Так и вижу перед собой белый силуэт, крадущийся по лестнице. Собака, наверное, лаяла, но она ведь могла усыпить и ее тоже.
— Зачем ты меня поцеловала?
— Чтобы не шумел. А ты что подумал?
Молчим. Наверху раздаются шаги, скрипят старые доски. Обыскивают свои бывшие спальни? Интересно, мою будут обыскивать? Я сам ведь рылся в вещах Баррона.
— Спасибо, — отвечаю как можно язвительнее, бешено колотится сердце.
— Ты ничего не помнил? Я догадалась в конце концов. А Баррон говорил, ты смеялся, что меня заперли в клетке. Ты ведь не смеялся?
— Конечно нет. Они сказали, что ты умерла.
Лилин отрывистый смешок больше похож на бульканье.
— И как же я умерла?
Просидела в клетке три года. От такого легко можно сойти с ума, но Лила не кажется мне безумной: если уж она спятила — то что говорить обо мне?
— Я убил тебя ножом. — Знаю, воспоминание ненастоящее, но голос все равно меня не слушается.
Тишина. Слышу только удары собственного сердца.
— Я помнил кровь на полу, как поскользнулся в ней. Помнил, как радовался, словно что-то удачно сошло с рук. Смотрел на твой труп и радовался. Помню это до сих пор. Воспоминание чудовищное и оттого еще более настоящее — разве такое выдумаешь? Лучше бы я ничего не чувствовал, был бы просто убийцей, но радость…
Хорошо, что в шкафу темно, я бы не смог сказать ей это в глаза.
— Они собирались меня убить. Мы с Барроном сидели в подвале, он схватил меня за руки, прижал к полу. Я решила — дурачится, а потом вошли вы с братом. Филип что-то объяснял, а ты все качал головой.
Неправда, ничего такого не было. Но на самом деле — откуда мне знать?
— Я просила Баррона отпустить, но он даже не смотрел на меня. Потом Филип достал нож, и тут ты вроде как передумал и подошел к нам. Тоже смотрел не на меня, а куда-то сквозь, словно не узнавал. Баррон разжал руки, но ты схватил мои запястья и прижал к ковру. Намного сильнее его.
Сглатываю и закрываю глаза. Я боюсь услышать, что было дальше.
На лестнице раздаются шаги, и Лила замолкает.
— Скажи мне, — шепчу ей в ухо. Получается слишком громко, но они, похоже, не слышат. — Скажи, что было дальше.
Она зажимает мне рот рукой и яростно шепчет:
— Молчи!
Что тут поделаешь — шум поднимать нельзя.
— Не говори Антону. — Голос Филипа звучит совсем близко.
Лила вздрагивает. Пытаюсь обнять ее в темноте, успокоить, но она только дрожит еще сильнее.
— Не говорить что? Что Кассель, по-твоему, съехал с катушек? Хочешь все испортить?
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь из нас пострадал. Антон становится все более непредсказуемым.
— Мы о нем позаботимся, потом, когда все кончится. Кассель в порядке, ты слишком с ним нянчишься.
— Просто все очень рискованно, сам план ненадежный. Кассель нам нужен, а ты, по-моему, забыл стереть ему память.
— А по-моему, проблема в твоей сучке жене. Говорил же — надо было послать ее куда подальше.
— Заткнись! — Филип почти рычит.
— Ладно. Только он трепался с ней после ужина. Она явно что-то прознала, потому и уехала.
— Но Кассель…
— Что Кассель? Наверное, рассказала ему о своих подозрениях, и теперь малец пытается нас прощупать, смотрит на твою реакцию. Не сходи с ума, и он ничего не узнает. Все. Дело закрыто. Пошли.
— А Лила?
— Мы ее найдем. Да и что может сделать кошка?
Захлопывается входная дверь. Мы выжидаем около десяти минут и осторожно выбираемся из шкафа. Осматриваю гостиную: повсюду валяется мусор — вроде бы все как было.
Оглядываюсь: Лила идет за мной по пятам. Поймав мой взгляд, она криво усмехается и поворачивается в сторону ванной, но я хватаю ее руку.
— Зачем ты все это делаешь? Как убежала от Баррона? Зачем наслала то безумное сновидение и выманила меня на крышу Смит-холла?
— Хотела тебя убить. — Улыбка становится шире.
— Что? — Отдергиваю руку как от огня.
— Но не смогла. Тебя я ненавидела еще больше братьев и все равно не смогла. Видишь, уже неплохо?
Меня как будто отправили в нокаут.
— Плохо. Так даже хуже.
Скрипит кухонная дверь. Лила прижимается к стене, бросает мне предостерегающий взгляд. В шкаф уже не успеем. Пойду на кухню, и будь что будет, дам ей время спрятаться.
— Так и знал, что ты здесь, — улыбается Филип.
— Только что пришел. — Я вру, и он это отлично видит.
Брат делает шаг навстречу, а я, наоборот, отступаю. Попытается убить меня? Поднимаю руку, без перчатки. Даже бровью не повел.
— Скажи ей, — (даже не сразу понимаю, о ком он говорит), — скажи Мауре, я сплоховал и очень сожалею. Не знал, как остановиться.
— Ты опять. Я не знаю, где Маура.
— Хорошо. Тогда до среды. Кассель, ты, может, злишься или чего-то не понимаешь, но дело того стоит. Осталось совсем недолго, доверься нам и получишь все, о чем мечтал.
Он выходит на улицу и спускается с холма к машине Баррона. В кухню заходит Лила, кладет мне на плечо руку. Стряхиваю ее.
— Нужно уходить отсюда. Тебе необходим отдых.
Не успеваю ответить, как она уже достает из шкафа перчатки и плащ.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Просыпаюсь. Комнату заливает солнечный свет, ко мне прижимается кто-то теплый. Не сразу понимаю спросонья, что происходит и почему рядом лежит полуголая белокурая девчонка.
Сэм закрывает за собой дверь.
— Привет, старик, — шепчет он.
Лила недовольно машет руками; толкнув меня, перекатывается к стене и кулачком взбивает подушку. Юбка у нее задралась.
Начинаю припоминать: мы прошли почти три квартала, из магазина позвонили в такси, потом сидели на тротуаре, прислонившись друг к другу, и ждали. Куда было деваться? А в общежитии в это время обычно никого.
— Не волнуйся, — говорит Сэм. — Валерио нет. В следующий раз только носок на дверь повесь.
— Носок?
— Брат научил: такой международный способ оповещения — вежливо намекаешь соседу по комнате, что на вечер у тебя планы. А то он ненароком может войти в самый неподходящий момент.
— Понятно, — зеваю во весь рот, — извини. В следующий раз непременно повешу носок.
— Кто это? — Сэм кивает на Лилу и опять переходит на шепот. — Она вообще из Уоллингфорда? Ты что, спятил?
Лила сонно ему улыбается.
— Классная форма. — Голос у нее хриплый и незнакомый.
Сэм краснеет.
— Я Лила, а Кассель действительно спятил. По нему разве не видно? Он чокнутый, сколько я его знаю, а за последние годы, очевидно, совсем съехал с катушек.
Ерошит мне волосы затянутой в перчатку рукой, а я морщусь в ответ.
— Это старый друг. Друг семьи.
