На рассвете князь московский Дмитрий Иванович совершил объезд полков, изготовленных к бою. Цель – побудить воинов выполнить поставленную перед ними задачу: с радостью броситься на врага! Безоговорочно, безоглядно, бесповоротно! Заставить повиноваться не пространными речениями, а с помощью нескольких коротких, но выразительных фраз. Что и осуществил блестяще голосом громким, строгим, убедительным. С ударным взлетом в конце каждого слова. После чего, конь его сам остановился на взгорке, где на видном месте, на длинном древке, под охраной караульной сотни, трепетал крыльями на ветру главный стяг войска московского: раздвоенное сбоку полотнище с изображением нерукотворного лика Христа Спасителя. Перекрестясь на стяг, Дмитрий Иванович обратился к одному из сопроводителей:
– Михал Андреич, надеюсь, ты не будешь противиться, если я предложу тебе поменяться со мною, одеждою? Я в твою облачусь, а ты наденешь мой княжий плащ с поясом?
Дородный Брэньк приосанился:
– Дмитр Иваныч, в угоду тебе что хошь одену, да опасаюсь, что пояс твой княжий с рубинами-изумрудами на моем животе вряд ли сойдется!
– Не беспокойся, Михал Андреич, мы пояс через колено затянем, пустил веселый смешок кто-то из воевод, – ты что ради любимого князя потерпеть не можешь?
– А сколько терпеть-то? – обратил вопрос к небесам Брэньк, на что Дмитрий Иваныч выпрямился восклицательным знаком:
– На время сражения. Хочу ныне биться с вражьей силою простым воином в рядах пешцев!
– Что? – чуть не встал на дыбы вместе с конем главный воевода всего войска русского Боброк-Волынский. – Давно канули в прошлое те времена, когда князь был просто обязан рубиться в первых рядах, подавая пример удали и бесстрашия своей дружине! И, вообще, – нечего горячку пороть, может, три дня придется стоять на месте друг против друга, как то было на реке Воже всего два года назад!
– Не отговаривай, Дмитр Михалыч, раз мною задумано, значит, будет сделано.
– И, все же, я повторю известную истину: в бою каждый человек должен знать свое место. И воин, и князь. Если сын опозорит отца – виноват отец. Если воин ослушается приказа – виноват командир. А если сам князь поступает вопреки здравому смыслу, с кого спрос? Кто должен принимать решения и руководить боем?
– А воеводы на что? – изобразил вопросительный знак Дмитрий Иванович.
Что ж, воля княжья необсуждаема… Сдержанный, предусмотрительный Боброк-Волынский осуждающе покачал головой. Ему явно не по душе пришлась задумка князя московского.
– Мое дело предостеречь… Отводят руку от огня только дитяти неразумному… Войско дееспособно, пока управляемо. Пока князь у стяга!
Будь время, Боброк-Волынский привел бы беспрецедентный случай царевых приближенных по отношению к самому Ивану Грозному! В критический момент взятия Казани, войско московское дрогнуло и показало спину! Чтобы остановить позорное бегство царедворцы водрузили главную хоругвь у главных ворот Казани, а самого Ивана Васильевича взяли непочтительно под белы руки и посадили на коня возле хоругви…[11]
В разговор главных военных лиц бесцеремонно влез командир сотни по охране высокопоставленных чинов, казны и главного стяга войска московского:
– Лица княжьего достоинства и к ним приравненные по уставу не имеют права вырываться наперед войска! Не княжье дело рубиться в строю простым воином. Мое дело – осуществлять охрану княжьего лица возле стяга, а не, не… И я обязан предупредить, что из-за пренебрежения своей ответственностью перед людьми и Богом, не раз гибли лица, значимые для, для… исхода военных действий…
Будь у Боброк-Волынского достаточно времени он бы нашел выход из тупикового положения, куда сам себя загнал князь московский, но при большом скоплении именитых военачальников конфузить князя нельзя ни при каких обстоятельствах! Даже запасную дверь из городьбы следует открывать осторожно…
Тем временем, Дмитрий Иванович уже успел снять с себя золоченый шлем с наушами, с наносником, с козырьком для защиты глаз, а на свою голову напялить брэньковский шлем без всяких защитных ухищрений. Даже без подшлемника и заусьников. Саморучно набросил на брэньковы плечи княжий парадный плащ изумительно-багряного цвета. И щит отдал, где затейливо выкован лев с отверзнутой пастью и хвостом, совмещенным с гривою. Оставил себе лишь тяжелый двухлезвийный меч, порешив биться держа меч обеими руками В броне рубашечного покроя до колен. Отдал и коня княжьей масти с клеймом в виде орла трехглавого. Самолично придержал стремя и ждал пока взгромоздится на коня грузный Брэньк. Сунул ему в руку тяжелое древко, понапутствовал:
– Держи знамя за древко крепко! На тебя вся Русь смотрит! – перекрестил его, похлопал по крупу своего коня, отошел…
Благородный поступок? Да. Или блажь княжья? Как бы то ни было, но этим необдуманным действием ОН, князь, нарушил одно из главных военных правил – возможности управления войском! Переодетый в княжьи одежды Брэньк, при всем желании не мог выполнить эту тяжкую миссию, он был не держателем знамени, а всего лишь придатком к стягу.
К знамени воинство относилось трепетно, оно, ведь, не только символ, но и указующий знак для подготовки к бою, для перемещения воинов в сражении, для подползания к нему израненных, как к последнему прибежищу жизни. Если знамя трепещет – значит войско воюет!
Из-за недостатка времени Боброк-Волынский упустил возможность поучительно поведать о давнем случае с княжьим знаменем. В 1169 году, при очередной битве с половцами сына Юрия Долгорукого, мечом был зарублен знаменосец. Торжествующе половцы сорвали с древка “чолку стяговую”… Все, конец, пиши пропало… Положение спас княжий воевода Володислав. Он не растерялся, водрузил на пустое древко свой подшлемник “прилбицу”, войско получило ориентир и бой был выигран!
Эпизод 16
Звездный час войска русского
“… И бысть с утра мгла, и начаши стяги христианские простираться, и трубы многие трубити. Уже бо русских князей и воевод, и всех удалых людей кони укоротеши, глас же трубный каждый под своим знаменем, полки же идоша елико как кому повелено по поучению.”
1380 год 8 сентября
Неотвратимость нападения страшнее самого нападения и две силы – князя московского и Мамая наконец-то оказались напротив друг друга. Лицом к лицу. Кто первым начнет сечу?
Главные военные заповеди: “Лучше встретить врага на чужой земле, нежели на своей” и “Не упустить момент начала сражения” московский князь реализовал полностью.
На рев труб сигнальных все полки войска русского ответили боеготовностью номер один.
На стук барабанов воины затаили дыхание.
На зов вздернутого вверх стяга – сигнала к началу битвы, из тысячи тысяч глоток одновременно и слаженно вырвался боевой крик! Громоподобный! Одержимый! Устрашающий! Бьющий по нервам психологический удар!
У каждого народа он свой:
– Урм! Уриш! Ерм! Манатау! Карабура! Аманджул! Уйбас! Дюйт! – это “ураны”, боевые возгласы разных тюркоязычных племен.
– Урра-гах! Кху, кху! – кличи монголов.
– Ур-Ур! – выкрики ираноязычных согдийских воинов.
И на всех языках они означали одно: Бей! Режь! Коли! Дави! Стреляй! Вперед! Урррраааа!
И пошли тысячи на тысячи. Сблизились… Вой, крики, лязг оружия… И те, и другие бросались друг на друга зверьми дикими. Кровь. Смерть. Жернова войны мололи всех подряд – свой ли, чужой, без разбору…
Час прошел, бой в разгаре, лишь один Михаил Брэньк у знамени недвижим. В размышлении: почему выбор князя московского с переодеванием пал именно на него? Попался первым на глаза или под руку? В любом случае плохо. Отвратительно. Мерзостно. Пакостно! В силу своей деятельности Брэньк преотлично знал о неблаговидных поступках, так или иначе связанных с переодеваниями, изменением личности, общественного положения, самозванством, ибо считался главным в Москве по сыскному-разыскному ведомству. Подобного рода мистификации свойственны не только мошенникам, завистникам, лицемерам, душегубцам и прочим уголовникам, но и ряду государственных деятелей всех времен и народов. А первое нравственное преступление с переодеванием произошло на заре человечества в древние библейские времена… Задумав получить у отца благословение на первородство, Иаков – младший сын патриарха Исаака, – купил это первородство у своего старшего брата Исава. За миску чечевичной похлебки! Для осуществления коварного замысла Иаков напялил на себя шерстью наружу шкуру ягненка и явился к папаше. Тот, почти слепой, ощупал на плечах Иакова овечью шкуру, принял его за косматого Исава и признал право первородства за переодетым. Первородство-то не абы что, а право на наследство. На власть. Так-то…
Двигаясь вместе с войском, Брэньк хлеб воинский не зря ел, на корню пресекая вздорную болтовню, отрицательно влияющую на воинов. Вечерами то и дело затевались глупые ссоры с переходом на мордобой, чего никак нельзя допускать в походных условиях. Воин перед сраженьем нужен здоровым, сытым, выспанным, а не с разбитым носом в результате безрезультатных споров: чьи бабы толще, лучше и красивше? Костромские, ярославские, московские или тощие на зад да бойкие на взгляд угличские? Иные мужики охочие на разхристанных, а другим по нраву бабы рязанские: на ощупь – гладкие, на язык – хваткие, на глаз – пропащие, зато работящие и дающие много приплоду… Однако, вдвойне опаснее разговорчик, затеянный два дня назад возле костра сверхбдительным воином из числа приблудных лесорубов с рязанщины:
