Марина дотянулась до сигаретной пачки, закурила и сказала:
— Мне кажется, что Мирза прав. Ворон не взял бы в дом кого-то левого, а с рекомендацией от Каспера он и Леона слушать не стал. Ты вспомни, Каспер со своими всегда помогал вороновским в разборках, я ж сама его и отправляла. Следовательно, ему Ворон доверял больше, чем остальным.
— Ну, за то и поплатился.
— И надо быстро найти всех, кого рекомендовал Мишке Каспер, пока ему действительно прямо в доме горло не перехватили.
— Позвонить Леону? — спросил муж, протягивая руку к телефону, но Марина покачала головой:
— Не надо. Он сам позвонит, тогда и скажем.
Хохол протянул руку и взял у нее из пальцев сигарету, докурил и не глядя ткнул в пепельницу, стоявшую возле подушки:
— Иди ко мне. Все дела, дела… надоело.
Она легла к нему под бок и пробормотала:
— Я тут в соседней комнате гитару видела, между прочим…
— Это намек? — рассмеялся Женька, прижимая ее к себе.
— Ты давно не пел мне.
Хохол с притворным вздохом встал и вышел из спальни. Вернувшись с гитарой, он сел на кровать, подсунув под спину подушку, подстроил инструмент под свою руку и попробовал пару аккордов. Марина закрыла глаза и приготовилась слушать, но мелодия, которую наигрывал Женька, не была ей знакома.
— Возьми мое сердце, возьми мою душу, — запел он своим низким голосом, вызывавшим у Марины сладкую дрожь во всем теле, — я так одинок в этот час, что хочу умереть…[1]
— Откуда это? — не открывая глаз, спросила Коваль, и Женька, оборвав песню на полуслове, сказал:
— У Мышки в плеере как-то услышал.
— Ну, она любит всякий депрессняк. Совсем в Москве этой головой поехала. Убегать ей надо.
— Доработает — уедет, ты же ее знаешь. А песня хорошая.
— Не спорю. Просто не люблю, когда Машка такое гоняет по сто раз, у меня сердце разрывается.
— Да брось ты. Марья крепкая, не смотри, что мелкая.
— Ага, про нее подруга московская так говорит — «Маня сильная, только легкая». Спой еще. Только, ради бога, другое что, а то пойду и повешусь, честное слово.
Хохол сменил репертуар, и Марина неожиданно услышала песню, которую он прежде никогда не пел. Вслушиваясь в слова, она поняла вдруг, что это снова работа Жоры — старого приятеля Женьки, довольно известного исполнителя шансона:
К другому, лучшему тебе,Я обращаюсь ежечасно,Но это кажется напраснымКак обращение к судьбе.Другому, лучшему тебе,Как мореплавателю — сушуСвою я посылаю душу,Чтоб ты узнал меня в толпе.И где-то в кольцах бытияВ вечернем мареве закатаТебе привижусь как когда-тоДругая, лучшая. Не я[2].
Слушая песню и проникаясь смыслом ее слов, Марина незаметно для себя задремала, свернувшись в клубок, как кошка. Увидев это, Женька оборвал музыку, отложил гитару и, укрыв жену одеялом, прихватил оба телефона и ушел из спальни, чтобы не тревожить сна Марины звонками.
Глава 29
Урал. Хохол
Чтобы сделать жизнь счастливой, нужно любить повседневные мелочи.
Акутагава Рюноскэ, писатель
Приняв душ, он натянул серые тренировочные брюки и уселся за стол в кухне, включив чайник и насыпав в кружку побольше заварки. Леон не звонил, время близилось к восьми, скоро начнет темнеть. Женька дотянулся до оконной рамы и распахнул ее. В кухню ворвался запах города — бензин, аромат цветущих под окном кустарников, трава, что-то еще знакомое, но совсем забытое за годы жизни в Англии. Втянув носом воздух, Хохол вдруг с удивлением понял — жареная картошка. Именно этот запах доносился с улицы, видимо, у кого-то из соседей тоже было открыто кухонное окно.
— Эх, сейчас бы деревенской, на сале… — мечтательно проговорил он вполголоса. — А, собственно, что мешает? Картоха, правда, магазинная, но ничего, Леон говорил, что рынок в девять закрывается. Это мы быстро организуем.
Наскоро сменив спортивные брюки на джинсы и футболку, Женька сунул в карман оба телефона, ключи, сигареты с зажигалкой, несколько купюр и вышел из квартиры.
Таксист попался болтливый, всю дорогу до рынка рассказывал о творящихся в городе беспорядках и о том, как все-таки тяжело жить в безвластии. Хохол слушал вполуха, думая о своем, но вдруг в его слух врезалась знакомая фамилия, и он напрягся:
— А кто это?
— Да ты по ходу не местный, что ли? — Получив утвердительный ответ, таксист, понизив голос, сказал: — Была тут в свое время дама одна… ну, понимаешь — крыша, бабки, футбольный клуб, то-се… Так поговаривают, что претендент на мэрское кресло — какой-то ее родственник.
«Приплыли, — подумал Хохол, — а мы-то, наивные, думали, что в голову никому это не придет. А оно вон как — разговаривают в городе. Непонятно только, чего Ворон… не может же он не знать. А если знает, почему молчит и не предъявляет? Свое что-то затаил?»
Таксист остановил машину у самого входа на рынок и тоже вышел:
— Идем-ка, паря, я тебе помогу. Кум у меня тут салом торгует. Такое сало — рыдать будешь.
Женька двинулся следом, все еще думая о том, что услышал. Нужно держать ухо востро — Ворон не так прост и напуган, как может изображать, и Марине стоит быть с ним аккуратнее. Но вот как вложить эту светлую мысль в голову своенравной супруги? У нее же вечно свое мнение по любому поводу, и только оно верное.
Шматки сала, разложенные на прилавке, отвлекли его от размышлений. Водитель не соврал, и сало пахло и выглядело так, что от восторга хотелось плакать.
— Ты гляди, какие прожилочки! — Рукой в целлофановой перчатке продавец указывал на мясные прослойки и тонкую шкурку. — В рассоле солил, сам все делаю. Да ты попробуй. — Он ловко отрезал кусочек и на ноже протянул Хохлу.
Тот взял и положил в рот, мгновенно заполнившийся чесночным ароматом и солоноватым вкусом сала.
— Давай весь, — ткнув пальцем в понравившийся кусок, сказал Женька и вынул деньги. — Не соврал ты, дядя, — обращаясь к таксисту, довольно улыбавшемуся рядом, признал он, — а теперь скажи, нет ли тут у тебя еще какой полезной родни? Ну, картошка там или зелень какая?
— Сделаем, — кивнул водитель, — были б деньги, все найдем.
К салу Хохол успел до закрытия рынка купить еще картошки, первых огурчиков, покрытых мелкими колючими пупырышками, и в завершение в небольшой пекарне на самом краю рынка — огромную, только что вынутую из печи буханку ржаного хлеба.
— Это последняя закладка, обычно для своих печем перед закрытием, — пояснила раскрасневшаяся круглолицая деваха в белом халате и чепчике, — но раз вы с дядей Васей…
Таксист дядя Вася подмигнул:
— У меня на этом рынке кругом родня. Ну что, обратно поедешь?
— Да, спасибо тебе, дядя Вася, за помощь, — искренне сказал Женька, усаживаясь в машину. — Не перевелись, гляжу, в этом городе добрые люди.
— А когда к нам по-доброму, так и мы не кусаемся, — захохотал таксист.
Дома его исчезновение заметили. Открыв дверь ключом, первое, на что он наткнулся, была жена — стояла в арке, ведущей в коридорчик между спальней и второй комнатой, скрестив на груди руки и зло глядя из-под растрепанной челки. Женьку от неожиданности даже передернуло — он уже отвык от пронзающего насквозь взгляда, от которого даже ему хотелось спрятаться.
— Фу-ты, господи, напугала, — попытался отшутиться он, но Коваль шутку не приняла:
— И где тебя носило вместе с моим мобильным?
— Так ты за мобильный переживаешь?
— Ну, неужели же за тебя? — не меняя выражения лица, отрезала она.
— Я так и подумал, — проходя в кухню, сказал Женька и принялся выгружать из пакетов продукты.
— Где был? — не отставала жена, входя следом и забираясь по привычке на рабочую столешницу гарнитура.
— А не видно?
— И все-таки?
— Ты чего взъелась? — возмутился наконец Хохол, поворачиваясь к ней и стягивая с себя майку. — Не видишь, на рынок мотался, картошки жареной хочу — имею право?
— А на рынок ли?
— Ты чего добиваешься?! — рявкнул начавший выходить из себя Женька, которого бесил невозмутимый тон и вопросы жены. — Мне уйти, что ли?
— А сможешь?
— Доведешь — смогу, — серьезно пообещал он, и Марина, спрыгнув со столешницы, подошла к нему вплотную и положила руку на грудь, заглядывая при этом в глаза:
— Нет уж, дорогой мой, ты, конечно, извини, но у меня железное правило — вдовой ты меня взял, вдовой, соответственно, и оставишь, — угрожающе прошипела она, проводя ногтями по изорванной шрамами груди Хохла, и тот рассмеялся:
— Пугаешь все? Проверяешь, не перестал ли бояться на старости лет?
— Чего мне тебя проверять? Я давно все знаю. А чем так пахнет? — поведя носом, повернулась она к столу.
