- Где она? - словно безумный кричит Олег, своей массой оттесняя меня вглубь квартиры. - Где Софья?
- Не знаю. Я думал она с тобой - равнодушно говорю я, глядя на осунувшегося, потерявшего свой лоск бывшего друга и ловлю себя на мысли, что сочувствую ему. Софья украла и его душу, оставив за собой дымящиеся развалины.
- Ненавижу тебя. Всю свою гребаную жизнь, ненавижу. На брюхе полз, что бы растоптать, уничтожить. Шестерил, унижался, лишь бы тебя изничтожить - злобно выплевывает Олег мне в лицо. Через Софью воздействовать хотел, что бы больно тебе сделать, а сам попался.
- Что же я такого сделал тебе, что ты испытываешь ко мне такую злобу? - удивленно спрашиваю я, глядя на мечущего молнии Олега.
- Ты родился. Раньше меня родился, лишив меня детства и любви.
- Что ты городишь, Олег? Тебе лечиться нужно.
- Да, лечиться. Мне лечится. А не папочке нашему любимому, и матери твоей. Что смотришь, не знал что папашка - то твой, большой ходок был. Ох, баб любил, а предохраняться, ну никак не хотел. Вот и вышло, что две его дамы залетели, почти одновременно, с разницей в несколько месяцев. Тебе повезло, ты первым родился, это и определило, кто будет безотцовщиной. Нет, меня он не оставлял. Отчество мне в честь деда дал звучное. Подарочки носил. Тебе - самосвал металлический, а мне мяч покупал. Матушка твоя за расходами следила. Не дай бог бы потратил на меня больше положенного. В первый класс он тебя за руку отвел, а я стоял и смотрел, как мой любимый папа, чужого мальчишку обнимает и смеется, и гордится им, не обращая никакого внимания на мои слезы, словно незнаком со мной. Ох, какая пара любящая, говорили во дворе, про твое семейство, а мать мою шалавой называли, нагуляла меня она. Мать моя твоего отца, до самой своей смерти любила. Не пошла ему биографию портить, все боялась, как бы правда об Алешеньке наружу не вышла. И уходя, обещание с меня взяла, не трогать тебя и оберегать. Ненавижу. Мама не могла защитить меня, не спорила с твоей родительницей, когда она в гости к нам пришла и сказала « Выродка своего, подальше от Толика моего держи» Это я выродок, меня так матушка твоя окрестила. А я любил его, отца нашего, руку бы отдал, только бы видеть его почаще. Да только трус он был, боялся местечка теплого лишиться. Тогда строго с моральным образом коммуниста было. Вмиг бы вылетел с работы, да с позором. Что смотришь? И Софья тебя защищала. Так и не получилось у меня сломать ее, все равно твоей осталась. Скажи, чем ты лучше меня? Прочему все самое светлое и любящее тебе достается. Скажи мне? - срывается на крик Олег.
- Я не верю тебе, это не возможно - шепчу я. Мои родители, любящие, не способные обидеть даже кошку, не могли сотворить такого с маленьким, лопоухим мальчишкой, каким я помню Олега. Он был щуплым, ужасно трогательным и беззащитным, и всегда удивлял нас с Пашкой потухшим, невеселым взглядом. Недетским. Поэтому мы часто избегали его, а он тянулся к нам. Хотел участвовать во всех наших шалостях, следуя тихой тенью за нами по пятам. Я помню его маму, тихую, затюканную женщину, с невероятной любовью воспитывающую своего сына. Не может быть. Невозможно.
- На, смотри. Я знал, что на слово ты мне не поверишь - говорит Олег, доставая стопку фотографий. Я перебираю старые, пожелтевшие снимки, на которых мой отец держит на руках толстощекого младенца Олега, гуляет по парку с угловатым подростком Олегом и с такой любовью смотрит на ребенка, что у меня сразу отпадают любые сомнения. Он его дитя, любимое, но лишенное его отеческой заботы волею рока, случая. Во взгляде отца любовь, смешанная с виной.
- Я, правда, не знал, не догадывался - говорю я, глядя в лицо обмякшего Олега. А ведь он похож на отца. У него его нос и скулы, поворот головы и кривящая губы, горькая усмешка. Получается, я не знал их совсем, моих родителей, сумевших сделать несчастным этого усталого мужчину, стоящего напротив меня.
- Пойдем, выпьем Олег. Делить то нам нечего больше.
Мы пьем водку, молча. Я смотрю на Олега совсем другим взглядом, у меня больше нет ненависти к нему.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Она от нелюбви умерла, моя мама - вдруг, говорит Олег. - Я так хотел дать ей то, чего не смог дать ей отец. Дом ей купил, все дал, а ей не нужно все это было. Она его ждала, думала, что рано или поздно одумается Алексей Анатольевич, да придет к ней. Нелюбовь ее и сожрала, выгрызла дыру в сердце. А твоя мать еще десять лет прожила. Нет справедливости в этом, Толян. Отдай мне, хотя бы Софью. Я, правда, люблю ее, единственное светлое пятно в моей жизни.
- Она ушла Олег, я не знаю куда. Представления не имею. Только она не вещь, которую можно передать. Видно мы оба ей не нужны, раз она обоих нас кинула, - горько усмехнувшись, говорю я.
- Дурак ты, Анатолий. Нельзя так, сразу отказываться от счастья. Я ее найду и верну и буду счастлив, впервые в своей жизни. Кстати, у Софьи от тебя секрет был. Но, чужие тайны открывать я не буду, не хочу, тем более тебе. Ах, да. Ты уволен - хохотнув, говорит Олег и уходит, громко хлопнув дверью.
Нелюбовь убивает в нас все светлое и живое. Мои родители, изуродовавшие душу Олега, наполнившие ее ядом, отравляющим всю его жизнь. Думали ли они о том, что творят, ведали ли? Мой отец, пример подражания - понимал ли он, что делает несчастным своего родного сына и любящую его женщину? Как он жил с этим? Как моя мама существовала, зная, что рядом живет менее удачливая соперница, любит и ждет ее Алексея, и имеет на это полное право, родив сына ее мужу. Мне не за что винить Олега, он продукт нелюбви, горечи и предательства. Настоящий сын своего отца. И я представления не имею, что стало бы со мной, родись Олег раньше меня. Скорее всего, тоже, не простил бы. Интересно, почему за грехи родителей часто расплачиваются дети? Он прав, Олег, за счастье нужно бороться. Любовь, живущая в моем сердце способна излечить, простить предательство. Она милосердствует и всепрощает. Простить да, но как забыть? Как выкинуть из памяти бесстыдно - развратные фотографии, ложь и предательство. Водка спасает меня от горьких воспоминаний, и жгучей обиды, унося в царство хмельного, невеселого дурмана.
ГЛАВА 31
[Декабрь]
ГЛАВА34
[Она]
- Сколько можно шваброй махать? В твоем ли положении подъезды мыть - беззлобно ворчит баба Глаша, переворачивая, весело шипящие, котлеты, наполняющие, одуряющим запахом, маленькую кухню. - Пузо, вон, на нос лезет уже. Угомонись, дочка, пенсия у меня хорошая, сдюжим, как - нибудь.
- Баб Глаш, ну не могу я тебя объедать. Я знаешь, уеду, наверное. Сессию сдам, и «академ» возьму. Поехали со мной, все равно ничего тебя не держит тут.
- И, куда это, интересно ты намылилась?- смотрит на меня, ставшая мне родной, старушка, и я вижу слезы, застывшие в ее глазах.
- К отцу своему, названному. Устала я, так устала. Просто сил нет. А он зовет меня. Там легче мне будет - говорю я, прижав к себе маленькое, сухое тело Глафиры Карловны.
- Не поеду я, Софьюшка. Тут жила и умру тут. А ты не смотри на меня, делай, как тебе лучше, да мальчику нашему. Если считаешь, что Толечке там лучше будет, значит, так тому и быть. - Конечно, ему будет там хорошо - обещаю я, положив руку на живот, в котором растет мой мальчик, мой Толечка. Пойду, дверь открою, кто это там нетерпеливый такой - говорит старушка и почти бегом бросается на зов заливающегося, дверного звонка. Сердце отдается тревогой, и я чувствую движение моего сыночка, реагирующего на испуг серией толчков.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
- К тебе там, Сонечка. Мужчина, толстый такой - говорит баба Глаша и, смешно раздувает щеки, желая показать степень полноты незванного гостя. Сердце мое пускается в бешеный галоп. « Нашел, все - таки нашел меня» - бьется в голове, раненой птицей, мысль. Я знаю, кто ждет меня в прихожей.
- Что с тобой? Бледная, как полотно. Не пускать его? Выгнать? - суетится баба Глаша.
- Чего уж теперь, пусть проходит - через силу говорю я, прекрасно понимая, что сдержать Олега не сможет даже бетонная стена, чего уж говорить о маленькой, сухой бабушке.
