человек дворянского воспитания — не слишком достойной. Были места и похуже, в соседний «газетный» отдел, то есть занятый перлюстрацией «простых» писем, его нельзя было загнать даже угрозой каторги, но и имевшегося хватало для определённых душевных терзаний. Было в том что-то постыдное, что только частично оправдывалось соображениями частной дуэли с невидимыми (а иногда и видимыми на светских раутах) оппонентами и благом для общества.
Александр лукавил говоря, что направление в Константинополь было совсем неожиданным. Император любил порядок во всем, и если некто Пушкин никак не может оставаться в прежнем «положенном» звании, то и место должно стать другим. Предугадать было не сложно, так что поэт удивился больше тому «куда», чем самому факту.
Русский посол в Константинополе пребывал в положении близким к титулу «Вице-Король», только вместо обширных земель под управлением оказывался фактически один дворец. Но прочее казалось сходно.
Особенностью дипломатии в Османской империи являлось то, что турки редко утруждали себя ожиданием. Перед ними нельзя было отговориться необходимостью связаться со своим государем, султан мог потребовать ответа здесь и сейчас. Иначе какой же вы представитель своего падишаха? Если в Вене или Париже посол мог без обиняков сказать «я не знаю, но как только закончится этот бал, я непременно напишу государю и пусть его величество сам решает» ничем не рискуя, то на Востоке это уронило бы его в глазах принимающей стороны.
Плюсы, как и минусы такого положения дел, были очевидны. В случае удачи — получение особого статуса по негласной шкале важности дипломатов. В случае неудач — клеймо негодного, тоже не буквальное, но жгущее для конца дней.
Получив из Санкт-Петербурга выражение неудовольствия, Пушкин ощутил себя человеком которого ударили. Винить было некого, и Александр твердо вознамерился взять реванш. Внезапное известие о полном отмене пошлин для каких-либо английских товаров, показалось ему подходящим случаем.
Проведя два совещания, сперва с обоими своими секретарями, приходившимися друг другу двоюродными братьями, а после со скучающими Степаном и Петром, он принял решение действовать осторожно.
— Ну и напрасно, — зевнул граф Литта, — пришли бы прямо к султану, да громыхнули. Мы тоже хотим, нам тоже давай! Заупрямится его турецкое величество — оскорбление государя! Слово за слово, да… нас домой, там получите орден. Или сперва в тюрьму, потом домой и всё равно получите орден.
— Пиастры! Пиастры! Пиастры!
— Вот видите, даже Флинт одобряет.
Мнение секретарей показалось Пушкину убедительнее, но деньги на подкуп сановников мог дать только Степан, просить которого казалось неудобным. Граф и без того тратился широко. От нечего делать его сиятельство увлёкся «портняжничеством», как окрестил свою заботу о внешнем виде посольского выезда. Какой-то грек продал ему двух белых коней и теперь он разыскивал ещё пару. Вид Пушкина, в мундире расшитым золотом и с белыми пуговицами, очень понравился его сиятельству, особенно треуголка.
Александр запросил аудиенцию и получил её. Пушкин выразил султану своё восхищение тем как его величество делает Порту прогрессивной державой.
— В нашей стране всяким почитается память первого императора, прорубившего для России окно в Европу. Вы, ваше величество, превзошли его, не ограничившись окном, а разломав целую стену.
Далее Пушкин заметил, что нет причин останавливаться на достигнутом и не сломать ещё парочку стен.
Султан отнёсся одобрительно к этой идее, но предложил не спешить, поскольку у российских купцов и так довольно привилегий.
Пушкин поскучнел и сухо высказал соображение, что преимущество оказываемое английскому народу может показаться унизительным для других, не менее славных народов.
Султан ничего не ответил, завершив аудиенуию.
— Это вы называете «осторожно»? — подивился Степан за ужином, когда Пушкин поведал о подробностях, — тогда что, по-вашему, значит неосторожно? Плюнуть падишаху на туфлю?
Тем не менее, идея добиться для российской торговли снятия пошлин крепко засела в голове Александра.
* * *
Прибытие «подкрепления» оживило жизнь посольства. Второй граф, по ироничному определению Безобразова, неотступно следовал за Пушкиным, в полной готовности исполнить наилучшим образом любое, самое отчаянное поручение.
— Интересно, если ему доверить чистку сапог, он справится? Как думаете, Пётр Романович?
— Тише вы, граф, с ума сошли? С такими вещами не шутят. При всей своей…настойчивости, назовём это так, пан Ржевуский первоклассный стрелок и фехтовальщик. На его месте многие вели бы себя не лучше.
— А что не так с его местом?
— В понимании Ржевуского, Александр Сергеевич любимец государя. Да иначе и быть не может, то всему свету ведомо. В Петербурге уж точно. Из лейтенантов в генералы за полгода — тут временами Екатерины попахивает. К такому счастью и не прикоснуться? Вот и старается.
— Мда уж. Нашёл бы Сергеевич применение ясновельможному пану поскорее.
Как ни странно, но применение нашлось. Пушкин сообразил, что представительный поляк может отлично заменить его во многих «пустых» делах, когда его присутствие не обязательно.
Почти каждое утро он с самым серьезным видом поручал его сиятельству нанести визит вежливости в какое-нибудь посольство, с соблюдением наивысшей формы бдительности.
— Вы сейчас словно образ самого императора! — говаривал (не без удовольствия) Пушкин полковнику. — От вас зависит как будут говорить о государе. Но спуску никому не давайте. Услышите какую хулу в адрес помазанника Божьего — немедля доложите.
Ржевуский уходил и возвращался с подробным рапортом, что поручение его превосходительства исполнено, должное впечатление произведено, хулы на государя не замечено.
Пушкин развлекался, Безобразов потешался, а Степан пророчил, что всё это плохо кончится.
— Вот вы все с детства образованные, а мудрости народной не верите.
— Вы о чём, граф?
— О том, что посылаете дурака богу молиться. Так он лоб расшибёт, вот увидите.
Степан как в воду глядел.
Одним прекрасным утром, граф Ржевуский отправился с очередным поручением, по исполнению которого вздумал посетить Великий Базар по каким-то своим надобностям. Там его фигура произвела неизгладимое впечатление, и продавец из табачной лавки отказался брать плату со столь великолепного «паши». Граф не понял в чем дело, роскольку его драгоман отвлёкся и «паша» на время оказался без переводчика. Не понимая,
