаю билет. Там сидит женщина с каменно-непроницаемым лицом. Я смотрю ей прямо в глаза и «читаю» в них: «Ты ошибаешься, ты — неудачник. Тебе может случайно повезти, ведь „фортуна“ — это всего лишь оборотная сторона того же „кремля“, но я ни за что не согласилась бы разделить с тобой твоё „счастье“!»
Ни один мускул не дрогнул в лице женщины. Совершенно пустым голосом она спрашивает, не хочу ли я ещё один билет? Я вынимаю ещё несколько шекелей и покупаю право свободно произнести вслух: «Меня считают совершенной неудачницей, взгляни на мою жизнь и скажи сам, взгляни на меня глазами моей матери, и ты сразу всё поймёшь. И всё-таки я чувствую, что мне повезёт, и готова поделиться с тобой своей удачей…»
(Выиграл какую-то мелочь…)
Иногда в считанные мгновения я прохожу с тобой по твоим «остановкам», будто кто-то нарочно показывает мне тебя, выделяя из окружения, как в детской игре, в которой нужно соединить точки, чтобы получилась фигура: в витрине цветочного магазина склонил голову высокий подсолнух, расточая свет другим цветам, немного ханжа… А в следующее мгновение (как ты говоришь — и реальность бывает иногда плотной, как сон) — на проспекте Бен-Иегуды почти лысая женщина, согнувшись, везёт перед собой старика в инвалидной коляске. Он непрерывно бормочет, кривя лицо, будто бранит её про себя. Она с жалостью смотрит на него, кусая губы, то и дело останавливается и терпеливо гладит его по голове. Три года сидела рядом с тобой вторая Мирьям с мёртвыми ногами, на громоздких костылях, и с четвёртого по шестой класс издевалась над тобой, а ты никому не рассказывала и прятала синяки, которые она на тебе оставляла.
Думаю, я понял ещё кое-что: у тебя тоже есть тайный уговор с судьбой — может быть, ты чувствовала, как её паралич проникает в тебя через щипки, и знала, что ты достаточно сильна, чтобы принимать его от неё, не слишком страдая от этого. Я угадал?
Говори, я слушаю.
Не знаю, получала ли ты уже мои письма отсюда. Не знаю, ответила ли. Я надеялся, что от тебя что-нибудь придет. Мне бы это не помешало. Твои письма, которые я привёз, я уже знаю наизусть. Я почти могу написать их тебе.
Вчера я гулял несколько часов, и ночью тоже. Я сбежал — у меня там голова пухнет (они мне всё удовольствие от сна испортили). Часа в три утра я стоял у светофора в районе автовокзала и стучался в окно автомобиля, чтобы спросить дорогу — я заблудился. Прилично одетый человек открыл окно и с кислым выражением лица дал мне шекель. Из недостроенного здания шатаясь и дрожа вышел парень и закричал, что это — его территория. Я не собирался отказываться от честно заработанных денег. Он обругал меня и толкнул, и через секунду мы уже дрались. Ну, не совсем дрались — мы почти не прикасались друг к другу, молотили воздух руками и ногами, и большая часть моих царапин — от асфальта и от себя самого. Его руки были слабы, как масло, и я с каждой минутой слабел вместе с ним. Что случилось? Я же мог его избить, он был совершенно одурманен наркотиками. Я всю жизнь воображал, как когда-нибудь размозжу одного из этих, а когда случай подвернулся — я заразился его слабостью.
Так мы и дрались — без видимого ущерба, падая от собственных замахов, постепенно отрываясь друг от друга, но не прекращая дубасить воздух. Машин почти не было, прохожих тоже. Мальчишка лет десяти стоял, увлечённо наблюдая за нами, и курил. Лицо наркомана постоянно мерцало передо мной в жёлтом свете светофора, искажённое с полузакрытыми глазами. Он дрался со мной не на жизнь, а на смерть. Интересно, за кого он меня принял? Наверно я угодил ему в больное место, потому что он вдруг болезненно закричал, и заскулил как щенок. Я никогда не слышал, чтобы взрослый человек так кричал. Он упал, скорчившись от боли. Я поспешил убраться оттуда, а во дворе дома меня вырвало. Всю ночь я боялся, что он умер…
Утром, как только взошло солнце, я вернулся туда — его не было. Я постоял немного. Я казался себе котом, обнюхивающим место, где задавили другого кота.
Мирьям…
Ничего.
Есть и приятные моменты: утром на проспекте Бен-Иегуды молодая женщина бежала за автобусом. Она успела заскочить в заднюю дверь перед самым её закрытием, но одна её туфля упала на дорогу… Проходивший мимо парень поднял туфлю и, не раздумывая, погнался за автобусом. Минуту я стоял в растерянности, потом пришёл в себя, остановил такси (даже не подумав, что у меня почти не осталось денег) и крикнул водителю, чтобы ехал за парнем. А он, между тем, мчался, как зверь, будто спасал свою жизнь, бежал в толчее, высоко подняв туфлю, чёрную и блестящую. Только спустя несколько долгих минут, нам удалось его догнать, и я крикнул ему, чтобы садился в машину. Он сразу всё понял, на ходу вскочил внутрь, и мы ещё несколько минут неслись за автобусом. Он сидел рядом со мной и даже на меня не смотрел — туфля заполнила собой всю машину, и водитель тоже включился в игру: мы устроили погоню с опасными виражами, как в кино. Наконец автобус остановился у площади Атарим, и нам удалось его обогнать. Парень выскочил, вбежал в автобус, и я видел, как он пробирался среди пассажиров и как отдал ей туфлю. Автобус уехал.
