— А что это вообще такое?
— Так ты же меня и обучал! Говоришь: твои «маргариты» да «черные русские» — это все вчерашний день! В наше время в Англии надо «баббл-хаббл» пить… обзывал меня деревенщиной, между прочим… За то, что я отказалась.
Это сообщение повергло Сашка в глубокую задумчивость. Будь он проклят, если он знает, что такое этот «хаббл», или как его там… Но с памятью вообще было тухло.
— Слушай, Насть, а что еще… было ночью? Кроме пьянства, я имею в виду. Я что-то плохо помню…
— Ну, основные-то события, надеюсь, не забыл?
— Кажется… забыл…
— Ага, не помнишь и беспокоишься, не натворил ли чего? — Настя замечательно хохотала, показывая потрясающе белые зубы, но Сашку было не до смеха.
Он изо всех сил напрягался, пытаясь вспомнить… Перед глазами вроде бы замелькало что-то, какие-то дикие образы, странной формы комнаты, полумрак, голые люди, непонятно даже, мужчины или женщины, выпяченные части тел (некрасивые и совсем не привлекательные) и еще, кажется, кто-то, неизвестно какого пола, затянутый с головы до ног в черную кожу, размахивающий кнутом. И Сашок, почему-то говорящий ему (ей): «Чего вам?» А чудище в ответ угрожающе щелкало своим страшным орудием… Все-таки непонятно было — что это, обрывки пьяного кошмара или… От напряжения Сашку опять стало хуже, и он тихо застонал.
— Пить надо меньше, вот что я тебе скажу, — хмыкнула Настя.
Сашок приподнял непослушное тело, оперся на подушки: теперь он уже полулежал, полусидел. Но как же тяжело давалось ему каждое движение!
— А что, я действительно что-нибудь сделал… не так? Да?
— Для начала ты расистом оказался.
— Расистом? В каком смысле?
— В самом прямом.
И Настя опять заразительно засмеялась.
— То есть… я… там… там ведь была чернокожая девушка, кажется?
Настя в ответ радостно закивала головой: была, была чернокожая, еще как была!
— И что… я ее обидел как-нибудь?
— Именно, именно, что обидел! — Настя явно получала все большее удовольствие от разговора.
— И… в чем это выразилось?
— О! Ты… А ты правда не помнишь?
— Клянусь тебе, просто абсолютно… Я что… отверг ее, да?
— Хуже, гораздо хуже!
— Боже! Так что же тогда?
Тут Настя встала со своего кресла, села на кровать, обняла Сашка за плечи и жарко зашептала ему в ухо. «Ш-шшш», — только и слышалось ему. Он пытался понять, что ему хочет сказать эта женщина, и не мог. Но потом… потом… кажется, понял… О, нет, только не это!
Сашок отпрянул, оттолкнул Настю и прохрипел срывающимся голосом:
— Нет, не может быть! Не способен я на такое!
— Да ла-адно тебе, — протянула Настя. — Пьяный ты был. В стельку.
Несколько минут они молчали. Причем Сашок сидел на кровати ошеломленный, грустный, больной, с красными, как у кролика, глазами, а Настя отвернулась к окну, как будто ей было неловко даже смотреть на него. Потом она встала, зевнула, сладко потянулась — так, что пеньюар зарябил розовой волной, — подошла к окну, постояла там несколько секунд. Сзади глядеть на нее было еще более волнительно: и потрясающая спина, и все остальное казались под пеньюаром еще прекраснее, еще загадочнее. Но Сашок никак не мог сосредоточиться на этом завораживающем зрелище — так взволновало его невероятное сообщение. «Нет, — думал он, — здесь что-то не то… Пьяный человек может вести себя как угодно глупо, он может быть грубой карикатурой — но на самого себя, а не кого-то другого! Как это говорят? Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке — вот! А у меня на уме такого точно никогда не было, нет и не будет!»
Тем временем Анастасия вернулась в кресло, полезла в сумку, что-то достала из нее. Спросила:
— Виноград будешь?
— Виноград? Да ты что, смеешься? Мне бы рассольчику. Или, в крайнем случае, чашку кофе покрепче.
— Тебе для начала надо бы воды попить, а то при этом деле самое страшное — это обезвоживание…
И Настя, вместе с пакетом красного винограда, извлекла из сумки бутылку «Эвияна».
— На вот, пей.
Сашок, с трудом поднявшись на колени, протянул руку за бутылкой…
Настя быстрым движением спрятала минералку за спину.
И сказала:
— А какого… ты Абсолюмана обидел?
— Как? И его тоже?!
— Ну да, расстроился человек, даже заплакал.
— Заплакал?
— Да… Ну, или почти. Заныл. Громко так, неприятно. То как зверь она завоет, то заплачет как дитя. Но в данном случае не она, а он. Очень хрупкий он оказался. Ранимый.
— Асболюман — ранимый? Никогда бы не подумал… Не говори мне, что я и его тоже… С ним — тоже, как с Мелани…
— Ну, нет, нет, успокойся. Да и сил у тебя не осталось. Ты же пьяный был.
— Ну а в чем обида тогда?
— А вот в этом… Он же… а ты…
Настя странно так жестикулировала — Сашок не мог даже представить себе, что она пытается изобразить.
— Я? Что я?
— Ты — пренебрег… Абсолюманом — именно что пренебрег!
— Пренебрег?
— Ну, отказал.
— Как отказал? В каком смысле? Погоди… Он что… того? Домогался?
— Ну да. А ты отказал. Сказал: еще чего! Еще не хватало!
— Что, так прямо и сказал?
— Да. Просто как отрезал. Нечего, дескать, того!
— А на каком языке я это все говорил?
— На каком? На английском, на каком же еще!
— А ты… все поняла?
— Ну а что такого? Ну, может, детали я какие и упустила, но общий смысл… ясно было, что ты имеешь в виду. А потом — ты еще на древнерусском наречии разъяснил.
— Это матом, что ли?
— Ну да! Ты говоришь, иди-ка ты, друг Абсолюман…
— Ладно, ладно, хватит, в самом деле… Водички, водички дай, умоляю!
Настя еще немного подразнила Сашка, повертела у него перед носом «Эвианом», то протягивая ему бутылку, то снова пряча ее за спину, так что он в конце концов не выдержал, рухнул на кровать и застонал:
— Не могу, не могу больше. Не могу напрягаться. А то стошнит.
— На-на, пей! — испугалась Анастасия и живо протянула ему воду. Сашок стал жадно пить. А попив, сказал:
— Как-то все-таки с трудом во все это верится… я имею в виду, насчет Абсолюмана… Я же видел — он на тебя глаз положил…
— Ну да, я ему понравилась. Но он — совместник.
— Это еще что за термин?
— Ну, он любит совмещать, понимаешь?
— Не очень… А Мелани, Мелани что же?
— Ну, Мелани, она обиделась. На тебя в основном. Эй-эй, поосторожней с водой-то! Хватит пока. А то и в самом деле — как бы не того, как бы ты в Ригу не съездил. Или как вы там, интеллигенты утонченные, это дело называете.
— Это мой дедушка так это называл. Откуда ты только такое выкопала…
— Говорю, хватит! Остановись… И вообще, мне-то оставь воды хоть немного… эгоист какой…
Сашок с неохотой уступил Насте бутылку, а сам в изнеможении снова повалился на кровать. Но стоило ему закрыть глаза, как в голове тут же закружилась чернота, а тошнота подступила к горлу. Он напрягся и, с усилием приподнявшись, сел на кровати. Уставился на Анастасию. Та жадно, большими глотками, и оттого некрасиво, неизящно, допивала воду из бутылки. И вдруг показалась вульгарной — и не такой уж красавицей.
— Фу, как обслюнявил-то, — ворчала Настя, выбрасывая бутылку.
— Настя, — строго сказал Сашок. — А почему, собственно, я в таком вот состоянии? Не так уж много я выпил. А ты вот тоже ведь позволяла себе, разве нет? И хоть бы хны!
— Я? Я очень здоровая. И тренированная.
— Слушай. А может, я еще какие-нибудь вещества принимал, кроме алкоголя, а?
— Ну… покурил немного… И еще таблетка была какая-то, кажется… Абсолюман тебя вроде угощал чем-то таким…
— А я? Я что, не сопротивлялся? Может, скажешь, я еще и кололся чем-нибудь?
— Нет, такого не видела, но самокрутки вы с Абсолюманом какие-то крутили. Что-то очень вонючее, между прочим.
— Бред какой-то, — вздохнул Сашок и сказал: — А где, вообще-то, мы с тобой находимся? Что это за комната? На «Корнуолл» что-то не похоже…
— До «Корнуолла» не доехали, — сказала, потупив глаза, Анастасия.
— Так где же мы тогда?
— В «Ритце».
— Да ты что? То-то я смотрю, шикарно как, потолок такой высокий, а люстра, ну, а люстра, у, вот и кровать… Я таких широких и не видал никогда. Слушай, но это ведь, наверно, бог знает как дорого?
— Да уж, недешево. У меня бабла не хватило. Извини, пришлось дать им твою карточку.
— Карточку? Мою дебетовую карточку?
— Ну, какая была в бумажнике, такую и дала.
Сашок обхватил голову руками и тихонечко, деликатно так, завыл.
— Что делать, что делать, что делать… что будет, что будет, что будет…
— Что будет, что будет… Пиво холодное будет… но сначала… с похмелья знаешь, что хорошо получается?
Сашок смотрел сквозь пальцы, как Анастасия приближается к нему с хищной улыбкой на лице.
— Ну, где там твой Лазарь? — сказала она, деловито стаскивая с себя пеньюар.
