Но крик Вадима Арнольдовича, как, впрочем, и крики погибавшего молодого человека, тонул в захлестнувшем зал гаме. Со своих мест повскакивали все — не только Гесс! Но, в отличие от Гесса, все остальные хотя и покрикивали и повизгивали — особенно дамы, — хранили, тем не менее, нейтралитет и вмешиваться в жуткую расправу не собирались.
Когда всё кончилось, Талобелов отбросил в сторону кочергу и пальцем поманил какого-то здоровяка. Здоровяк немедленно подошел.
— Берите за ноги и понесли!
Подхватив убитого — Талобелов под руки, здоровяк — за ноги, — парочка — убийца и невольный сообщник — поволокла убитого прочь из прохода. Но далеко уволакивать не стала, бросив тело у края сцены: там было достаточно темно, чтобы труп не мозолил глаза, но главное — там труп никому и ничему не мешал.
— Невероятно! — пробормотал Гесс, ладонью вытирая мокрый лоб.
— Это еще цветочки, — отозвался Молжанинов. — Ягодки впереди!
53.
— Княжеский переулок!
— Пуговкин!
— Тридцать тысяч!
— Есть!
— Люблинский переулок!
— Малахова!
— Сорок девять тысяч!
Перекличка шла бойко. Пример Философова охолонил сидевших в зале людей, а вид Талобелова, с головы до ног перепачканного кровью и мозгами несчастного, служил наглядным напоминанием того, что с каждым может случиться — здесь и сейчас, — прояви он излишнюю строптивость.
— Институтский проспект!
— Жженов!
— Тридцать четыре!
Жженов — высокий худой старик, старше, и прилично, самого Талобелова — удрученно вздохнул. Очевидно, названная сумма никак его не устраивала. Однако возражать он не посмел и только потоптался немного, прежде чем сесть обратно в кресло. Весь его вид, выражение его лица свидетельствовали чуть ли не об отчаянии.
— А старичок-то продешевил! — прошептал Гесс, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Он-то что сделал? — спросил, тем не менее, Владимир Львович.
Гесс ответить не успел: его, как это ни странно, опередил Молжанинов:
— Весьма примечательный старичок, смею тебя уверить! У него был внук, получивший от матери — пришлой в семье старика — дачу в Лесном. Хорошую, добротную дачу. Плюс — участок и кое-какой капиталец… Точную цифру не скажу — не знаю, — но всяко больше тридцати четырех тысяч. И вот однажды утром — как водится, спозаранку — дача сгорела. А с нею вместе и внук. Насколько мне известно, расследование по горячим следам поджога не выявило: списали на неосторожное обращение с огнем. Кухарка, мол — деревенская дура, — в растопку керосину добавила: дрова сырыми были и заниматься не хотели.
— Да ты что!
— Дурость, конечно.
Гесс, причудливый извив памяти которого внезапно оживил перед его глазами «нашего князя», ставящего в растопленный камин бутылку с керосином, невольно хихикнул:
— Всякое бывает!
Владимир Львович и Молжанинов, ничего не знавшие о событиях в квартире Сушкина, удивленно посмотрели на Гесса, но от вопросов воздержались. Молжанинов, немного помолчав, только добавил к своему собственному рассказу:
— У внука был собственный сын — еще совсем крошка, лет, если память не изменяет, шести. На даче его не было, поэтому в пожаре он не пострадал. Но уже через неделю и его нашли мертвым!
Владимир Львович поморщился:
— Да этому старику…
— …скорее всего, ничего не будет! — подхватил Молжанинов. — Но, как видишь, определенное возмездие и его настигло: он явно рассчитывал на большее!
— Да что за деньги тут раздают?
— Скоро поймешь!
Владимир Львович хотел сказать что-то еще, но со сцены донеслось уж очень настойчивое:
— Муринский! Я говорю — Муринский! Где вы, черт побери?
Люди в зале переглядывались, как и Талобелов, не понимая, что вызвало задержку. И вдруг с самого заднего ряда донесся истошный женский вопль. Талобелов соскочил со сцены и бросился на крик. Гесс, Владимир Львович и Молжанинов тоже поднялись на ноги и обернулись.
Кричала действительно женщина — средних лет, приятная лицом, аккуратно одетая, но к обществу явно не принадлежавшая. Ее простое происхождение и положение выдавала обувь: женщина выбежала в проход, ее длинная юбка зацепилась за ручку кресла, стали видны ботинки — дешевые, сработанные по устаревшему фасону… такие настоящие дамы не носят!
— Что? Что? Что? — доносилось со всех сторон.
Гесс вытянулся во весь рост, стараясь лучше разглядеть происходившее:
— Там человек… в кресле… Без признаков жизни!
Владимир Львович сокрушенно покачал головой: он был слишком… представителен, чтобы вставать на цыпочки, а без этого рассмотреть что-либо не представлялось возможным: взгляд упирался в спины.
Гесс же видел: Талобелов подбежал к кричавшей женщине, не слишком вежливо отодвинул ее в сторонку, прошел между креслами и склонился над неподвижно сидевшим человеком. Несколько секунд он колдовал над ним, прикладывая пальцы к шее, оттягивая веки и совершая другие понятные Гессу манипуляции, но затем выпрямился и — с задумчивым видом — вышел в проход: к женщине.
— Успокойтесь, милочка! — сказал он, и женщина перестала кричать: как отрезало. — Ничего страшного не произошло.
— Но… но… он же умер?
— Умер! — констатировал Талобелов. — Сердечный приступ.
— Вы — доктор?
— Нет.
— А как же…
— Голубушка! — Талобелов начал сердиться. — Синюшные губы, влажная кожа… Удивляюсь я вам, знаете ли!
Женщина попятилась:
— Мне? — как-то странно спросила она и сделала еще один шаг — прочь от Талобелова.
— Вам, вам! — Талобелов, в свою очередь, сделал пару шагов в направлении отступавшей. — Должно быть, он сильно мучился?
— Кто? — женщина сделала вид, что не поняла вопрос.
— Да вот он! — Талобелов махнул рукой в сторону покойника. — Что вы ему подсыпали, чтобы вызвать сердечный приступ?
По залу пронесся вздох изумления.
Женщина отступила еще на шаг и взвизгнула:
— Я? Да как вы смеете!
Но Талобелов схватил ее за руку и, усмехаясь, начал эту руку выкручивать.
Женщина кричала, извивалась, звала на помощь, но на помощь ей никто не пришел.
— Неужели он и ее убьет? — ошеломленно спрашивал Гесс Молжанинова. — Неужели?
Молжанинов молчал.
Впрочем, до новой расправы со смертельным исходом на этот раз не дошло. Женщина разжала кулачок и Талобелов, тут же перестав выкручивать ей руку, подхватил выпавший на пол пузырек.
— Ну вот! — удовлетворенно произнес он, разглядывая этикетку. — Так я и думал… только один вопрос, сударыня: зачем вы это сделали?
Женщина, вот только что, казалось, пребывавшая в смятении и беспомощности, неожиданно гордо выпрямилась и сказала совершенно спокойно:
— Да гнида он был! Хотел, чтобы я замуж за него вышла. Тогда бы он и мою долю прибрал к своим гнусным ручонкам!
— Вы с ним знакомы? — удивился Талобелов.
— А то! — подтвердила женщина. — Соседи мы бывшие. Проходу он мне не давал!
— Ну и ну… — Талобелов покачал головой. — И чего только на свете не бывает! Но почему вы его сейчас на приступ спровоцировали, а не раньше?
— Ну… — женщина замялась: вероятно, правдивый ответ казался ей слишком опасным.
— Ну?
С Талобелова хотя и сошел облик звериной жестокости, но в целом вид его оставался грозен. Женщине пришлось решиться:
— Здесь труп удобнее спрятать… точнее, и прятать не нужно! Труп здесь — это ваша проблема, а не моя!
Талобелов, по-видимому, не ожидавший такое услышать, невольно отступил на шаг, но затем расхохотался:
— Остроумно, черт побери! Да, остроумно!
Женщина, поняв, что личной ей больше ничего не грозило, гордо вскинула голову. Талобелов же погрозил ей пальцем —
— Но больше так не делайте! —
и, развернувшись к ней спиной, пошел обратно на сцену.
— Так, — заявил он, снова взойдя на помост, — давайте отныне обходиться без сюрпризов! Вы меня поняли?
Люди в зале закивали, кто-то и вслух выразил согласие.
— Вот и хорошо… — Талобелов заглянул в свой список. — Баскова улица!
— Дробышев!
— Девяносто восемь тысяч!
Дробышев — хмурый и высокомерный — с головы до ног смерил Талобелова пронзительным взглядом:
— Почему не сто?
— Мы и так округлили в большую сторону!
Дробышев сел.
54.
— Потёмкинская!
— Залезницын!
— Семьдесят ровно!
Возражений не последовало.
— Но позвольте, — Гесса наконец-то озарило, — да ведь это что же получается? Как же мы раньше на это внимания не обратили?
Молжанинов, бросив на Гесса слегка насмешливый взгляд, улыбнулся:
— Очевидно, правда?
— По два человека с полицейской части!
— Вот именно!
— И дальше будет так же?
— Разумеется.
— Так выбор… заказчиков не был случайным?
