— Иными словами, зондергруппы, ориентированной на борьбу со стригами, у нас нет?
— Отчего, есть. Учти, к слову сказать, что сейчас я раскрыл тебе информацию, уровень секретности которой намного превышает твой ранг.
— Многое из того, что мне известно, намного превышает мой ранг, — возразил Курт уверенно. — Что ж, это утешает; пусть хоть что-то. Итак, подводя итог сказанному: если бы присутствующие в Ульме знали о твоем здесь существовании, они давно объявились бы. Так?
— Pour cela[55]. Кроме всех вышеперечисленных причин к тому, есть и еще одна, прямо связанная с задуманным ими делом. Попав во внимание Инквизиции, я могу запаниковать и натворить глупостей, которые могут столкнуть один из кирпичиков возводимой ими башни, отчего все их планы пойдут прахом. Предупредить меня о проводимой ими операции на моей территории следует хотя бы для того, чтобы велеть мне, pardon, не путаться у них под ногами, если уж не привлечь к сотрудничеству.
— Стало быть, если ты перед ними засветишься, если, пусть среди них и нет твоих прежних знакомцев, в тебе признают сородича… Они вступят с тобою в контакт?
— Не задавайся, — с невеселой снисходительностью усмехнулся фон Вегерхоф. — Эту мысль я обдумываю уже не первую неделю. Да, если так — вступят. И тогда мы будем знать о них пусть не все, но многое. Одолеваемый сей мыслью, я брожу ночами по Ульму округ трактиров, коли уж он их так любит, пытаясь выследить его или заметить хотя бы улицу, если не дом, откуда он появляется, или самому, au pis aller[56], попасть ему на глаза; словом, брожу à l'aventure[57] и пока, как видишь, тщетно.
— Днем ты беседуешь со мной… книжки читаешь, как погляжу, покуда стража тебя оберегает, ночами бродишь по городу… Когда ты спишь? Вы вообще спите? Не для того, чтобы убить время, а — необходимость в этом есть?
— Разумеется. Сон — ведь это не только отдых тела, это и отдых рассудка. И то, и другое даже у новообращенного гораздо сильнее человеческих, действовать могут лучше и дольше, ergo, они имеют в передышке даже большую необходимость. Хотя, и более редкую. Само собою, я сплю, однако мне для восстановления сил требуется меньше времени, но это — мне. Я не имею своего гнезда и не растрачиваю сил на поддержание мысленной связи с птенцами — а ведь она постоянна. Что же касается текущего расследования, то я вполне могу позволить себе провести в делах пару дней, в патрулировании города — пару ночей и уделить сну час-другой наступившим утром, не теряя работоспособности.
— А прочее? — честно пытаясь следить за тем, чтобы вопрос не прозвучал излишне резко, поинтересовался Курт. — То, что еще нужно для поддержания твоей работоспособности? Это ты тоже выискиваешь ночами, или с сей незавидной ролью управляется твоя лоретка?
— Обыкновенно — да, — отозвался тот спокойно, однако почудилось, что на сей раз обычная усмешка фон Вегерхофа была не вполне искренней и принужденной. — Сейчас же, как я уже упоминал, Великий пост; для меня это значит нечто большее, чем для кого-то иного.
— Судя по словам твоей мыши, пост ты все же нарушаешь.
— Это лишь игра, — пояснил тот коротко. — Не более. Этим не насытишься и это… не выводит из равновесия так, как охота. Это — постные булочки на растительном масле, если тебе будет понятней в сравнении.
— И когда пост закончится… Но как тебе удается избежать паники или хоть слухов? Ведь не первый год ты живешь здесь и за это время наверняка перепортил кучу народу.
— Вовсе нет, — возразил фон Вегерхоф через силу. — Единицы. Больше — не было необходимости.
— Но вот что интересно: живут же другие, живут в городах… Как они с этим справляются? Они наверняка не постятся годами, как ты, от дела к делу.
— Люди просто не помнят. Если не ставить себе обратной цели, человек забывает все, что происходило с ним. Нанесенные раны затягиваются за два-четыре часа, а болезненные ощущения незначительны.
— Значит, стриг обладает способностями к внушению? И может…
— Может, — кивнул тот. — Я пока не могу — слишком мало времени я мог уделить тому, чтобы учиться владеть своими силами, однако настоящие мастера — да, они повелят тебе одеться, выйти из дому и принести себя на блюде, сами находясь при этом через улицу от тебя.
— Вообще говоря, зло берет, — внезапно для самого себя оборвал Курт. — Почему я, выпускник святого Макария, всего этого не знаю? Почему следователь Конгрегации, приступая к службе, не в курсе подобных вещей? Почему справка на эту тему, полученная мною из учебника, занимала полстраницы и содержала в себе народные предания вместо достоверных сведений? Сколько ты уже в Конгрегации? Мог бы за это время учебник написать — ну, хоть справочник!
— Справочник составлен, — возразил фон Вегерхоф. — Сейчас у архивистов — переписывается, и уже следующим годом он поступит в академию. Пока краткий — лишь основные, я бы сказал, жизненно важные сведения, посему на очереди, само собою, более пространный учебник. Составление его — процесс долгий и сложный; я ведь, как ты сам понимаешь, не совсем типичен в своей среде, и с вышестоящими приходится обсуждать любой вопрос, доказывая, à titre d'exemple[58], что предоставленная мною информация касается племени стригов вообще, а не только лишь меня в частности. Или — что она верна en principe[59]. Особенно нервически наверху относятся к сведениям, начинающимся со слов «в отдельных случаях», «некоторые» и «иногда». Это приходится переписывать по два-три раза, после чего править и сочинять внушительные «Supplementum»[60]… Спустя лет пять-семь, Гессе, о тебе станут говорить «старая гвардия», поражаясь тому, как тебе удавалось работать и даже — mon Dieu! — раскрывать дела.
— Сам удивляюсь, — пробормотал Курт недовольно. — Скорее всего — непостижимой Божьей милостью.
— Это одно стоит многого, — заметил стриг столь серьезно, что он взглянул на собеседника с подозрением, ожидая в продолжение колкости либо откровенной издевки. — Эту истину я прочувствовал.
— Личный опыт? — уточнил Курт, и тот вновь усмехнулся:
— Ставить опыты на Господней милости — дело неблагодарное, Гессе. Хотя, следует признать, у меня сей опыт удался… Присоединишься к обеду? Не люблю есть в одиночестве.
— Ну, еще бы… — невольно хмыкнул он, переварив широкую улыбку хозяина дома на сей раз уже привычно и почти спокойно.
***
В гостинице задумчивого майстера инквизитора ожидал, как наверняка выразился бы фон Вегерхоф, surprise agréable[61] — за полчаса до его возвращения хозяину было передано тщательно запечатанное письмо с просьбой вручить беспокойному постояльцу лично в руки. Со своей судьбой владелец, судя по его понурой физиономии, решил смириться, и никакого укора в его взгляде Курт, как ни старался, не обнаружил.
Краткое послание было подписано ульмским канцлером и содержало сведения о том, что ничего, подобного происходящему в городе теперь, за последние сто тридцать восемь лет замечено не было; за более дальние сроки Зальц не ручался, ибо составленные до упомянутого периода хроники грешили явными приукрашиваниями незначительных событий и столь же неприкрытым замалчиванием происшествий важных, имеющих, правда, все более социально-политический смысл. Поразившись и порадовавшись столь исполнительной готовности к сотрудничеству, Курт спрятал эпистолу в томик Евангелия и улегся на постель, подложив под голову руки и глядя в потолок. Полученная сегодня информация требовала осмысления, однако вместо стройной систематизации в голове крутились бури мыслей и шквалы эмоций.
Доносящийся из открытого окна шум вечернего города казался чем-то чуждым и противоестественным; близким, пусть и плохо понятным, но едва ли не привычным мнился мир иной — тот, в котором по ночным улицам бродят бессмертные создания, таясь днем за плотно запертыми дверями домов и творя десятилетие за десятилетием и век за веком свою собственную историю, храня собственные предания, выстраивая свои, особые законы и создавая свое общество, стоящее в стороне и над обществом смертных, чья жизнь — преходяща, а судьба — предрешена. Прохожий, чей пронзительный голос выкрикнул сейчас что-то, наполовину заглушенное множеством других слов и звуков, хозяин этой гостиницы, торговец на рынке, женщины у колодца — все они существуют словно в иной сфере бытия, словно за толстым и кривым стеклом, не ведая, что творится вокруг них, как не знают о том, какие твари копошатся и какие тайны сокрыты в земной тверди под их ногами. Воистину подлинным был мир ночных тварей, человеческой крови и смерти, мир этих законов и преданий, в котором существует теперь и он сам, столь же чуждый им…
Смертный человек в мире тьмы и теней…
Тьма упала на глаза разом, словно покрывало, и лишь по этой внезапности Курт понял, что уснул, не заметив сам, как — уснул без снов и видений, проспав до позднего вечера. Близящееся полнолуние исподволь распаляло почти уже сглаженный диск, озаряя комнату пробивающимся сквозь холодный ночной воздух ровным сиянием, город затихал, уступая свои улицы иному шуму, редкому и случайному, и — тишине, за которой укрывался беззвучный неясный мир…
