— …ему выстрелили в спину.
Можайский и Молжанинов, отпрянув друг от друга, разом обернулись.
— Володя! — воскликнул Молжанинов, с облегчением проводя рукой по лицу. — Ты как?
Нависший над обоими генерал — встать запросто на колени рядом с ними ему не позволяла комплекция — был хмур, но не тревожен:
— Я-то нормально. А вот бедняге досталось! Но не расстраивайтесь, господа: я отомстил стрелявшему мерзавцу. Он, — Владимир Львович чуть-чуть поворотился и махнул рукой вдоль прохода, — вон там. Уложил его наповал. Родная мама не узнает!
Владимир Львович покачал в руке свой здоровенный тяжелый револьвер.
— Голову ему первым же выстрелом разнес. Вдребезги!
Можайский и Молжанинов невольно посмотрели туда, куда указывал Владимир Львович. В некотором отдалении действительно лежало тело. Но так как выстрелом оно было отброшено на спину и головой — или тем, что от нее осталось — лежало в направлении от них, нельзя было понять, и вправду ли голова разлетелась «вдребезги».
— Ну, — спросил Владимир Львович, — а вы-то чем занимаетесь? Почему не оказываете помощь бедолаге?
Вопрос прозвучал настолько дико, что Можайский и Молжанинов только и уставились на генерала — в немом изумлении.
Владимир Львович, видя это, обреченно пожал плечами, крякнул и все же присел на корточки.
— Гесс! — позвал он и потрепал Вадима Арнольдовича по лицу. — Вадим Арнольдович! Ау! Просыпайтесь!
Можайский и Молжанинов, не сговариваясь, сели на пятые точки.
Гесс шевельнулся, застонал и приоткрыл глаза. Его лицо уже не выглядело таким же мертвенно-бледным и строгим, каким еще пару минут назад его увидел Можайский. И все же на нем явственно читалось страдание:
— Рука… — Гесс сделал попытку приподняться, но тут же вновь повалился. Правда, почему-то не на спину, а на бок. — Лопатка…
Владимир Львович подхватил его:
— Так-так-так… ну-ка, посмотрим…
Можайский и Молжанинов были потрясены: Владимир Львович аккуратно — помогая себе невесть откуда появившимся в его ладони ножичком — освободил Гесса от пальто и… вынул из-за наспех подшитой подкладки внушительного вида дощечку.
Дощечка — целая доска, если уж говорить прямо — была пробита, да так, что от дыры во все стороны топорщились жуткого вида отщепы. Кроме того, доска треснула по всей своей длине, хотя и не развалилась надвое.
— Гм… — пробормотал Владимир Львович, — откладывая доску в сторону. — Внушительный калибр! Так с ясенем расправиться… но где же пуля?
Гесс опять негромко застонал, вращением глаз стараясь привлечь внимание к своей спине.
— Да ладно, ладно… а то не вижу! — ответил Владимир Львович. — М-да…
Между тем, Можайский подобрал отложенную Владимиром Львовичем доску и, поворачивая ее и так, и этак, рассматривал ее с таким непосредственным восторгом, что даже не верилось: точно ли это был тот самый человек, который вот только что едва не рыдал в голос?
— Что… что это? — спросил он, по-прежнему сидя на пятой точке, но поудобнее вытянув ноги. — Откуда?
— А! — отмахнулся Владимир Львович. — Не мешайте! Не видите: я занят!
— Но…
— Господи! — Владимир Львович повернулся к Можайскому, для чего ему пришлось оставить в покое Гесса. — Я ему дал. Старая привычка, еще со службы в Азии. Доспехов ныне не сыскать, да и не по форме доспехи, однако защищаться-то как-то нужно! Вы же знаете, что из себя представляют азиаты! Хлебом не корми: дай в спину выстрелить или нож всадить! И ведь до чего же меткие, заразы! Вот мы и придумали: за подкладку сюртука или шинели ясеневую дощечку вшивать. Ножом не пробивается вообще. От выстрелов тоже защищает, но тут уж как повезет: зависит от калибра, да и от типа оружия тоже. Если дульная скорость уж очень высока — пиши-пропало… Тем не менее, наш, обыкновенный, держит хорошо. И всё-таки есть у такой дощечки и недостатки. Основной — амортизация удара. Точнее — практически полное отсутствие амортизации. Ясень, конечно, дерево сравнительно упругое, но… недостаточно. Удар от пули получается внушительным. Во всяком случае, с ног сбивает только так! А там — и синяк здоровенный: как говорится, получите и распишитесь! И всё же, это лучше, чем пулю прямиком в сердце получить. Синяк пройдет, а сердце не заштопает ни один хирург. По крайней мере, я таких случаев не знаю!
Гесс возмущенно пошевелился, Владимир Львович легонько шлепнул его ладонью:
— Лежите смирно, молодой человек! — и, обращаясь по-прежнему к Можайскому с Молжаниновым: «Здесь, понятно, не Азия, но — я бы сказал — местечко еще похлеще: шпион на шпионе и шпионом погоняет. А где шпионы, там и предательство. А где предательство, там и удары в спину. Я-то к такого рода перипетиям более или менее службой подготовлен, а ваш человек, Юрий Михайлович… да что с него взять, с этого вашего Вадима Арнольдовича!»
Гесс опять пошевелился.
— Смирно лежать, я сказал! — Владимир Львович как бы в утешение подмигнул Вадиму Арнольдовичу: мол, не переживай, чиновник, и тебе солдатом доведется стать! — В общем, подумал я и решил: пусть он себе — от греха подальше — эту штуковину за подкладку положит!
Молжанинов ухмыльнулся:
— Ты в своем репертуаре!
— А то! — ответил Владимир Львович и отвернулся от Можайского и Молжанинова. — Пуля, пуля... — вернувшись к Гессу, забормотал он себе под нос, деликатно поворачивая Вадима Арнольдовича.
Гесс морщился и то бледнел, то краснел, стискивая зубы. Владимир Львович распорол его пиджак и сорочку и рассматривал рану.
Рана выглядела неважно, но, похоже, какой-то сиюминутной опасности не представляла.
— Гм… да… — ворчал Владимир Львович. — Досталось… Ну, ничего! Пуля — вот она: прямо под кожей.
И надавил пальцами.
Гесс, больше не сдерживаясь, заорал.
— Тише, тише, молодой человек… эка невидаль… подумаешь…
Владимир Львович надавил еще раз. Что-то чавкнуло.
— Господи… — закричал Гесс.
— Уже всё! — Владимир Львович вытянул перед собой ладонь и показал ее Гессу. — Оставить на память?
На ладони лежала сплющенная, в сгустках крови, свинцовая пуля внушительного размера.
— Что крови много, — «утешил» Владимир Львович откинувшего голову Гесса, — это хорошо. Сердце работает нормально: уж поверьте моем опыту! Вот если бы крови было мало или вообще не было… А так — красота да и только! Пальто в крови, дощечка в крови, пиджак в крови, рубашка — так и вовсе насквозь промокла… Замечательно!
— Куда уж лучше! — уже в полный голос и в полную грудь рявкнул Гесс. — Просто великолепно!
— Ну… — был вынужден признать Владимир Львович, — кое-какие досадные мелочи все же имеются. Занозы, будь они неладны! Но тут уж я ничем помочь не могу: доктор нужен!
— Занозы? — переспросил, улыбаясь, Можайский.
— Они, они самые! — подтвердил Владимир Львович. — И не улыбайтесь вы так! Эти занозы, уж извините за выражение, — не хрен собачий! Без хирурга, увы, не обойтись… ну, молодой человек, попробуете встать?
Гесс, поддерживаемый Владимиром Львовичем, сначала неуверенно приподнялся на локте, но затем — уже тверже — принял сидячее положение, а там и вовсе поднялся на ноги.
На ноги поднялись и Можайский с Молжаниновым.
— Постойте! — остановился вдруг Молжанинов, когда уже все, вчетвером, направились к выходу из зала. — А где же Талобелов?
Владимир Львович, Можайский и Гесс остановились и переглянулись.
59.
Талобелов и в самом деле исчез. Его не было ни среди живых — ни среди тех, кого только что арестовали, ни среди занятых арестами, — ни в числе мертвых. Мертвых, к слову — убитых и просто погибших, — хватало: из нескольких десятков собравшихся в зале людей добрая дюжина — не меньше — навсегда, как сказали бы романтики, смежила очи, именно в зале и найдя конец своим беспутно прожитым жизням. Погибших за ноги оттаскивали к сцене и оставляли подле нее до прибытия санитаров или тех, кто в Венеции должен был заниматься трупами.
Но, повторим, несмотря на немалое количество мертвых, Талобелова среди них не оказалось. Он просто исчез, но куда и почему — а главное, как: единственный выход из зала был перекрыт, как, собственно, и выход из театра — являлось первостатейной загадкой.
— Чудны дела Твои, Господи! — констатировал Можайский, когда ни живого Талобелова, ни мертвого в здании не нашли. — Как ему это удалось?
Молжанинов восхищенно пожал плечами:
— Гений, чего уж там!
Возможно, такая оценка и могла кому-то показаться несколько преувеличенной, но, судя по всему, не слишком сильно. С другой стороны, для нас Талобелов — фигура проходная, ничего, в общем-то, и не значащая, затесавшаяся в наше повествование только потому, что умолчать об этом персонаже было никак нельзя. Появился Талобелов внезапно и так же внезапно исчез. Как говорится, растворился Максим, да и *** бы с ним! Всё равно никаких дополнительных сведений о нем — даже о его истинной роли в описанных нами событиях — нам раздобыть не удалось: источники словно онемели. Косвенно это может свидетельствовать о чем угодно: уж слишком много возможных вариантов и версий, а так как наша задача — максимальная близость к правде, делать выбор между версиями или фантазировать от себя мы не считаем нужным.
