Балтийские страны, в которых был провозглашен единственный государственный язык при наличии в них до половины иноязычного населения, а более трети жителей (преимущественно из среды нацменьшинств) были лишены прав, являются наиболее очевидными примерами этнократий за последние два с лишним десятилетия.
Помимо прочего, этнократический характер балтийских стран признан официально и закреплен на высшем законодательном уровне.
Из принятой в мае 2014 года преамбулы к Конституции Латвийской республики: «Латвия, провозглашенная 18 ноября 1918 года, была создана за счет объединения латышских исторических земель на основании непреклонной государственной воли латышской нации и её неотъемлемого права на самоопределение, чтобы гарантировать существование и вековое развитие латышской нации, её языка и культуры».
Преамбула к Конституции Эстонии: «Народ Эстонии, выражая непоколебимую веру и твердую волю укреплять и развивать государство, которое создано по непреходящему праву государственного самоопределения народа Эстонии и провозглашено 24 февраля 1918 года, которое зиждется на свободе, справедливости и праве, которое является оплотом внутреннего и внешнего мира, а также залогом общественного прогресса и общей пользы для нынешних и грядущих поколений, которое призвано обеспечить сохранность эстонской нации и культуры на века, — всенародным голосованием 28 июня 1992 года принял на основе статьи 1 вступившего в силу в 1938 году Основного Закона следующую Конституцию».
В латышском и эстонском языках нет разделения на этническую и политическую нацию по аналогии с русским языком, в котором есть русские — титульная нация, отдельный народ, и есть россияне — все жители России. Исходя из этого отдельные «адвокаты» балтийских стран пытаются оправдать их в глазах мирового сообщества, доказывая, что, например, под «латышской нацией» в оригинальном тексте имеется в виду народ Латвии, то есть все его жители, а не только этнические латыши. Оправдание довольно слабое, если учесть, что в том же тексте говорится про язык и культуру — то есть речь всё-таки идет об этнической нации, ключевые признаки которой тут же и перечисляются. Или, может, кто-нибудь слышал не латышский, а латвийский язык?
Этнократия как основа общественно-политического строя — это факт, который подтверждают сами балтийские страны: такой вывод напрямую следует из их Основных Законов.
2. Террор, полиция, инквизиция: языковая политика в странах Балтии
После провозглашения независимости литовский, латышский и эстонский языки были объявлены единственными государственными: впервые в Прибалтике у них появился исключительный статус. В Советском Союзе lingua franca был русский язык, использовавшийся наравне с местными языками. После выхода из СССР началась великая борьба прибалтийских правительств за выдавливание русского языка из всех областей общественной жизни.
За неполные четверть века самостоятельного существования было полностью ликвидировано высшее образование на русском языке и значительная часть русскоязычных школ, а сейчас в качестве постскриптума к этой политике регулярно вносятся идеи закрыть ещё и русскоязычные детские сады. Жестко регламентировано теле — и радиовещание: средство массовой информации может издаваться или вещать либо на государственном, либо на иностранном (под ним понимается русский) языке, причем квота на иноязычное вещание последовательно сокращается.
Полностью демонтирована русскоязычная топонимика на улицах и автотрассах. В некоторых районах Риги, например, до сих пор можно увидеть таблички с замазанной нижней половиной: на ней было название улицы или площади на русском языке. Строго следят за тем, чтобы иностранные языки не проскальзывали в названиях географических объектов: не Западная Двина, например, а Даугава, следовательно, не Задвинье, а Пардаугава. Делопроизводство и документооборот стопроцентно переведены на местные государственные языки.
То есть литовский, латышский и эстонский поддерживаются методом вытеснения русского.
Вдохновители языковой политики видели в идеале обратно пропорциональную зависимость: чем больше внедряются государственные языки, тем меньше используется русский. В итоге остаются только литовский, латышский и эстонский как единственные и общеупотребимые языки балтийских стран, больше их существованию ничего не угрожает.
Идейной основой прибалтийской языковой политики провозглашается сохранение местных языков. Литовский, латышский и эстонский в своих странах обладают сакральным статусом: их сохранение прописано в преамбулах к Конституциям Латвии и Эстонии, депутаты Сейма Латвии при вступлении в должность клянутся защищать латышский язык как единственный государственный.
Проблема с вымиранием государственных языков стран Балтии действительно существует: литовский и латышский — последние живые языки балтийской языковой группы, при этом живых носителей[67] литовского языка осталось менее 3 миллионов человек, латышского — 1,3 миллиона. Ещё более сложная ситуация с эстонским языком, относящимся к финно-угорской языковой группе: на нем говорят уже менее 1 миллиона человек.
При этом число носителей всех трех языков постоянно сокращается: иностранцы их не учат, собственные эмигранты в третьем-четвертом поколении жизни за рубежом забывают окончательно, в самих языковых ареалах на балтийском берегу смертность среди носителей языка превышает рождаемость, и, опять же, не останавливаясь, продолжается эмиграция. При сохранении сегодняшних тенденций литовский и латышский языки через полвека присоединятся к прусскому, куршскому, ятважскому и другим вымершим языкам балтийской группы, а в Эстонии все будут говорить по-фински.
В советский период ситуация с языками прибалтийских республик была гораздо лучше: самая высокая в истории численность литовцев, латышей и эстонцев была именно в последние годы «советской оккупации». Однако именно тогда, в конце 1980-х годов, активисты сепаратистских движений объявили об угрозе местным языкам, исходящей от повсеместного распространения русского.
В результате и началась многолетняя кампания по спасению литовского, латышского и эстонского, по итогам которой перспектива неизбежного вымирания этих языков просматривается уже вполне отчетливо.
Но это не значит, что вдохновители прибалтийской языковой политики, видя спустя четверть века её сокрушительный провал, пересмотрели свои подходы и начали бороться за сохранение государственных языков путем стимулирования их носителей к тому, чтобы жить и работать на родине, а не улетать в поисках лучшей жизни в Великобританию. Ничего подобного: в последние несколько лет полномочия языковых инспекций в Латвии и Эстонии были только расширены, в Латвии штрафы за неиспользование латышского языка подняли в 4 раза для физических лиц и в 10 раз — для юридических, а коренное население, к плохо скрываемому облегчению правящего класса, по-прежнему эмигрирует, избавляя тем самым родные государства от проблем с безработицей.
При этом вопиющую для современной Европы практику, когда язык, на котором говорит половина страны, не имеет в странах Балтии не только государственного, но вообще какого-либо официального статуса (русский язык не признается ни региональным, ни традиционным языком национальных меньшинств), продолжают объяснять защитой местных малораспространенных языков от вымирания. Остальные объяснения не работают: в Прибалтике, например, пытались оправдать свой отказ подписывать Европейскую хартию о региональных языках тем, что их русскоязычное меньшинство является иммигрантами, а не автохтонным населением (чистой воды ложь). Однако кроме «спасения» государственных языков есть ещё одна, сугубо практическая причина, по которой языковая политика в странах Балтии проводится настолько жестко, что её описывают в терминах «террор» и «инквизиция».
Наряду с лишением гражданства, государственный язык — это средство, с помощью которого производится сегрегация русскоязычного меньшинства, выдавливаемого с государственной и муниципальной службы: благодаря жестким языковым требованиям чиновниками в странах Балтии являются преимущественно представители титульных наций.
В Латвии 80 % государственных служащих составляют этнические латыши, причем по мере продвижения вверх по бюрократической лестнице их процент в госаппарате становится всё выше. В Эстонии, по подсчетам эксперта Центра информации по правам человека В. Полещука, доля неэстонцев в органах исполнительной власти республики в 2007 году составляла 3–5 %[68]. В Литве основатель постсоветского политического строя Витаутас Ландсбергис, выступая в 2014 году на заседании Сейма, приуроченного к событиям 13 января, заявил о необходимости принять «пару уточнений к госслужбе, чтобы нелояльные лица, сознательно порочащие законы страны, просто не работали на государственных должностях, включая самоуправления». Слова Ландсбергиса прямо относились к скандалу в населенном поляками Шальчининкском районе, где самоуправление повесило на улицах таблички с названиями на литовском и польском языках — явный намек на то, что литовское руководство, если его разозлить, может начать административные чистки на языковой основе.
