Тут я сообразил, что мы с ним не виделись с того самого дня, когда он пригрозил донести на меня в полицию. А если его посадили вскоре после того разговора, убить Альму он не мог. Конечно, никаких оснований для такого предположения у меня не было. Он мог гулять на свободе до самого недавнего времени. Но если он и впрямь просидел целых два месяца – а я подозревал, что это так, поскольку ничем другим объяснить его отсутствие не мог, – тогда самоубийство Альмы именно им, самоубийством, и становится. Похоже, Эрик упустил свой шанс, и, вероятно, не впервые в жизни. А помогли ему в этом решительность Альмы и моя нерадивость по части осуществления его упований. И от одной только мысли о моей нерадивости я снова почувствовал себя соучастником преступления, виновным во всем случившемся, – и разозлился. То были чувства, которые я полагал отошедшими в прошлое. Возвращения их я ничем не заслужил, тем более что у меня и без них было чем занять голову. Я наложил цепочку и чуть-чуть приоткрыл дверь.
– Привет, – сказал он. – Мне нужно с вами поговорить.
– Говорите.
– Ну бросьте, приятель. Тут же градусов двадцать, самое малое.
Мне было хорошо, уютно в унаследованном мной доме, а он стоял у двери, как нищий… И я едва удержал мою машинально потянувшуюся к цепочке руку.
– В чем дело? – спросил я.
– Мне что, и войти теперь нельзя?
Я покачал головой.
– А почему?
– Потому что я этого не хочу.
– Послушайте, приятель, не надо со мной так.
– Будьте довольны, что я вообще с вами разговариваю, – ответил я. – Вам лучше обратиться к моему адвокату.
– Господи Исусе. А полегче никак нельзя?
– Все, меня дела ждут.
– Подождите.
Я подождал.
– Впустите меня всего на пять минут, – попросил он.
– До свидания, – сказал я и закрыл дверь.
Мгновение спустя он уже колотил в боковую. А когда и это ничего ему не дало, взялся за заднюю. Потом в доме зазвонил телефон.
Я снял трубку:
– Бросьте это – или я вызову полицейских.
– Эй, эй, эй. Успокойтесь. Я просто хочу поговорить, понятно?
– Нам не о чем разговаривать.
– Как это не о чем? Так не пойдет. Я тут, можно сказать, от холода помираю. А у меня важное дело.
– Если оно такое важное, так не тратьте зря времени и займитесь им.
– Да что я вам сделать-то могу, по-вашему, застрелю, что ли?
– Откуда же мне знать?
– Перестаньте, приятель. Вы что, шутите?
Я не ответил.
– Вот дерьмо. – Он шмыгнул носом. – Ну по крайней мере чашку кофе или еще чего могу я от вас получить?
– У меня нет кофе.
– Сойдет и чай.
– Прощайте, Эрик.
– Стоп-стоп-стоп-стоп… Ладно, хорошо. Я вам кое-что покажу, лады? Идите в холл.
Телефон умолк.
Мне не составило никакого труда вообразить, как я открываю дверь и вижу наставленное на меня дуло. Поэтому я поднялся наверх, в телевизионную, из окон которой хорошо просматривалась веранда. Эрик стоял на ней, ожидая, карманы его плаща были вывернуты.
Я поднял окно, заставив его взглянуть вверх.
Он слегка потряс вывернутыми карманами:
– Видите?
– Снимите плащ, – сказал я.
– Холодно же, приятель.
– Снимите – или я позвоню в полицию.
Он что-то пробормотал, почти беззвучно.
– Что-что?
– Ничего. Ничего. Ладно. – Эрик снял плащ, вывернул все остальные его карманы. – Видите? А теперь впустите меня.
Я велел ему снять рубашку.
– Да какого же хера? Хватит уже.
– Снимайте.
Эрик скрипнул зубами, но подчинился. Он исхудал, кожа белая, как воск. Эрик повертелся туда и сюда, точно модель на подиуме, и я снова увидел его татуировки: оленя, автомат… Пытаясь согреться, он обхватил себя руками, но его все равно била крупная дрожь.
– Мать твою, чувак, я тут замерзну до смерти.
Некая часть меня хотела бросить все это и оставить его стоять на веранде. Пусть лупит в двери – я буду игнорировать его. Пусть поймет, с кем имеет дело. Я не из тех, кем можно вертеть так и этак, о нет, хо-хо, я человек со средствами, да и терпения у меня побольше, чем у него. Я умнее, сильнее и лучше, чем он, а ему пора наконец научиться самому добывать себе пропитание. Другая же часть моей натуры – теперь я могу признаться в этом, – другая наслаждалась, унижая его. После всего, что он натворил, Эрик заслуживал унижения.
– Брюки, – сказал я.
Он вывернул карманы.
– Сними их.
– Что?
– Сними брюки.
– Прямо тут? Какого черта, приятель!
– Как знаешь.
Я закрыл окно и отошел от него.
Снизу понеслись вопли. Я досчитал до десяти и вернулся к окну.
– Ладно, – сказал он. – Хорошо. Твоя взяла. Идет?
Он расстегнул ширинку и позволил брюкам упасть до лодыжек, выставив напоказ старые, камуфляжной раскраски трусы. Ноги Эрика оказались безволосыми и – впрочем, с такого расстояния сказать что-нибудь наверняка было трудно – испещренными, как мне показалось, крошечными черными пятнышками.
– А теперь открой гребаную дверь, – крикнул он.
Я опустил окно, сошел вниз. Эрик, мыкавшийся взад-вперед по веранде, натягивая на себя одежду, вскрикнул от неожиданности, когда дверь, так и оставленная мной на цепочке, приоткрылась.
– Какого хера, чувак? – Он ударил ногой по косяку. – Ты же сказал, что впустишь меня.
– Ничего подобного я не говорил.
Теперь он смотрел на меня с ненавистью.
– Мудак ты ебаный, понял?
Я начал неторопливо закрывать дверь.
– Погоди.
Молчание.
– Извинись, – сказал я.
Молчание.
– Я извиняюсь, – сказал он.
– Теперь говори, что хотел, и оставь меня в покое.
Нижняя челюсть Эрика выпятилась – он старался взять себя в руки.
– Ладно… Ладно, послушай. Я все обдумал. И хочу договориться с тобой. – Он помолчал. – Идет?
– У меня пока не сложилось никакого мнения. Ты еще ничего не сказал.
– Ладно, хорошо. Я как раз к этому и подхожу. Значит, так. Я долго обо всем думал. Я уже говорил тебе, дом мне не нужен. Хочешь, бери его себе, мне все едино.
– Дом и так уже мой, Эрик. И получать его от тебя мне не нужно.
– Я знаю. Ладно, знаю. Но… я вот о чем. Я хочу сказать, меня это устраивает. Дом мне не нужен. Я даже просить его обратно не собираюсь.
– Замечательно.
– Хорошо. Так. Но если ты получаешь дом, то я тоже должен что-нибудь получить. Что честно, то честно, верно?
Я не ответил.
– Верно?
– Так чего ты хочешь, Эрик?
– Значит, ты получаешь дом, и, не забывай, большой дом, с тоннами всякого барахла. И будет только честно, если я получу деньги.
– Деньги.
Он кивнул.
– И желательно все сразу, – сказал я.
Он снова кивнул.
Тут уж я рассмеялся совершенно искренне:
– Ты спятил.
– Но это же справедливо, – сказал он.
– И как ты себе это представляешь?
– Ты получаешь дом. Он, типа, пару миллионов стоит. И все ее барахло. Книги. Я даже не знаю, сколько они стоят.
– Я не торгую книгами.
– Да, но ты сможешь их продать, если захочешь.
– Не захочу.
– Ну, это твое дело, – сказал он. – Твой выбор.
– Разумеется.
– Но, послушай, там же еще много чего есть, я точно знаю. Короче, тебе и так много чего достанется. Да и деньги тебе не так нужны, как мне. Или… послушай. Я согласен поделиться. Как насчет – ты слушаешь? Хорошо, значит, так. Скажем, я отдаю тебе половину.
– Ты отдаешь мне половину?
– Это совсем по-честному, – сказал он.
– Нет, не совсем. И рядом не лежало. Давай-ка договоримся сразу: ты ничего мне отдать не можешь. Деньги мои, Эрик. Такой у нас исходный пункт переговоров.
– И что? Я вообще ничего не получу? Ты это хочешь сказать – я ничего не получу?
– Кое-что она тебе оставила. В завещании. Ты его читал?
– Я не могу проделать всю эту чушь, которой она требует. Не могу, ты же знаешь.
– Ну тогда плохи твои дела.
– У меня же пониженная обучаемость.
– Да, ты говорил.
– Ну так помоги мне. Это ж нечестно, ты сам понимаешь.
– Она считала, что честно.
– Ты же и понятия об этом не имеешь, ведь так? – Произнес он эту фразу тоном самым усталым, лицо его соответственно обмякло. Сыграно было первостатейно. – Она обратила мою жизнь в ад.
– Порола, я так понимаю.
– Порола.
– Не верю.
– Она…
– А и поверил бы, так при чем тут я, дом, деньги?
– Я же остался без гроша, друг.
– Сочувствую.
– Для тебя это совсем ничего не значит?
– Это значит, что тебе не следовало сорить деньгами, которые ты от нее получал.
– Почему ты так со мной поступаешь? Что я тебе сделал?
– А как я с тобой поступаю, Эрик?
– Ты забираешь все.
– Я ничего не забираю. Она мне это оставила. И сказать по правде, то, что ты себе позволяешь, – являешься сюда и просишь подаяния – вообще ни в какие ворота не лезет.
