И вот совсем было уже под неистовым напором разных сванидзей готов я был отринуть классовый подход к жизни и проклясть его, но тут опять засомневался. Действительно, я при моем рабоче-крестьянском происхождении был и всегда останусь сторонником коммунизма и защитником советской власти, а пародист Иванов при его дворянских генах да генеральских корнях так ненавидел то и другое, что, пожалуй, в приступе этой ненависти однажды в не самом преклонном возрасте и задохнулся. Как Адамович, как Волкогонов, как Окуджава… Что из этого следует? По крайней мере предостережение: не спешите, сванидзы, выбрасывать классовый подход, пожалуй, есть сферы, где он небесполезен…
Это, между прочим, подтверждает сопоставление и таких фактов: их благородие пародист оказался членом Союза писателей уже в тридцать лет, а я, фабрично-колхозный потомок, продрался туда сквозь завалившую меня приемную комиссию во главе с Анатолием Рыбаковым на пятом десятке. И это при том, что ведь писатель-пародист столь же экзотическая штука, как танкист-велосипедист.
Мне могут сказать: «Вы сгущаете краски. Главное здесь — талант и плодовитость автора, а не классовая настырность. Можно и на велосипеде гонять по вертикальной стенке. К тому же Иванов сочинил более 800 пародий и около 600 эпиграмм». Не спорю, целиком согласен. Одной его эпиграммы сподобился и я лично. Дело было десять лет тому назад. В «Нашем современнике» № 4 за 1989 год появилась моя большая статья о драматургии. Она произвела немалый шум, ибо содержала весьма резкую критику пьес Михаила Шатрова, очень известного тогда драматурга и одного из самых свирепых носорогов демократии, — за дурной язык, за сознательное искажение исторических фактов, за демагогию… Вскоре получаю от Иванова почтовую открытку с эпиграммой, уже один заголовок которой удручал чрезмерной простотой своей фабрикации. Моя статья называлась «Когда сомнение уместно», он назвал эпиграмму — «Когда сомнение неуместно». К лицу ли генеральскому отпрыску такой уровень? Его высмеивали еще Ильф и Петров. Вот, писали они, на роман Серафимовича «Железный поток» критик пишет статью «Железный ли поток?», на «Капитальный ремонт» Соболева — «Ремонт, но не капитальный» и т. п.
Читаю эпиграмму:
Не сомневаюсь я, что БушинК чужим деньгам неравнодушен…
Вы только подумайте: он меня знать не знает, наше знакомство чисто шапочное, но — ничуть не сомневается, железно уверен, что я — завистник на чужое добро, мерзкая личность. Вот так же точно он был уверен в справедливости и спасительности своего пещерного антикоммунизма!.. Но дальше еще забористей:
Вот отмусолил бы Шатров —Он был бы менее суров!
То есть он уверен ещё и в том, что я готов брать взятки и поставить свое перо в полную зависимость от них. Тут явлен уж столь недворянский склад ума и души, что хоть святых выноси. Когда-то за такую игривость лишали дворянского звания, срезали погоны, а в наше время следовало бы исключать из Союза писателей. Правда, эпиграмма, насколько мне известно, не была напечатана.
А вот как незадолго до этого писал Иванов в «Советской культуре» о герое моей статьи:
Шатров работает без фальши.И впредь бы так — как можно дольше!Но чем он «Дальше… дальше… дальше!»,Тем споров больше, больше, больше…
Не эпиграмма, а дифирамб!..Но споры о пьесах Шатрова давно смолкли по причине их политической мимолетности и художественной эфемерности, тем более что сам творец ленинианы, по данным словаря «Евреи в русской культуре», вскоре оказался гораздо дальше, дальше, дальше, чем можно было ожидать, — в Америке!
А ведь я в свое время (2 марта 1980 года) тоже написал письмецо Иванову. Оно начиналось обращением «Дорогой Саша!», в нем были похвалы некоторым его пародиям и эпиграммам, а суть состояла в самом дружеском просветительстве. Дело в том, что Валентин Сидоров употребил в одном стихотворении слово «облак». Иванов счёл это неграмотным произвольным усечением и вот прочитал по телевидению эпиграмму, целиком построенную на нелепых комических усечениях слов. Получилось смешно, но совершенно несправедливо. Слово «облак» несколько устарело, но оно вполне литературно, и я привел в своем письме несколько примеров его употребления поэтами покрупнее Сидорова.
Жуковский:
Луна сквозь облак дымныйПри вечере блеснет…
Пушкин:
И вдруг из сени темной рощи,Как в час весенней полунощиИз облак месяц золотой,Выходит ратник молодой…
Огарев:
Серые облаки по небу тянутся…
И даже у Гончарова во «Фрегате „Паллада“»: «Солнце выходило из-за облак и садилось за тучи…»
И вот в благодарность за такое основательное и совершенно бескорыстное литературное просветительство со стороны старшего собрата он лепит ему в глаза: «Скупердяй! Взяточник!..». Нет, что ни говорите, а я уверен, что Иван Иванович Перерепенко и Иван Никифорович Довгочхун проголосовали бы за лишение «танкиста-велосипедиста» дворянского звания.
Но оставим пародиста. Ему, поди, и так не сладко на том свете (в компании с Шатровым — 2010 г.) со своей испепеляющей ненавистью, да и сам товарищ Дзержинский, конечно же, давно поджидал его… Анатолий Иванов должен быть рядом. Но что это? Сразу после пародиста идет нынешний министр иностранных дел Игорь Иванов. И в диапазоне от пародиста до министра Анатолия нет. Ищу в конце книге — может, есть список имен, пропущенных по оплошности? Ничего подобного.
Тьфу ты, Господи! Но где же мой-то Иванов? Нет Иванова! Позвольте, благодетели, ведь он был не только многолетним редактором популярнейшего, чуть не миллионнотиражного журнала «Молодая гвардия», а еще и крупным писателем, автором романов («Вечный зов» и «Тени исчезают в полдень»), которые вот уже 35–40 лет люди читают, а многосерийные фильмы по ним телевидение показывает и сегодня. Наконец, он Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии, был депутатом Верховного Совета СССР. А кто сейчас, когда прошло всего несколько лет после смерти «танкиста-велосипедиста» дворянского происхождения, читает его пародии? Кто, кроме меня, их помнит? Но факт налицо: пародист есть, а романиста нет, бабочка-однодневка положена под стекло, а вдохновенный творец широчайших полотен русской жизни выброшен…
Нехорошая догадка мелькнула у меня, и чтобы проверить ее, я решил посмотреть, есть ли в справочнике имена других писателей и редакторов патриотических изданий. Например, Михаил Алексеев. Тоже известнейший писатель, фронтовик, Герой, лауреат, депутат Верховного Совета, автор романов об Отечественной войне и русской деревне, которые почти все были экранизированы, многолетний редактор журнала «Москва», тираж которого достигал 760 тысяч.
И вот листаю… Абашидзе, государственный деятель Аджарии… Абдрашитов, кинорежиссер… Абдулов, актер… Абишев, казахский государственный деятель… Абуладзе, грузинский кинорежиссер… Авен, бывший министр внешних экономических связей… Аганбегян, экономист… Агафангел, митрополит… Адамович, белорусский писатель… Айтматов, киргизский писатель… Алексий Второй… Нет Михаила Алексеева!.. И вы только подумайте: книга издана в столице России на русском языке, издатели бьют себя в грудь: «Мы — русские!», но вот — собрали ворох известных и неизвестных казахов, грузин, киргизов, белорусов, евреев, аджарцев, а русскому среди них места не нашли!
Нет в справочнике редакторов и других патриотических газет и журналов — ни Александра Ильина («Правда»), ни Александра Проханова («День», «Завтра»), ни Станислава Куняева («Наш современник»)…. Почему-то исключение сделали только для редактора «Советской России» Валентина Чикина. Вот так «небывалая полнота», «огромное фактическое богатство», «широкий спектр»…
Но может быть, составители справочника именно так и планировали — дать двух-трех редакторов, допустим, лишь тех, кто еще и депутат Госдумы, как Чикин? О, нет! Все любимцы режима, так славно вписавшиеся в него, тут в полном сборе, словно тридцать три богатыря во главе с Яковлевым, как с дядькой Черномором, посадившим их почти всех в редакторские кресла: Игорь Голембиовский («Известия»), Павел Гусев («Московский комсомолец»), Егор Яковлев («Общая газета»), Владислав Фронин («Комсомольская правда»), Альберт Беляев («Культура»), Лен Карпинский («Московские новости»), Виталий Третьяков («Независимая газета») и пр. и пр. Среди последних еще и Евгений Киселев с Татьяной Митковой, ибо они даже превосходят иных редакторов по возможности приготовления и использования лапши не по прямому ее назначению.
Вот такая скособоченная картина реальности. И это при том, что все редакторы патриотических изданий, как уже сказано, еще и широко известные писатели, они и без редакторских постов имеют немалый вес в обществе. А эти? Ведь именно такие, о ком поэт сказал: «морковный кофе».. Ну кто знал бы Голембиовского без редакторского кресла! Выдерните его, и что от антропоса останется? Его сделали в «Известиях» главным в том же примечательном августе 1991 года. А ранее под эгидой Шеварднадзе, тогда главного комсомольца Грузии, он занимался коммунистическим воспитанием грузинской молодежи в газете «Молодой сталинец». За выдающиеся успехи в этом деле ещё раньше, чем самого Шеварднадзе, его взяли в Москву, в ЦК комсомола, разумеется, в Отдел пропаганды и агитации, оттуда, видимо, по причине уже далеко не комсомольского возраста — в «Известия», где через несколько лет в результате беспощадной борьбы он уселся в кресло главного редактора. И что без «Известий» стал бы теперь Голембиовский делать? Издавать газету «Молодой троцкист»? Или идти в пресс-секретари к Шеварднадзе? Или — на завалинку?
