начал уничтожать документы, готовясь к неизбежному отходу.
Как и в случае со «смертельной скачкой Бредова», драгунам под прикрытием дыма удалось опрокинуть первые ряды вражеской пехоты и задержать противника, но при этом они понесли огромные потери — треть солдат и почти всех офицеров. В рядах кавалеристов находились оба сына Отто фон Бисмарка, Герберт и Билл; тем же вечером глава правительства получил известие о том, что один из них убит, а другой тяжело, возможно, смертельно ранен. Бисмарк немедленно ринулся на поле боя. К счастью для него, слухи оказались ложными: старший сын был ранен серьезно, но не смертельно, под младшим убило лошадь, но сам он при этом не получил ни царапины. Меньше повезло военному министру Роону, любимый сын которого погиб две недели спустя при Седане. В ту эпоху дети высокопоставленных политиков и генералов все еще участвовали в сражениях, рискуя жизнью наравне с другими солдатами.
В сражениях вокруг Меца свою кровавую жатву собрали и митральезы, наконец оправдав хотя бы отчасти те надежды, которые на них возлагали в начале кампании. Атаки немецкой пехоты и кавалерии встречали все более искусное противодействие «пулевых пушек», как их тогда называли французы. Участники боев оставили многочисленные свидетельства убийственности их огня на тех участках, где противник, в силу ряда причин, атаковал узким фронтом. «Митральезы собрали богатый урожай, — писал капитан Серме, — я даже нахожу, что слишком богатый, поскольку пехота теперь все время жалуется, если рядом с ней не идут митральезы». «Без этого оружия нынешняя кампания была бы такой же короткой, что и против Австрии», — писал домой один из немецких офицеров[317].
Но вернемся на поле боя 16 августа. От полного разгрома 19-ю дивизию и весь левый фланг немцев спасло только то, что французы не решились преследовать отступающих, предполагая, что за этой первой волной последует вторая, более мощная. Они не могли представить себе, что 38-я бригада очертя голову бросилась в бой, не имея позади никаких резервов. В целом на этом этапе кампании как у французских, так и у немецких генералов наблюдалась склонность судить противника по себе. Немцы ждали, что французы будут действовать стремительно и инициативно, а также поступать наиболее целесообразным способом. Французы, в свою очередь, ожидали от противника осторожности и тщательного сосредоточения сил; это заставляло их видеть в каждой прусской атаке признак численного превосходства противника. Эти заблуждения в конечном счете дорого обошлись обеим сторонам — однако французы в итоге заплатили куда более высокую цену.
На часах была половина шестого вечера, и продержаться до наступления темноты осталось совсем недолго. Однако попытки обойти фланг противника не прекращались, и ближе к вечеру к западу от сражавшейся пехоты развернулось кавалерийское сражение, которое стало крупнейшим за всю войну, однако не завершилось решающей победой ни одной из сторон.
Фридрих Карл узнал о действиях III корпуса в полдень и сначала полагал, что речь идет о сравнительно незначительном арьергардном сражении. Однако уже спустя короткое время, осознав масштаб происходящего на основе новых донесений, он отправился на поле боя. Оценив обстановку, принц предпринял экстренные меры для того, чтобы стянуть к окрестностям Вионвилля все доступные части. Приказ спешно двигаться сюда получил не только IX корпус, но и находившийся относительно недалеко VIII корпус из состава 1-й армии. Их передовые подразделения стали прибывать на правый фланг немцев уже в шестом часу вечера. Фридрих Карл был уверен, что сражение при условии подхода подкреплений может завершиться разгромом французов.
В семь часов вечера «красный принц» потребовал еще раз перейти в атаку. Учитывая, что силы подчиненных ему частей были на исходе, это было спорное решение. Генерал Войтс-Рец даже заявил, что его солдаты не в состоянии выполнить приказ[318]. Естественно, сколько-нибудь серьезного продвижения вперед у атакующих не получилось, тактическая ценность атаки была равна нулю; довольно спорным является также вопрос о моральном воздействии на противника. Как бы то ни было, Базен еще больше укрепился во мнении, что ведет бой со всеми силами 2-й армии.
С наступлением сумерек битва начала затихать. Только на правом фланге немцев яростная артиллерийская дуэль продолжалась до наступления ночи. Как водится, обе стороны заявили о своей победе. Базен в своем послании в Париж заявил, что все немецкие атаки были успешно отражены и французы ни на шаг не отступили с занимаемых позиций. Его мнение, в общем-то, разделялось в тот момент всей армией. Фатальные последствия осторожности маршала еще не были очевидны, все рассчитывали на продолжение наступления на следующий день.
Это было чистой правдой; проблема, однако, заключалась в том, что объектом сражения являлись не французские позиции, а дорога на Верден, которую перекрыл Альвенслебен. Чтобы победить, французам необходимо было очистить от противника критически важную коммуникацию. Однако именно этого Базену сделать не удалось. В сражении он постоянно имел существенный численный перевес: в полдень 35 тыс. немцев противостояли 50 тыс. французов, в четыре часа дня соотношение сил стало 60 тыс. против 80 тыс., к вечеру — 90 тыс. против 140 тыс. Треть французской армии так и не была задействована[319]. Потери двух сторон были примерно одинаковыми — 16 тысяч немцев против 17 тысяч французов. «Самой кровавой битвой войны» назвал впоследствии это сражение Мольтке[320].
Благодаря умелым действиям Альвенслебена и мужеству его солдат удалось добиться значимого результата — перекрыть Рейнской армии путь на запад. Базен еще не был полностью окружен; однако его положение резко ухудшилось. Обладай маршал достаточной энергией и полководческим талантом, исход дня мог бы сложиться иначе. «Шестнадцать немецких корпусов вторглись во Францию, — писал впоследствии Альфред фон Шлиффен, один из преемников Мольтке на посту шефа Большого генерального штаба, — десять настигли неприятельскую армию и заставили ее остановиться, семь могут атаковать в первой линии, два будут вести решительный бой… Если бы хоть эти два корпуса действовали единодушно!»[321]
По словам одного современного исследователя, «исход войны, а вместе с ним и будущее Европы, был решен 16 августа 1870 г. при Марс-ла-Туре»[322]. Однако для столь громких заявлений вряд ли есть основания: сражение сыграло важную, но не решающую роль в той войне. Впоследствии историки часто будут говорить о том, что, если бы Базен энергично атаковал немцев, это привело бы к разгрому III и Х корпусов и радикально изменило бы ход войны. «Казалось, что обычно столь суровый и жестоко требовательный бог войны на этот раз сам бросил победный венец к ногам французского главнокомандующего; последнему оставалось протянуть только руку», — писал К. М. Войде[323].
Поражение немцев было вполне возможно, однако из
