его талантам военного деятеля. В некоторых сообщениях высказывалось предположение, что, имея под контролем большое количество войск, он вполне может стать самостоятельным правителем, разделив, таким образом, российское государство[402].
Однако в целом фигура Г. А. Потемкина вызывала интерес французских журналистов именно в связи с его приближенным положением к Екатерине II, и его считали более государственным деятелем, чем полководцем. Кроме того, смерть князя в 1791 г., то есть еще до начала войны революционной Франции против коалиции, перевела его из разряда потенциальных противников в ряд героев прошлого.
Чаще других российских генералов на страницах революционных газет появлялся А. В. Суворов, ставший на многие годы символом российской угрозы и образцом опасного, но чудаковатого противника.
Как до, так и во время Революции французская пресса уделяла значительное внимание событиям в Османской империи, поэтому успехи А. В. Суворова в войнах с Портой были замечены. Своеобразным признанием талантов полководца стали многочисленные слухи, которые ставили именно Суворова во главе русских войск. В начале 1793 г., когда состояние французских войск было тяжелым, а снабжение весьма скудным и армия в целом нуждалась в реформировании, с особым вниманием читались любые сообщения о планах коалиции, в том числе порожденные фантазией того или иного корреспондента. Так, регулярно возникали слухи о подготовке в России большой армии, призванной выступить против Франции, иногда даже утверждалось, что эта армия уже выступила в поход. Командование этими войсками французские журналисты поручали именно Суворову[403]. В конце 1795 г. парижские газеты сообщили о подготовке крупного отряда русских войск для похода в Персию, на помощь грузинскому царю Ираклию. Возглавить этот поход должен был опять-таки Суворов, ставший к тому моменту фельдмаршалом.
Наибольшую известность во французском обществе принесли Суворову штурм турецкого Измаила в 1790 г. и взятие польской Праги в 1794 г. Революционные газеты внимательно отмечали рескрипты о награждениях русского полководца, не забывая отметить «варварскую» щедрость российской императрицы и баснословную стоимость наград[404]. В период Революции газеты описывали фигуру Суворова. Сведения Annales patriotiques et littéraires подчас отличались даже большей глубиной и беспристрастностью, чем статьи относительно нейтральной Moniteur. Суворов, ставший для печати со времен взятия Измаила живым символом «варварства» русской армии, изображался здесь без явных негативных характеристик: «Русский генерал граф Суворов не принимает никакого прямого участия в управлении Польшей. Замечают даже, что он ищет сближения с (польскими. – Авт.) революционерами»[405]. Спустя пару месяцев та же газета сообщала, что Суворов после вступления в Варшаву не позволил своей армии действовать в захваченном городе теми же жестокими методами, что и в ее предместье[406]. После взятия Варшавы Суворов действительно предпринял ряд мер по умиротворению восставших, в частности отпустил значительное число пленных.
Особое звучание приобрели заметки о странностях характера Суворова после вступления России в войну против Франции в 1798 г. Но и после назначения фельдмаршала главнокомандующим австрорусскими войсками парижская печать явно отдавала предпочтение слухам и анекдотам, а не реальным фактам. Этому во многом способствовало и то, что сам фельдмаршал сознательно провоцировал появление анекдотов и слухов о себе[407]. Так, читатели Moniteur узнавали, как во время короткого свидания с Людовиком XVIII в Митаве Суворов сказал монарху: «Тот день, когда я пролью последнюю каплю своей крови, чтобы помочь вам подняться на трон ваших отцов, будет самым счастливым в моей жизни»[408], а, получив от императора Франца коня, в ответ полководец пообещал ему ключи от Мантуи[409]. Чтобы подчеркнуть варварскую сущность и кровожадность Суворова, газета приводила фразу, сказанную им на приеме у австрийского императора: «Я привык сражаться, и не важно, что эта кампания обойдется мне в какие-то жалкие пятьдесят тысяч жизней»[410]. Чудачества и сумасбродства Суворова в конечном счете формировали довольно странный образ врага: непредсказуемого, безжалостного, но и смешного[411].
Непонимание и страх перед Россией под покровом иронии и гротеска – эти чувства были определяющими для образа России в общественном мнении 1799 г. Особое внимание журналистов к внешнему виду Суворова, его манерам и привычкам, по-видимому, являлось концентрированным выражением интереса ко всему русскому, существовавшего во французском обществе. В описании полководца можно встретить и «кюлоты», и короткую молитву, и ледяные ванны; последние, видимо, призваны были подчеркнуть то обстоятельство, что «северные варвары» пришли из полумифических стран и не могут спокойно обходиться на чужой земле без привычных для них льда, снега и холода. В этой связи появлялись сообщения о том, что некоторые русские солдаты, привыкшие к родному климату, не выдерживали итальянской жары[412]. Телесные практики, одежда, пища, нравы («алчность» и «фанатизм») – все, что казалось французам нецивилизованным, варварским, плохо объяснимым, подчеркивало инаковость противника. «Варварство» русских изображалось с помощью рассказов об алчности завоевателей: «Русские уже внушают в Италии ужас, который здесь вызывали грабежи прежней директории. Суворов взял в заложники детей богатых семей и особенно [из семей] патриотов. И не возвращает до тех пор, пока они ему не заплатят установленные суммы. Он берет только золотой и серебряной монетой и не хочет даже драгоценностей»[413].
Образу фельдмаршала Суворова придавался во французских газетах яркий национальный оттенок. Анекдоты и слухи о нем появлялись в большом количестве – через этот образ французский читатель знакомился с «русской действительностью». Намеренное «снижение» образа Суворова, насмешки по поводу боеспособности русской армии призваны были отвлечь читателей от мрачных мыслей о несокрушимости русской военной мощи и неизбежной реставрации монархии при опоре на русские штыки[414].
Осенью 1799 г., когда армия Суворова вынуждена была отступить через Швейцарию, газеты перестали бояться русского завоевания и, признавая заслуги русского фельдмаршала, подчеркивали значимость побед над ним: «Чем стал теперь этот ужасный Суворов, который ободрал обагренный кровью полумесяц, разорвал в клочья покоренную Польшу и который недавно попирал своей разрушительной и оскверняющей стопой итальянские республики? Он бежит. Он бежит в горы, он будет бежать до самой Сибири, и он отступает вместе с Готцем. Суворов ослабел в своих победах, и, как слышно, в еще большем сиянии славы возрождается Бонапарт». Князю Италийскому пророчили даже царскую немилость и тюремное заключение[415]. Такой исход событий, зная вспыльчивый характер императора Павла I, нельзя было полностью исключить.
«Периферийная» франкоязычная пресса выходила в тот период без контроля со стороны парижской цензуры и потому заслуживает отдельного внимания. В течение военной кампании 1798–1799 гг. Gazette de Leyde нередко цитировала австрийские военные бюллетени (издание многократно сообщало о прохождении войск под командованием Суворова по землям Северной Италии)[416]. Практически дословно цитировались и обращения российско-австрийского командующего к населению Италии и кантонов Швейцарии, что свидетельствует о наличии у журналистов солидной документальной базы, пополнявшейся практически
