В Латвии и Эстонии, где численность «нетитульного» населения больше, а исходящая от него опасность политическим режимам — выше, такие чистки были проведены ещё в 1990-е годы. В 1995 году эстонский парламент Рийгикогу, а в 1999 году Сейм Латвии приняли законы о государственном языке, в которых были указаны уровни знания государственного языка («категории») и перечислены несколько десятков профессий, для занятия которых нужно знать государственный язык на том или ином уровне. Для занятия государственной должности требуется знание языка на высшую категорию 3В, на котором язык знают разве что доктора и профессора филологии. Однако кандидатам на административную должность, закончившим среднюю школу с латышским/эстонским языком обучения, сдавать экзамен на знание языка не нужно вовсе.
Таким нехитрым способом и достигается этническое доминирование в государственном и муниципальном управлении: иноязычные сдать языковой экзамен на требуемую высшую категорию, как правило, не могут, а представителям титульной нации экзамена сдавать вообще не нужно.
«Регулярно составляемый отчет о человеческом развитии Эстонии в 2007 году констатировал дальнейшее усугубление различий между эстонцами и „неэстонцами“ в оплате труда и, как следствие, рост недоверия к государственным институтам. Как сообщали эстонские СМИ, в 2004 году доходы „неэстонцев“ в возрасте 15–30 лет составляли на каждое домохозяйство лишь 75 % от доходов эстонцев той же возрастной группы, в 2006 году этот показатель ещё снизился до 70 %. Отчет однозначно констатировал, что представителю национальных меньшинств с высшим образованием труднее получить работу руководителя или высшего специалиста в „публичном секторе“ именно из-за принадлежности к национальным меньшинствам. Именно поэтому удельный вес „белых воротничков“ среди эстонцев выше, чем среди „неэстонцев“, и в публичном секторе это различие более значительно, чем в частном секторе. Исследование подтвердило, что молодым русским гражданам Эстонии, свободно владеющим эстонским языком, всё равно трудно устроиться на работу в государственные учреждения», — пишет журналист из Эстонии Илья Никифоров[69] о результатах дискриминационной национальной политики в Эстонии.
Впрочем, языковые требования предъявляются не только к государственной службе, но и к частному сектору: список профессий, в которых требуется знание государственного языка, включает себя и коммерческую деятельность. В Латвии этот список первоначально включал в основном профессии, связанные со сферой услуг, состоящие в работе с людьми, а в последние годы список профессий, для которых нужно удостоверение о владении латышским языком на требуемую категорию, был расширен с 48 до 1200 наименований: в него включили практически всех. А для регуляции и контроля трудящихся за знанием государственных языков в Латвии и Эстонии действуют Центр государственного языка (Латвия) и Языковая инспекция (Keeleinspektsioon, Эстония), известные в народе как «языковая полиция» и даже «языковая инквизиция». Их деятельность, соответственно, зачастую именуется как «языковые репрессии» и «языковой террор».
Языковые инквизиции активно пользуются своим правом проводить плановые и неплановые проверки на знание государственного языка, в произвольном порядке врываясь на любое понравившееся предприятие с орфографическими словарями, срывая рабочий день, выписывая штрафы, лишая лицензии.
Можно себе представить открывающееся пространство для служебного произвола, злоупотреблений и коррупции: можно потребовать с предпринимателя взятку за то, что в его ресторан в неурочное время не нагрянут филологи-опричники, можно натравить языковую полицию на конкурента или обидчика — допустим, официант в такой-то закусочной старого Таллина неграмотно говорит на эстонском, благодаря за чаевые. И всё — выездная проверка официанта и всего персонала на знание эстонского языка.
Так что языковая политика в странах Балтии, в теории работающая на сохранение их местных малораспространенных языков, на практике никак не препятствует их вымиранию, а работает на воспроизводство этнократического строя, способствуя тому, чтобы не только политическая элита, но и бюрократия принадлежала исключительно к титульной нации. Эта же языковая политика дает этнической бюрократии возможность неплохо заработать. В результате государственная служба превращается в майорат и систему кормления для представителей титульных наций. В Латвии, например, согласно отчету экспертов Еврокомиссии, в докризисном 2007 году около половины экономически активного латышского населения работала на госслужбе, а на каждую тысячу производящих добавочную стоимость рабочих мест приходилось 420 мест бюджетных. Причем латышские чиновники ещё и имели почти что легальные возможности дополнительно зарабатывать на бизнесе: тем же «языковым террором» — внеплановыми выездными инспекциями Центра государственного языка. Такая система в конечном счете просто не могла не рухнуть. Она и рухнула.
3. Czy łatwo być Polakiem na Litwie: литовская нация и поляки Вильнюсского края
Согласно последней переписи населения, поляки составляют 6,5 % населения Литвы (около 300 тысяч человек). Это крупнейшее национальное меньшинство в Литовской республике, компактно проживающее на юго-востоке страны. Польское население составляет большинство в столичном Вильнюсском районе Литвы (60 %) и в Шальчининкском районе (75 %). В самом Вильнюсе поляки составляют 17 % жителей.
Польское население на юго-востоке Литвы и сама история Вильнюсского края — это один из главных конфликтных узлов и в прошлом, и в настоящем Литовской республики, во многом определяющий её национально-государственное строительство и внешнюю политику (отношения с Польшей). Исторически поляки считались в Литве доминирующей социальной группой: если на политическом уровне территория современной Литвы была частью Российской империи, то на бытовом уровне литовцы находились под властью польского пана, и память об этом периоде ещё живет в литовской глубинке. Поляки обратили литовцев в христианство, религиозной властью в Литве столетиями обладали польские ксендзы, а коренное сельское население находилось в кабале у польской шляхты. Социальное доминирование усиливалось культурным превосходством: польская культура несравненно превосходила литовскую.
Поэтому литовский национализм, национальное пробуждение и национально-освободительное движение литовского народа носили прежде всего социальный, антипольский характер.
По этой причине это национальное пробуждение не преследовалось и даже косвенно поощрялось российскими властями: как противовес местным полякам, нелояльным Российской империи.
После Первой мировой войны и распада Российской империи появилось первое литовское национальное государство. И с первых дней его существования появилась проблема столицы. Руководство Первой республики считало таковой исключительно Вильнюс, называя его основой своей государственности и священным городом литовского народа.
На феномене Вильнюса нужно остановиться отдельно. Этот город имеет сакральное историко-идеологическое значение сразу для трех стран: Польши, Литвы и Белоруссии. Для всех троих Вильнюс ценен как символ сразу двух имперских проектов: Великого княжества Литовского и Речи Посполитой. Для Литвы и Белоруссии эта ценность особенно важна: для местных националистов имперская мощь и величие Великого княжества Литовского является альтернативой нынешних национальных государств, которые олицетворяют Каунас и Минск. Как ни парадоксально, но именно фантомные боли по утерянной ещё в Средние века империи определяют мессианскую внешнюю политику литовских консерваторов на постсоветском пространстве, хотя сами консерваторы являются выходцами из Каунаса и носителями литовского национализма, противоположного имперскому проекту многонационального Великого княжества Литовского.
Не меньшую ценность Вильнюс всегда имел для Польши, хотя там дело было в другом. Вильно — это один из четырех важнейших городов для польской истории и культуры. Выходцами из Вильно или его горожанами, прожившими там часть жизни, были величайшие польские писатели, поэты, мыслители, включая основателя польского литературного языка Адама Мицкевича, закончившего местный университет и начавшего в Вильно свою литературную деятельность. Поэтому после распада Российской империи и возникновения польского государства польские власти не могли допустить превращения Вильны в Вильнюс — столицу новообразованной Литовской республики. В 1920 году Виленский край был занят польскими войсками и до 1939 года входил в состав Польши. Всё это время в Вильно развивалось литовское и белорусское национальное движение. Литовское руководство потерю древней столицы не признавало никогда, официально именуя Каунас «временной столицей» и прописав, что Вильнюс является столицей Литвы, сразу в трех своих Конституциях — 1918-го, 1928-го и 1938 годов. Возвращение Вильнюса было едва ли не главным вопросом довоенной литовской государственности.
