и сделал пару глотков. Вцепился пальцами в край столешницы, зажмурился.
Под закрытыми веками мелькали страницы тетради. Он не открывал её уже много лет, но записи оттуда въелись в память пятнами стыда.
Рецепты успокоительных препаратов, направления на ложные обследования к лжепсихиатрам. Записи, которые он вёл по наставлению врача: что красивого и хорошего он видел в девушках, с которыми специально знакомился, и что плохого — в увиденных парнях. Эротические фотографии женщин и его «успехи» с ними.
Сейчас, спустя много лет, Володя понимал, что всё это — чушь. Глупость, шарлатанство. Какого чёрта он вообще хранил эту тетрадку, почему не выбросил её, как только забрал из родительской квартиры? Почему, в конце концов-то, просто не спрятал тетрадь, раз уж принёс домой? Как умудрился попросту забыть о ней?
И в итоге её увидел Юра! Да, он уже знал из писем, как Володя «лечился», но в этой тетради было описано в подробностях каждое его действие.
Он сделал усилие над собой, повернулся и снова посмотрел на Юру. Не удивился бы, если бы того уже не оказалось в гостиной. Но Юра стоял в паре метров от него, будто боясь приблизиться.
— Прости, — сказал виновато, сделав шаг навстречу. — Я не имел права читать это, просто я подумал, что это наша тетрадь из капсулы, обложка такая же… я взял её, а листы распались, выпала фотография, я стал собирать…
Володя покачал головой.
— Всё нормально. Сам виноват, что разбрасываю вещи где ни попадя.
Он ожидал услышать что угодно, но не вину в голосе Юры. Злость, презрение, но не этот мягкий неуверенный тон.
— Ты не злишься? — уточнил Володя.
Юра сделал еще шаг, встал напротив него. Вздохнул:
— Злюсь. Ты даже не представляешь, как злюсь. Только не на тебя. На общество, которое полжизни внушало, что ты ненормальный. На взрослых, которые хотели тебя «вылечить». На страну, в которой существование таких врачей вообще было возможно. И на себя. Потому что меня не было рядом.
— Нет, Юр, не надо. Не говори глупостей. Это я тогда запрещал тебе приезжать, я был таким идиотом…
Юра грустно улыбнулся.
— Мы оба хороши. Но я должен был приехать и вытащить тебя. А я…
«Вытащить» — какое правильное слово. Тогда Володя сам себя утопил, отрезал единственную нить, за которую мог бы ухватиться, а потом, идиот, жалел об этом полжизни.
Он повернулся боком к Юре, присел на край стола, посмотрел на свернувшуюся у камина Герду. Собаке что-то снилось, она пару раз проскулила во сне, дёрнула хвостом.
Внезапная паника, охватившая его пару минут назад, отпустила. Какой же всё-таки Юра добрый. В этом он остался прежним, не изменился. Вечно себя очернял, а Володю — оправдывал.
«Ты не можешь быть неправильным, это я плохой, а ты — самый лучший». Интересно, продолжил бы он делать так, узнай про все те вещи, которые Володя допускал и сейчас…
И эта мысль вдруг материализовалась, будто вселенная услышала его и решила еще раз поиздеваться.
— Володя… — обеспокоенно сказал Юра. Протянул руку, дотронулся до его обнаженного плеча. — Что это?
Володя дернулся, ощутив прикосновение прохладных пальцев. Он спал в майке, а выходя из спальни, ничего не накинул на себя. И Юра увидел красный след на ключице.
— Да так, ничего… — Володя сбросил его пальцы, прикрыл ладонью кровоподтек на шее.
— Как это «ничего»? — В голосе Юры слышалась тревога. — У тебя кожа содрана, ты хоть чем-то обработал её?
— Юр, брось, само заживёт.
— Не брошу! — упёрся тот. — Где у тебя аптечка?
На мгновение вспыхнуло раздражение, но Володя сдержался — не хватало еще срываться на Юре. Он ведь просто проявил заботу, но Володя привык заботиться о себе сам, тем более когда дело касалось подобных «болячек».
— Хорошо, сейчас. — Он дошел до шкафчика у дивана.
— Давай я сам. — Юра взял аптечку у него из рук. — Сядь.
Володя присел на край дивана, отвернулся к окну. Под руку подвернулась чёрная тетрадь. Володя покосился на «Историю болезни» так, будто там лежала не бумага, а свернувшаяся кольцом змея.
Юра подумал, что это их лагерные записи: сценарий спектакля, заметки и напутствия друг другу. Но той тетради уже давно не существовало. Володя как наяву вспомнил яркий огонёк, пожирающий истлевшую бумагу, когда в девяносто шестом он пришел в оговоренную дату под иву и не встретил там Юру.
Володя сидел на берегу реки, выдирал один за другим листы, сворачивал их, чиркал зажигалкой и наблюдал, как медленно сгорают слова: строки сценария, реплики героев, несбывшиеся напутствия: «Что бы ни случилось, не теряйте друг друга», — всё равно уже потеряли. И как сгорает самое главное имя, написанное на полях с ошибкой: «Юрчка».
Потом он, конечно, пожалел. В приступе тоски по прошлому он сжег часть того, что от этого самого прошлого осталось.
Юра шуршал чем-то в аптечке, а потом подошел к нему со спины. Упёрся одним коленом в диван. Володя наблюдал в отражении черного окна, как уверенным движением Юра льет на ватный диск перекись водорода, аккуратно обрабатывает поврежденную кожу. Сначала было холодно, потом — защипало. Володя скривился от неприятного ощущения, поймал в отражении легкую улыбку Юры.
Затем в нос ударил резкий травяной запах — Юра открыл тюбик с заживляющей мазью. Володя замер, наблюдая за его рукой.
Мягко и нежно Юра коснулся его шеи подушечками пальцев. Почти невесомо провел по коже, с лёгким нажимом спустился к ключице. Володя не почувствовал боли, только трепет. И услышал, как громко стучит собственное сердце.
Юра смотрел ему в лицо — в отражении. Внимательным серьезным взглядом, который контрастировал с полуулыбкой на губах.
— Это сделал «кто-то неважный»? — произнес он так тихо, что Володя и не понял, вопрос это или утверждение.
Он не знал, что ответить — да и какая разница, правду он скажет или соврет?
— Да.
— Зачем?
Этот вопрос поставил в тупик. Если бы Юра спросил «За что?» или «Почему?», но он будто бы догадался…
— Я сам попросил.
