— Весельчак выискался!
— Так ты меня все еще не забыла?
— Не знаю. Вернешься в школу? — Одри потягивается.
— Да.
— Время идет. Еще немного, и забуду точно.
— «Разлука уменьшает умеренную любовь, — ухмыляюсь я, — и увеличивает сильную»[7].
— Хорошая память. — Она смотрит куда-то мимо.
— Да я к тому же и умнее Грега.
Одри не отвечает, и я тоже поворачиваюсь посмотреть.
К нам через двор шагает Лила. Успела выманить у кого-то свитер и длинную юбку, обрезала светлые волосы даже короче, чем у меня, на ногах по-прежнему ботинки со шнуровкой, губы накрашены розовым блеском. На секунду у меня перехватывает дыхание.
— Ничего себе, — удивляется Одри.
Лила улыбается еще шире и, подойдя ближе, берет меня под руку.
Спасибо большое, что разрешила воспользоваться душем.
— Да не за что.
Моя бывшая девушка удивленно смотрит на нас, словно только сейчас заметила: происходит что-то странное. Лила теперь выглядит по-другому — наверное, из-за этого.
— Кассель, мы опаздываем на поезд. Да, Одри, я тебе позвоню.
Она кивает с озадаченным видом.
Мы удаляемся в сторону станции. В конце срываешь куш и делаешь ноги. Серьезная афера или по мелочи — схема всегда одна и та же.
На маму я похож, вот на кого, а вовсе не на отца.
Воскресенье, поэтому на вокзале почти никого. На крашеной деревянной скамейке ругается парочка: парень моего возраста, а у девчонки глаза па мокром месте. Старушка склонилась над тележкой из супермаркета. В дальнем конце платформы две девицы с ярко-розовыми ирокезами, хихикая, склонились над игровой приставкой.
— Надо позвонить твоему отцу. — Вытаскиваю из кармана мобильник. — А вдруг его не будет в офисе, когда мы приедем?
Лила уставилась на торговый автомат. Лицо непроницаемое, но отражение в стекле чуть подрагивает, как будто ее трясет.
— В Нью-Йорк не поедем, встретимся с ним в другом месте.
— Почему?
— Никто не должен знать о моем возвращении. Никто. Неизвестно, с кем еще в сговоре Антон.
— Понятно.
Легкая паранойя вполне объяснима — она ведь через такое прошла!
— Я все время подслушивала и знаю про их план.
— Понял. — Снова киваю: тоже вполне объяснимо.
— Обещай не рассказывать ему, что со мной было. — Лила почти переходит на шепот. — Не хочу, чтобы он знал про кошку.
— Ладно. Сделаем, как ты хочешь, но ведь что-то мне надо будет ему сказать.
Чувствую смешанное со стыдом облегчение. Я зол на братьев и, в общем-то, их ненавижу, но если Захаров обо всем узнает — им не жить. Не уверен, что хочу именно этого.
Лила тянется к телефону.
— Тебя там не будет. Я пойду одна.
Уже было открываю рот, но она бросает мне предостерегающий взгляд: хорошенько подумай, прежде чем сказать.
— Послушай: я только хочу тебя проводить, поедем на поезде, доберешься до места — тут же исчезну. Как только ты окажешься в безопасности.
— Я вполне могу о себе позаботиться. — Вот-вот зарычит.
— Знаю-знаю. — Отдаю ей телефон.
— Вот и славно.
Она раскрывает мобильник и стучит по кнопкам, а я хмурюсь. Отсрочка — это замечательно, но рано или поздно Захарову придется что-то рассказать. Он в опасности. Нам нужен план.
— Ты же не думаешь, что отец будет винить в случившемся тебя? Дикость какая-то.
— Он будет меня жалеть. В трубке слышны гудки.
— Он увидит, какая ты храбрая.
— Возможно, но решит, что я не могу за себя постоять.
В трубке раздается женский голос, и Лила прикладывает телефон к уху.
— Позовите, пожалуйста, Ивана Захарова.
Воцаряется молчание.
— Нет, я не шучу. Он захочет со мной поговорить. — Губы у нее сжимаются в тонкую линию, она пинает скамейку.
— Немедленно позовите Захарова!
Удивленно поднимаю брови.
— Сейчас позовут, — шепчет Лила, прикрыв трубку рукой, потом закрывает глаза. — Привет, пап.
— Нет, я не могу доказать, что это я, — говорит она через несколько секунд. — Как я могу это доказать?
Я слышу приглушенный голос в трубке, Захаров почти кричит.
— Не знаю. Не помню. Не надо. Я не вру. Я правда Лилиан. — Она кусает губы и бросает мне телефон.
— Поговори с ним.
— Но что сказать?
Ладони вспотели от напряжения. Неужели придется беседовать с самим Захаровым? Лила хватает рекламную брошюру со скамейки и сует мне.
— Скажи, пусть ждет нас там. — Я смотрю недоуменно, и Лила раздраженно шипит: — У него комната в «Тадж-Махале».
Беру трубку.
— Э-э… Здравствуйте, сэр.
Он все еще кричит. Только через минуту до старика доходит, что это уже не Лила.
— Где она? Где вы сейчас? Говори. — Голос повелительный, таким обычно отдают приказы.
— Она хочет встретиться в Атлантик-Сити. Говорит, у вас комната в «Тадж-Махале».
Молчание. Повесил трубку? Нет, медленно и раздельно спрашивает:
— Какую мне готовят ловушку?
— Она просто хочет встретиться. Один на один. Будьте там в девять, и никому ни слова.
Сейчас опять начнет кричать, так что лучше просто разъединиться.
— А мы успеем к девяти?
— Да, — Лила просматривает расписание, — времени навалом. Молодец.
Осторожно скармливаю автомату двадцатку, вбиваю нужную станцию. Из машины сыпется сдача, серебряные доллары звенят, словно маленькие колокольчики.
Из Джерси напрямую в Атлантик-Сити не попасть: нужно сначала доехать до Филадельфии, выйти на Тридцатой улице и пересесть. Устраиваемся в вагоне, Лила жадно уплетает шоколадки, одну за другой, а потом странным жестом вытирает рот кулаком, снизу-вверх. На человека совсем не похоже.
Мне неловко. Отворачиваюсь к грязному окну. Стекло все в трещинах. Мимо проносятся бесконечные дома, в каждом таятся свои секреты.
— Расскажи, что случилось той ночью. Когда я тебя превратил.
— Ладно. Ты должен понять, почему об этом не следует знать отцу. Я единственный ребенок, притом девочка. У нас традиционная семья: женщины могут превосходно колдовать, но редко выбиваются в вожаки. Сечешь?
Киваю.
— Если отец обо всем узнает, то отомстит Антону и твоим братьям, возможно даже тебе, а я стану беззащитной малышкой, которую надо опекать. Так мне никогда не возглавить семью. Я сама отомщу, сама спасу папу, и он увидит, что я достойная наследница.
Кладет ногу на ногу, задевая меня коленом. Ботинки страшно велики, один шнурок развязался.
Да уж, глава семьи Захаровых.
Снова киваю. Вспоминаю, как Баррон бил меня ногами, как Филип стоял и смотрел. Внутри все вскипает от ярости.
