В большинстве случаев Елисей просто кивал. И только однажды, встретив близкого друга, известного детского врача-гематолога, в ответ на его возмущение полицейским беспределом сказал, удерживая руку доктора в своей руке:
– Лёш, ты помнишь, как зовут девушку, которая обвиняет Брешковского в покушении на убийство?
– Ну, как-то там зовут, – профессор нахмурил лоб, но не смог вспомнить.
– Ее зовут Аглая Карпина.
– Ты хочешь сказать… – Доктор огляделся, как будто искал в толпе кого-то, кто немедленно все разъяснит. – Глаша? Твоя Глаша?
– Да. – Елисей говорил тихо, как будто бы тихий голос подтверждал правоту. – Матвей Брешко-Брешковский выбросил из окна мою дочь, и я видел это своими глазами.
– Хренассе! – выразил профессор свои чувства. – Не может быть!
– Я тоже не могу поверить.
– Глаша. Помнишь это, регидрон?
Елисей помнил про регидрон. Лет десять назад Елисей и Алексей с семьями поехали кататься на лыжах в три долины. Аглая подцепила там какой-то лютый желудочный вирус, двое суток мучилась от нескончаемых рвоты и поноса, дошла до серьезного обезвоживания, а доктор сначала мотался ночью из Мерибеля в Куршевель в дежурную аптеку, а потом сидел над девочкой и отпаивал из ложечки регидроном, ложечка за ложечкой, пей, малыш, пей понемножку, но часто-часто, иначе дело дойдет до капельниц, пей. Теперь профессор никак не мог представить себе, чтобы девочка, которую он отпаивал регидроном, могла оказаться знаменем полицейского беспредела. Но и Матвея Брешко- Брешковского в роли маньяка-убийцы он представить себе тоже не мог, поскольку неоднократно обращался к знаменитому психологу, если у кого-то из пациентов возникали суицидальные настроения на фоне химиотерапии.
– Здравствуйте, коллега, ну, что? Сразимся?
Елисей оглянулся, но это обращались не к нему. Метрах в трех за спиной Елисея знаменитый адвокат Илья Кольчевский, широко улыбаясь, через головы нескольких человек в толпе протягивал руку следователю Максиму Печекладову. Максим хорошо знал адвоката Кольчевского и очень не любил.
Этот Кольчесвский всегда был безукоризненно вежлив, непременно здоровался с Максимом до судебного заседания, а по завершении заседания неизменно приглашал выпить кофе и обсудить успехи и промахи друг друга. У Кольчевского всегда был припасен какой-то неожиданный козырь, чтобы разрушить разом главные аргументы обвинения.
Однажды, например, Кольчевский пригласил астронома, черт, профессора астрономии, и тот, исследуя тени с транспортиром в руках, доказал, что камеры наружного наблюдения – да, запечатлели подозреваемого на месте преступления, но не в то время, когда преступление было совершено. Потому что, видишь ли, тени в это время суток должны падать иначе.
И это Кольчевский, когда обсуждалась мера пресечения для Ивана Ифочкина, который ради баловства взломал серверы трех крупных банков и Министерства обороны, а Максим поймал его и запросил содержание под стражей, приведя стандартные аргументы, что подозреваемый, дескать, может скрыться или повлиять на следствие, вдруг выудил из папочки справку о том, что у подозреваемого расстройство аутистического спектра и десять последних лет психиатры безуспешно работают над тем, чтобы научить молодого человека выходить из дома. Подозреваемый при этом сидел в клетке, раскачивался, как китайский болванчик, подвывал и слегка бился виском о прутья. Кольчевский пояснил, что его подзащитный находится в стрессовом состоянии не от того, что огорчен арестом, а от того, что силою помещен из замкнутого пространства своей комнаты в открытое пространство судебного зала заседаний. Судья постановила домашний арест, и через три дня подозреваемый пропал, как в воду канул, чтобы два года спустя появиться в жизни Максима снова под именем Федор фон Если.
А Кольчевский тогда угощал Максима кофе в «Старбаксе» и говорил, улыбаясь:
– Аутизм! Оцените, коллега, какой ход!
Максим несколько раз собирался сказать Кольчевскому, что дело все же не в том, кто кого перехитрит – защитник или обвинитель. Дело все же в установлении истины. Хотел сказать, но так и не сказал. Теперь, пожимая адвокату руку, Максим думал, что кроме всей этой толпы знаменитостей, которую Кольчевский нагнал в зал и к стенам суда, должен быть еще какой-то туз у него в рукаве, который – бог весть – может оказаться и сильнее того козыря, что припас на решительную минуту Максим.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Коллега, мое почтение! – Максим шутовски раскланялся. – Сегодня моя очередь платить за кофе.
– Прекрасно! Прекрасно! Удачи!
– И вам удачи!
Правым бедром Максим почувствовал, как вибрирует в кармане брюк телефон. Достал и прочел сообщение: «Я здесь. Принесла».
Когда судья Потапова вошла в зал, людская масса перед ней зашевелилась и загремела стульями, чтобы встать. Судье Потаповой казалось, что вместе все эти люди представляют какого-то просыпающегося зверя, отвратительного и опасного. Или да- же личинку, огромную личинку, вроде тех, ради которых муж на даче переворачивает чурбаки под дровяным навесом, чтобы найти их и использовать как наживку для рыбалки. Муж у судьи Потаповой был прокурор и рыбак. И всякий раз, вытаскивая карпа на платном пруду в Бузланово, куда и судья Потапова иногда ездила вместе с мужем и дочкой, муж приговаривал: «Попался, злодей!» Как будто карп совершил преступление и теперь, будучи насаженным на кукан, получает справедливое возмездие.
– Прошу садиться, – произнесла судья, и человеческая личинка растеклась по стульям.
Зал был полон. Судье неприятно было видеть сразу столько преступников. Все люди для судьи Потаповой делились на две категории – работники правоохранительных органов и преступники. Среди работников правоохранительных органов тоже иногда попадались преступники, но реже. Среди штатских преступниками были практически все. Знаменитая актриса, сидевшая в первом ряду и смотревшая на судью вызывающе, наверняка не платила налогов, вела распутную жизнь и употребляла наркотики. Журналисты, которые строчили для своих изданий и блогов прямые репортажи из зала суда, наверняка работали еще и на западные спецслужбы. Молодые мужчины, дружески махавшие подозреваемому, наверняка были гомосексуалистами, а гомосексуализм только недавно и только под давлением западных спецслужб перестал в России считаться преступлением, хотя, конечно же, если честно, преступлением являлся. Они все были преступники, эти люди, только преступники хитрые, и их трудно было изобличить.
Достаточно было посмотреть на шейный платок подозреваемого, чтобы заподозрить в преступной сексуальной ориентации и его. Достаточно было посмотреть, как он сидит в клетке, развалившись, насколько позволяет лавка. Посмотреть на его кофту… Точно такую кофту недавно судья Потапова видела по телевизору на президенте Российской Федерации Владимире Владимировиче Путине. А носить такую же кофту, как у президента, это… Сами подумайте, что случилось бы с каким-нибудь психологом, пусть даже и знаменитым, лет семьдесят назад, если бы этот психолог надел мундир генералиссимуса, как у Сталина?
Он был преступник, конечно, этот подозреваемый. Но преступник с большими связями. Пару часов назад председатель суда пригласила судью Потапову к себе в кабинет и недвусмысленно сообщила ей, что содержание под стражей должно применяться только по тяжелым статьям, а по статьям легким и экономическим лучше применять подписку о невыезде или в крайнем случае домашний арест. Этот хитрец обвинялся не по легкой статье и не по экономической, не в доведении до самоубийства даже, а прямо – в убийстве. Нескольких человек. При отягчающих обстоятельствах. Но намек председателя суда был прозрачный, Потапова собиралась подчиниться и отпустить Брешко-Брешковского под домашний арест.
Судья не очень слушала, что там говорили следователь и защитник. Следователь настаивал на том, что подозреваемый опасен, убивал людей, проникал в запертые помещения, обладает заграничным паспортом, влиятельными друзьями и навыками нейролингвистического программирования, чтобы скрыться от следствия или мешать следствию. Еще говорил, что перед нами, ваша честь, преступник нового поколения. Пытался пояснять, что, едва оказавшись дома, подозреваемый, несмотря на запрет пользоваться интернетом, может прибегнуть к луковым технологиям, войти в даркнет через браузер «Тор» и уничтожить все следы своих преступлений. Следствию тогда трудно будет восстановить, как посредством фишинга и социального инжиниринга преступник получал доступ к социальным сетям жертв, чтобы завладеть данными для обучения нейронной сети. Следствие, говорил следователь, не сможет установить, как злоумышленник обучал свои нейросети на тензорфлоу и какими майнинговыми фермами пользовался. Елисей любовался Максимом и улыбался, представляя себе, как Федор фон Если натаскивал его накануне по части терминологии, а судья Потапова просто потеряла нить и не понимала, про что Печекладов говорит.
