— Какие детали?
— Во-первых, мы обратили внимание на то, что женщина была значительно ниже этого типа. Не представляю, как она могла решиться пойти на него с ножом. Во-вторых, большой интерес представляло орудие преступления. Это был профессиональный мясницкий нож для нарезки бифштексов. Между тем сумочка у женщины была крохотная и не имела даже ручки.
— Скорее всего вечерняя или театральная…
— Вроде того. Но как бы она ни называлась, нож в любом случае в ней не помещался. Спрашивается: каким образом она пронесла его в номер? Ее одежда прилегала к телу теснее, чем собственная кожа, так что спрятать нож на себе она тоже не могла. Более того, если она собиралась ограбить этого парня, то зачем занималась с ним сексом? Почему не достала нож сразу, чтобы, забрав деньги и ценности, убежать с места преступления? Но ничего этого не было. Парень рассказал, что сначала они занимались сексом, после чего она, достав нож, стала ему угрожать. Это объясняло ее наготу. В связи с последним обстоятельством, впрочем, возникли новые вопросы. Зачем грабить парня голяком? Как и куда потом бежать в таком виде?
— Этот парень лгал.
— Это очевидно, не так ли? Потом всплыло еще одно обстоятельство. В ее сумочке — той, что без ручек — был найден клочок бумажки с названием отеля и номером комнаты. Эти записи были сделаны правой рукой. Что же касается ножевого удара, то он, как я уже говорил, был нанесен в верхнюю правую часть грудной клетки. Это не соответствовало ситуации. Если женщина напала на него с ножом, то нож по идее должен был находиться у нее в правой руке. Если бы этот тип в процессе завязавшейся потом борьбы направил нож на нее, то рана скорее всего была бы нанесена в левую, а не в правую часть груди.
Босх наглядно продемонстрировал жестами, как, по его мнению, при подобных обстоятельствах должно было двигаться лезвие и почему оно не могло поразить женщину в правую сторону груди.
— Там много чего не соответствовало ситуации. К примеру, ранение имело направление сверху вниз, чего не могло быть, если нож находился в руке женщины. Тогда лезвие шло бы скорее снизу вверх.
Хинойос согласно кивнула.
— Проблема заключалась в том, что у нас не было никаких вещественных доказательств, которые противоречили бы версии, изложенной тем типом. Фактически у нас не было ничего, кроме ощущения, что все происходило не совсем так, вернее, совсем не так, как он рассказывал. Локализации ранения было недостаточно, чтобы выстроить обвинение. Кроме того, в его пользу говорил нож. Он валялся на кровати, и на его рукоятке ясно проступали кровавые отпечатки. Я не сомневался, что они принадлежали женщине. Кстати, оставить на ноже отпечатки пальцев этой женщины после ее смерти не составляло никакого труда. Но то, что отпечатки не произвели на меня особого впечатления, ничего не значило. Они наверняка впечатлили бы офис окружного прокурора, а потом присяжных. Так что нам для обвинения этого типа требовалось нечто весьма существенное.
— И что же было дальше?
— Что прикажете делать, если у вас нет ничего, кроме лживых показаний парня, которого вы подозреваете? Выход один — расколоть его и заставить признаться в содеянном. Для этого существуют различные способы. Но нам большей частью приходится колоть таких лживых типов в комнатах. Мы…
— Вы сказали — «в комнатах»?
— Ну да. В комнатах для допроса, которые находятся в бюро. Вы приводите подозреваемого в комнату для допроса и говорите ему, что он нужен в качестве свидетеля. Это обычная практика. Этого парня мы тоже официально не арестовывали. Сказали только, что он должен проехать с нами в отдел для прояснения некоторых деталей. Он, естественно, согласился. Разыгрывал из себя человека, готового сотрудничать с полицией. Продолжал сохранять хладнокровие. Ну, в подразделении «Голливуд» мы с Эдгаром завели его в комнату для допросов, а сами отправились в отдел охраны, чтобы выпить кофе. У них там варят хороший кофе. Какой-то ресторан презентовал им здоровенную электрическую кофеварку. С тех пор все ходят пить кофе к ним в отдел. Ну так вот, сидим мы в отделе охраны, пьем кофе и рассуждаем о том, как будем колоть этого парня. Тем временем этот чертов хрен Паундс — прошу прощения, доктор — замечает, что в комнате для допросов кто-то сидит, входит туда, видит этого парня и информирует его. После этого…
— Извините, что значит — «информирует»?
— Зачитывает ему его права. Как подозреваемому. А парень думает, что его привезли в отдел как свидетеля. Паундс же посчитал своим долгом его на этот счет просветить. Решил, должно быть, что мы позабыли это сделать… Ну не дурак ли, а?
Босх с исказившимся от ярости лицом посмотрел на доктора Хинойос, словно ища у нее сочувствия, но с первого взгляда понял, что она его концепции дознания не разделяет.
— Но разве он поступил дурно? — спросила она. — Разве по закону вы не обязаны поставить задержанного в известность о его правах и статусе?
Босх сдержался, напомнив себе, что, хотя доктор Хинойос работает на управление, она, в сущности, человек посторонний, и ее понимание полицейской работы основывается скорее на идеальных картинках, созданных средствами массовой информации, нежели на реальной действительности.
— Позвольте, доктор, прочитать вам маленькую лекцию о том, что такое закон в приложении к реальности. Для начала хочу сказать, что мы, полицейские, являемся пленниками этого самого закона. Мы скованы им по рукам и ногам, ибо он предлагает нам сообщить парню, которого мы считаем преступником, примерно следующее: «Эй, парень, мы полагаем, что ты сделал то-то и то-то. Хотя адвокат наверняка посоветует тебе держать язык за зубами, мы тем не менее хотим, чтобы ты с нами поговорил и рассказал всю свою подноготную». Так вот, в реальности это почти никогда не срабатывает. Нам приходится хитрить, выкручиваться, блефовать и искажать действительность, чтобы заставить подозреваемого разговориться. Та же картина в суде. Многочисленные правила, подзаконные акты и постановления подобны натянутому на большой высоте канату, по которому ты должен пройти, демонстрируя чудеса эквилибристики, если хочешь расследовать порученное тебе дело. Когда при таких, прямо скажем, неблагоприятных обстоятельствах какая-то задница информирует подозреваемого, это может не только дурно отразиться на итогах дня, но и испортить все дело.
Он замолчал и посмотрел на доктора Хинойос. Ее лицо оставалось скептическим. Как ни крути, она была обыкновенной плохо информированной горожанкой, которая испугалась бы до полусмерти, узнав хотя бы часть той правды, что в действительности происходит на улицах.
— Короче говоря, когда подозреваемого информируют, — продолжил он, — начинаются большие сложности. Когда мы с Эдгаром, выпив кофе, вернулись в комнату для допроса, этот тип заявил, что требует адвоката. Мы сказали ему: «Ты что, парень? Зачем тебе адвокат? Ты же свидетель, а не подозреваемый». На это он сообщил, что лейтенант только что зачитал ему его права. Не знаю, кого в тот момент я ненавидел больше — Паундса, который сорвал нам дело, или этого парня, который зарезал в номере мотеля нечастную девушку по вызову.
— Скажите, что бы вы сделали, если бы Паундс не зачитал парню его права?
— Мы с Эдгаром по-дружески потолковали бы с этим типом. Попросили бы рассказать во всех деталях о том, что произошло в номере, в надежде поймать на противоречиях. Наверняка в его рассказе нашлись бы расхождения с той историей, которую он поведал поднявшимся в номер полицейским. Потом мы сказали бы ему следующее: «Противоречия в вашем заявлении превращают вас из свидетеля в подозреваемого». После этого мы бы его проинформировали и начали изводить разговорами о допущенных им несовпадениях и несоответствиях, обнаруженных нами в его рассказе и на месте преступления. Мы бы очень старались добиться от него чистосердечного признания и, возможно, преуспели бы в этом. Если разобраться, наша главная задача заключается в том, чтобы заставить подозреваемого говорить. Увы, такого рода беседы нисколько не походят на те, что показывают в кино или по телевизору. Это тяжелая и в определенном смысле грязная работа. При всем том на этой стадии расследования мы напоминаем психиатров и психологов, поскольку тоже стремимся разговорить человека… По крайней мере я так думаю. Но из-за вмешательства Паундса разговорить этого парня оказалось невозможно.
— Как развивались события после того, как вы узнали, что лейтенант Паундс… хм… проинформировал подозреваемого?
— Я вышел из комнаты для допросов и направился прямиком в его офис. Он знал, что совершил ошибку, поскольку, увидев меня, сразу поднялся с места. Я очень хорошо это запомнил. Я спросил его, проинформировал ли он этого парня, а когда он сказал «да», вся эта катавасия и началась. Мы оба кричали, размахивали руками… а потом… Честно говоря, я не помню, как это случилось. И не хочу ничего отрицать. Я просто не помню всех деталей. Должно быть, я схватил его за шиворот и толкнул… И он протаранил лицом стекло.
