голова с плеч. Отчего так, что изменилось? Почему удача отвернулась от своего любимца? Главное — как вовремя сообразить, что пора поберечься?
— Он смог найти ответ на свой вопрос, Пётр?
— Конечно. Долго он думал, но решил наконец, что сие следует проверять женщинами.
— В этом есть логика, согласитесь, ведь Фортуна женского пола божество.
— Именно так. Вот он и волочился за каждой юбкой. Удачу пытал. Считал, что пока везёт с дамами, значит она на его стороне. Оттого шёл в бой совершенно уверенный, что ничего не случится.
— Интересно. Догадываюсь, что жизнь опровергла стройность подобной логики?
— Как посмотреть. В один прекрасный день он обнаружил некое неудобство, оказавшееся дурной болезнью. Представляете?
— Да уж, Пётр Романович, это очевидное доказательство ветрености Фортуны.
— Он решил совершенно также и застрелился. Жалко. Весёлый был человек. По счастью, в тот же день случилась стычка с французами, его вписали в списки погибших в бою, хотя наш полковой батюшка протестовал.
— Какой вывод вы сделали из этой поучительной истории, Пётр Романович? — спросил я, отсмеявшись.
— Не нужно много философствовать, ваше сиятельство. Только и всего.
— Гм. Вы сторонник упрощения взглядов на жизнь?
— Всё хорошо в меру. Не забей он себе голову нелепыми рассуждениями, не пришлось бы лгать о его кончине. Может, он бы погиб в том бою на самом деле? Кто знает.
— Но разве рассуждения, что кажутся порою пространными, не помогают дополнить бытие неким смыслом, даже выдуманным, тем самым служа десертом к общему блюду?
— Мера, Степан Юльевич, мера, — повторил Безобразов, — как десерт хорошо. Но он не может и не должен заменять собой самое блюдо, вы не находите? Вы сами начали с того, что нужно поменьше философии, я лишь согласился.
Пришлось признать правоту гусара.
— Вот, полюбуйтесь, — зевнул Пётр, — на что это похоже?
— О чем вы?
— О топоте. Его высокопревосходительство бегут-с. А ему неположено.
— Вот вы где! — воскликнул Пушкин, выбежав к нам во внутренний дворик. — Пётр Романович, тут такое дело… Степан, зачем ты изрезал карту?
— Скучно, Александр Сергеевич.
— О, чувствую, — поморщился поэт подходя ближе, — опять пил это болгарское пойло?
— Оно помогает мне думать.
— Охотно верю. Но сейчас нужно быть трезвыми. Жду вас у себя через час.
* * *
Через час, по мнению Пушкина, означало явиться сразу, если вы не горите желанием довести его до кипения.
— Вы получили пренеприятнейшее известие, Александр Сергеевич? — спросил я едва усевшись.
— Получил. Но вы должны пообещать, господа, что всё сказанное здесь и сейчас не покинет стен кабинета. До поры. Его величество султан умирает.
Оглядев нас, поэт нахмурился отсутствию видимой реакции на столь потрясающее известие. Интересно, чего он ожидал? Безобразов спокойно принял к сведению, я размышлял о том, что все мы умираем каждый день понемногу, а пан Ржевуский преданно пучил глаза. После его приключений, когда пришлось давать взятки направо и налево (как оказалось — зря, всё дело спустили на тормозах сами турки, назначив виновниками беспорядков каких-то греческих торговцев оливками), полковник не пересекал границ посольства. Так распорядился «генерал», и новое приказание пан исполнял с привычной ответственностью.
— Султан умирает! — повторил Пушкин.
— Вам это известно совершенно точно?
— Да, Пётр Романович. Известие от… лица сведущего.
— Каковы наши действия после выражения соболезнований, Александр Сергеевич?
— Да не знаю я! — Пушкин охватил голову руками.
— Султан умер, да здравствует султан. Да живёт он вечно, то есть, так правильнее. Что с того? Человек смертен. Кто там наследует? — поддержал я как мог беседу.
— В том и дело, Степан. Наследник совсем мальчишка. Значит править будет не он.
— Логично. Негоже дитяте мужам указывать. А кто станет регентом? Вообще, как всё устроено у турок для таких случаях?
— Будет драка за власть, это коню понятно. — неодобрительно заметил Безобразов. — Формально правит мальчик, а на деле… Ваш источник не указал своих главных конкурентов?
— Указал, это… Пётр Романович!! — возмутился наш начальник.
— Я ничего не говорил и никого не называл, прошу отметить. Но, согласитесь, догадаться кто ваш источник не так сложно. Даже его сиятельство сообразит.
— И-го-го.
— Степан!
— Я только подтвердил столь лестную характеристику, Александр Сергеевич. Так что вам сказал визирь? Кого эта жадная бездонная бочка видит своим конкурентом?
— Хозрев-пашу.
— Мои соболезнования визирю. Плакать, впрочем, не стану. Не взыщите.
— Вы думаете, Пётр Романович?
— Уверен. Слово против сабли. Визирь обречён. У Хозрева в руках и войско и флот. Везде его люди.
— У визиря казна. То есть у султана, но мальчик не сможет противостоять такому человеку и будет опутан как муха паутиной.
— «Всё возьму», — сказал булат, — как написал один стихотворец. Что толку от денег когда у шеи ятаган?
— Вы сегодня олицетворяете собою любезность, граф, — решил уязвить меня Пушкин таким обращением, — но правда в твоих словах есть. Визирь боится, очень боится. Однако, дал понять, что сдаваться не думает.
— Ещё бы. Кто ему позволит. И что же, этот образцовый государственный муж наверняка посетил не только вас, Александр Сергеевич? Сколько посольств он обошёл, интересно. Чего он хочет от нас, от презренных гяуров?
— Помощи.
— Каким образом?
— Денег. — Пушкин улыбнулся.
— Что⁇! — не сдержал я праведного возмущения, едва не свалившись со стула от неловкости. — Этот боров хочет денег? А рожа не треснет⁈
— Степан!
— Ваше сиятельство!
— Простите, господа, и не кричите. Поймите моё негодование. Жизнь висит на нитке, а… безнадежный человек. Моё предложение
