Я взял мой ключ от моего дома, запер мою парадную дверь и пошел по дорожке моего двора, не понимая, куда несут меня ноги, однако решив дать им волю.
– В самое время пришли, – сказал продавец. – Их только что выставили на продажу.
Я опустился на низкую бархатную скамейку. Он еще раз промерил мои ступни и принес две коробки.
– Классические черные – дело самое верное, – сказал он, – но и эти, цвета бычьей крови, тоже чудо как хороши. Ничего лучшего для повседневной носки не найти. Разумеется, вы вовсе не обязаны брать только одну пару.
Я взглянул на ценник: 390 долларов плюс налог. Цена для обуви непомерная.
Однако она оставила мне указания. А я теперь – миллионер.
– Автограф, пожалуйста… Большое спасибо. – Он протянул мне пакеты. – Отныне вы – человек «Мефисто».
Глава девятнадцатая
Адвоката этого я выбрал потому, что офис его находился в нескольких минутах ходьбы от моего дома. Кроме того, Дэвис Соломон был человеком с двумя именами (или двумя фамилиями, это как взглянуть), а меня такие странности всегда привлекали – так же, как логические парадоксы и оптические иллюзии. За первую консультацию он запросил 425 долларов и в ходе беседы посоветовал мне, без тени иронии, не сорить пока накопленными мной деньгами. Даже при самых лучших обстоятельствах Южный суд по делам о наследстве округа Мидлсекс будет продвигаться черепашьим шагом.
Я спросил, что произойдет, если Эрик опротестует завещание.
– Ему придется доказать, что вы оказывали на мисс Шпильман неподобающее влияние, а именно представить свидетелей, которые покажут, что ею можно было манипулировать и что вы ею действительно манипулировали. Сделать это сложно. В прошлом предпринимались попытки представить само самоубийство как свидетельство того, что покойный или покойная не могли ясно мыслить просто-напросто по определению. Однако в подобных случаях бремя доказательства возлагается на истца. Не забывайте, впрочем, что это не помешает ему портить вам жизнь. Кроме того, наверняка найдутся и другие желающие вытянуть из вас деньги – главным образом, женщины. Я бы сказал так: пока вы не выполните все условия, главное для вас – осторожность.
До этого разговора я надеялся, что все сложится проще: в один прекрасный день Чарльз Палатин позвонит у моей двери и вручит мне чек, наклеенный на картонку размером четыре на четыре фута.
– Мы можем хоть как-то ускорить этот процесс? – спросил я.
Соломон пожал плечами. Плечи у него были огромные, плечи полузащитника, и, когда он пожимал ими, создавалось впечатление, что некая гора трогается с места.
– Ну, если вам необходимо чувство, что вы что-то делаете, попробуйте собрать свидетельства подлинных ваших с ней отношений. Если Эрик обратится в суд, они могут оказаться полезными. Фотографии, на которых вы сняты с ней рядом, письма. Что-нибудь в этом роде. Показывающее, что ваше отношение к ней было искренним, а не корыстным.
Похоже, он полагал, что мы с Альмой вместе ходили в пешие походы.
– Фотографий у меня нет.
– А существует кто-либо, знавший вас обоих и способный засвидетельствовать вашу душевную близость?
Единственным человеком, пришедшим мне в голову, была доктор Карджилл.
– Ну вот и обратитесь к ней. В противном случае мы просто подождем развития событий. Пока же вам, я думаю, стоит заняться вашей статьей.
На следующее утро меня разбудило гудение пылесоса.
– Проклятье, – сказал я, выйдя на лестничную площадку. – Я же говорил, не…
Дакиана уронила пылесос, с визгом залетела в гостевую уборную и заперлась там. Я сообразил, что о моем переезде в хозяйскую спальню ей ничего не известно. Да, но что она вообще здесь делает?
– Откройте! – Я стукнул в дверь уборной. – Дакиана.
Стоны и причитания.
– Откройте.
– Ой нет, ой нет!
Прежде чем мне удалось убедить ее, что я не привидение, прошло добрых десять минут. Когда она наконец вылезла наружу, я сказал:
– Послушайте, вы не можете…
– Ладно, сиир, – согласилась она, метнулась мимо меня и вцепилась в пылесос.
С минуту я наблюдал за ней, потом сдался и спустился вниз.
Я решил просмотреть уже написанное мной для диссертации и постараться сохранить из него как можно больше. Какой смысл начинать с чистого листа, если у меня уже есть большой текст, из которого можно выбрать необходимое? Наполнив желудок чаем, я достал из шкафа все восемьсот страниц рукописи и расположился в библиотеке, где и просидел, читая, весь день (за вычетом часа, на который Дакиана выставила меня оттуда, чтобы «чистить книги»). В рукопись я не заглядывал почти уж год и теперь мог оценить ее с новообретенной объективностью. И то, что я читал, смущало меня. Меня словно забросили в прошлое и заставили встретиться со мной прежним – человеком, чье тщеславие, незрелость и нетерпеливость просто-напросто били в глаза с каждой страницы. Я использовал четыре слова там, где хватило бы одного. Большие куски текста не сцеплялись друг с другом, состояли из косвенных рассуждений, произраставших из косвенностей более высокого уровня… которые сами порождались третьим скоплением косвенностей, – получалось подобие снабженных библиографией «Поминок по Финнегану».
– Кончаю, сиир.
Я поднял пересохшие глаза и увидел, что она стоит в мокрой от пота блузке на пороге библиотеки.
Я отложил рукопись, вытащил из кармана бумажник, отсчитал шестьдесят долларов.
– Это в последний раз, – сказал я. – Понимаете?
– Ладно, сиир. – Она засунула деньги в лифчик, наклонилась, чтобы поднять с пола корзинку с чистящими средствами. – До скорого.
Никто не знает лучше меня, как быстро могут пролететь два года. Начав заново бороться с так называемым творческим кризисом – уничтожать вечером то, что было написано за утро, – я ощутил первые щекочущие нервы прикосновения того, что вскоре обратилось в постоянно владевшую мной низкопробную панику. Перечитав рукопись, я пал духом, само это занятие понемногу перекрывало кран, из которого изливались мои мысли, и в конечном счете он перестал пропускать что бы то ни было. И я занялся якобы подготовкой к работе. Составил новый список обязательного чтения. Сходил в город, купил большую маркерную доску и попытался нанести на нее сложную «карту идей» – сеть концепций, которая если что-нибудь и отражала, так только паутину, затянувшую мой мозг. Уверив себя в том, что мне необходим доступ к новым ресурсам, я позвонил в телефонную компанию и подключился к Интернету, что, разумеется, ничего не дало, за вычетом новой возможности отвлекаться на совершенно не нужные мне вещи. Пуще всего пугало меня то, что я, похоже, утратил способность концентрироваться на срок, превышавший несколько минут. Я набирал кусочек текста, вставал, потягивался, прогуливался, наливал себе стакан воды, прочитывал пару абзацев из не имевшей отношения к работе книги, садился, набирал еще кусочек, затем, поерзав, стирал все написанное, просматривал заголовки новостей, прогноз погоды… И в конце концов обнаруживал, что забрел в Википедию, в статью о «Сестрах Пойнтер», куда неведомым мне путем попал из статьи о моделях Крипке[24]. Отчаянно нуждаясь во вдохновении, я снова и снова перебирал наши с Альмой разговоры. Все те длинные, длинные, чудесные часы – они порхали, дразня меня, на периферии памяти, исчезая при первой же попытке поймать их… А когда мне везло и пальцы мои смыкались на существенной, так сказать, идее, она оказывалась бесполезной, едва-едва трепыхавшейся – без малого мертвым нежным существом, которое я раздавил в спешке. Сама столь приятная дискурсивность, непоследовательность наших бесед не позволяла вылепить из них действенные аргументы. Мы вели разговоры иного рода. И к выводам прийти не пытались. В этом весь их смысл и состоял: думать, исследовать, не оглядываться на предельные сроки или на консультантов. А теперь Альма потребовала от меня подчинения им. Безумие! Мерзость! Я вознегодовал на нее, но тут же почувствовал себя неблагодарным скотом, а затем – человеком, пораженным параличом, подавленным… и разумеется, ни то, ни другое, ни третье писать мне не помогало.
Впрочем, одно оправдание у меня имелось – не правда ли? – и неплохое. Диссертация была лишь первым из двух стоявших на моем пути препятствий. Вторым был Эрик. Возможно, именно это и не позволяло мне как следует сосредоточиться: меня не отпускали мысли о судебном процессе. Принятое судом решение будет опубликовано в газете, разослано всем заинтересованным сторонам, а затем возвратится в суд – после чего Эрик утратит право опротестовать его. И до того времени, решил я, мне нечего и мечтать о том, что у меня вдруг появится необходимое для творческой работы присутствие духа.
В итоге к ноябрю я пришел с пустыми руками.
