Уна, устрашившись, вцепилась в запястье Королевы.
– Нет, – взмолилась она. – Мы должны вернуться.
Саллоу был доволен.
– Она дичится, наша безумица. Всех нас. Но опасаться ее вам не стоит.
На лицах потерянного сборища не отражалось любопытство, и Саллоу не приветствовал ни единого человека. Казалось, он не считает себя частью племени. Он демонстрировал сие, держась отдаленно, собственнически, в самоизбранном амплуа их проводника.
– Здесь присутствуют джентльмены, подобные вам. И леди знатного происхождения. Почти всякий, конечно, рисуется чуть более благородным, чем есть на деле. Разве есть в сем дурное? Здесь они пересоздают себя и окружение сызнова. Более у них ничего нет.
Но Глориана наконец-то сбросила чары и, повинуясь ужасу Уны, отступала.
Саллоу окликнул их со спины. Они пренебрегли окликом. Они мчались по проходам туда, где столкнулись с человечком впервые. Они взбирались и вскарабкивались по пассажам и лестницам, где-то пугаясь того, что потерялись, хотя путь был им знаком: по резной галерее, ныне видевшейся угрозой, и по узким коридорам в покои Уны, дабы протиснуться мимо панели и крепко ту захлопнуть.
Глориана была бледнее застенных кочевников. В пыльной щегольской личине вжалась она в стену, тяжело дыша. Попытавшись заговорить, она не смогла сего сделать. Уна сказала ей:
– Сие нужно позабыть. О, Ваше Величество, какая же я была дура! Сие нужно позабыть.
Королева Глориана распрямилась. Она припомнила высокий силуэт в зале, и ее голова вновь наполнилась страхом. Лицо утратило выражение. Слезы лились из глаз.
– Да, – сказала она. – Сие нужно позабыть.
Глава Пятнадцатая,
В Коей Лорд Монфалькон Смятен Вестями и Принимается Сожалеть о Худости Своей Дипломатии
Лорд Монфалькон возлежал на солидной своей кровати, пока его жены в соседнем покое втирали мази в раны друг друга, перешептываясь и вздыхая. Тем утром он был несчастен, разлажен, омерзителен самому себе, ибо глас Глорианы не унимался всю ночь напролет, душераздирающ и донельзя скорбен, и Монфалькон пробудил жен, дабы их вопли потопили вопли Королевы. Заворочавшись на кровати старым крепким телом, он укорил себя за недостаток бодрости и задумался: ныне, в щекотливый кризис, не откажет ли наконец его ум, что выдержал столь многое и столь многое подчинил? В последнее время Королеву пронизает меланхолия сильнее прежнего, и причина ему неведома. Она хитроумно избегает вопроса о замужестве, когда бы он его ни поднял. Кроме того, лорд Монфалькон получил весть о захвате Тома Ффинна в Срединном море. Старый пират, ставши близорук, принял арабийскую баркентину за иберийский барк, и Арабия жалуется теперь пространно и громко, демонстративно, хотя всем очевидно, что произошла ошибка. В разгар сего умирает сир Кристофер Мартин, отравленный, видимо, собственной рукой, словно опозорен. Скверное знамение для дворян и простолюдинов. Ходили слухи о ссоре между королем Касимиром и Всеславным Калифом; и другие слухи о пакте меж ними. Слухи из Татарии, слухи из Германских и Фламандских государств, из Иберии и Высоких Стран, из Африки и Азии; и Квайр, его око, его длань, его орудие во внешнем мире, пропал.
Сыграл ли Квайр, оскорбленный Монфальконовой недипломатичной реакцией во время последней их встречи, в белую-и-пушистую-потаскушку, потакая своей спеси; взаправду ли ущемилась его гордыня; взбрело ли ему в голову отправиться на чужбину или даже поступить там на службу; заплатил ли он наконец за свои злодеяния – Монфалькон не знал. А более всего на свете Лорда-Канцлера угнетало неведение. Его порыв, его потребность были – стать всеведущим. Теперь главный его родник знания иссох, пуще того – и само положение сего родника оставалось неизвестно. Подавлен, не имея вестей, на коих могли основаться будущие действия, Монфалькон познавал род страха, словно воин, в пылу сражения ощутивший намек на неминуемые паралич и слепоту. Ему мстилось, что незримые вороги подкрадываются ближе, а ему под силу учуять лишь их неопределенные злые умыслы.
Он не удосужился понять свой инструмент, Квайра, с достаточной затейливостью; он спроецировал мнение о странном характере человека на истину; он нарушил собственное же правило – никогда не допускать, всегда трактовать. И вот ввиду одной проистекшей от лености неудачи в трактовании Квайра он, видимо, утратил контроль над ним. Капитан трудился из любви к своему искусству, как Монфалькон трудился из любви к своему Идеалу, олицетворяемому Глорианой. Их партнерство, осознавал Лорд-Канцлер, зависело от понимания. Но он отверг предложение Квайра считать их равными, а их сотрудничество – единением сочиняющих пьесу поэтов. В прошлом Монфалькон приучал себя избегать любых проявлений гордыни, если та могла оказаться ложной либо угрожать его цели, однако при последней беседе с Квайром позволил своему гневу, своему высокомерию взять верх и ссечься с гордыней самого капитана. Он осознавал теперь, что, атакуй его Квайр с тех же позиций – обвини он Монфалькона, скажем, в низменных мотивах труда на благо Альбиона, – его могла бы обуять та же ярость. Однако же Монфалькон уважал интеллект подчиненного. Тому несвойственно дуться так долго. День-другой, без вопросов. Даже неделю. Минул месяц. Монфалькону подумалось, что Квайр, может статься, планирует как-либо свести с ним счеты, однако ввиду особенностей натуры он был не из тех, кто мстит по-мелкому. Вероятнее, Квайр проявит себя каким-либо изощренным шпионажем, результаты коего преподнесет Монфалькону, дабы бросить тому вызов.
Лорд-Канцлер, увы, ни в чем не мог быть уверен. Недорассудив однажды, он не мог столь же безоглядно полагаться на собственные суждения: он способен недорассудить вновь.
Со стоном он забарахтался в простынях, от коих разило лавандой и потом. Он должен подготовиться ко дню.
* * *
Выпуклозубый холуй, Квайров лейтенант, кроликовая шапка и непомерное кожаное пальто, дублет с галунами, рукава с буфами и ботфорты с отворотами, ожидавший лорда Монфалькона в маленьком покое, вставши в позу с полутораручным мечом и отставленной ногой, стал зрелищем, что ободрило Лорда-Канцлера тем утром, потому он поздоровался с Лудли почти весело, осведомляясь о его здоровье и прочем благополучии. Облачен в обыденное черно-серое, он стремительно проковылял за стол, скопивший, казалось, особенное множество бумаг. Нахмурился.
– Итак, мастер Лудли?
– Милорд?
– Вы принесли известия о капитане Квайре?
– Нет, милорд. Ничего точного. Я пришел, полагая, что вы можете меня успокоить. Долги растут, знаете ли, а капитан не платил мне уж месяц. Я ведь работаю от его имени…
Монфалькон изучал письмо из Бантустана.
– Э? Что же сие значит, мастер Лудли? Вы явились за золотом?
– Или серебром, сир. За чем-либо, на чем я продержусь, пока не вернется капитан Квайр или…
– Вы ничего о Квайре не слыхивали?
– Сущую болтовню, милорд, вот и все. Когда мы ушли отсюда в тот раз, мы вместе пошли к Аресовым вратам и разделились, договорясь о встрече через час-другой. Он тогда не объявился в таверне и, по моим сведениям, с тех пор там не показывался. Болтают о потасовке у Аресовых врат. Капитан или некто похожий был атакован и увезен мертвый или раненый.
– Кем же?
– Без свидетелей, сир. Откуда пошел слух – неизвестно. Может, дитя подглядело. Или какая хозяйка из-за шторы. За сим следовали прочие слухи, но капитан Квайр выучил меня твердо – я дохожу до сути и сутью довольствуюсь, пока не откроется большее.
– Вы расследовали слух?
– Конечно, сир, ведь капитан Квайр мне друг. И благодетель. И сверх того. Спрашивал в каждом дому. Вызнал маршруты всякой повозки, отъезжавшей от Аресовых врат. Вытряс душу из всякого лиходея и щипача, какого смог найти. Кажись, нанята была банда, и капитан Квайр мог пасть их жертвой. Но я в толк не возьму, кто они такие, и кто их нанял, и с чего бы их наняли.
– Вот вам англь, Лудли. – Монфалькон протянул руку к тощему бандиту. – И я дам более, если вы раздобудете сведения о местопребывании капитана Квайра либо его судьбе. Думаете, он мертв?
– Поговаривают, его искали сарацины.
– Не в их обыкновении прятать тело того, кому они отомстили. Они бы выставили Квайра напоказ.
– Верно. Видывал я ихние трупяки, когда мы с капитаном Квайром исполняли поручение на Срединном море, милорд.
Лорд Монфалькон задумался, не вещает ли Лудли со значением, напоминая о своих заслугах пред Альбионом. Он вгляделся в остроскулое скалозубое пугало, опасаясь, что недооценивает и его тоже – и рискует упустить еще одного Квайра.
Однако Лудли, доволен златом, рвущийся потакать, жалкий, как пес, что брошен хозяином, заменой умному маленькому Квайру быть не мог.
Лорд Монфалькон огорчился. Не было у него слуги проворнее и блистательнее. Он утратил лучшего.
– Коли вы увидите его, мастер Лудли, – если он жив, – передадите ему мою взволнованнейшую здравицу?
