Подполковник Одинцов никак не вписывался в это логическое построение, но Абессинову было не до Макса Одинцова. Что-то там про «права старого друга» он легкомысленно пропустил мимо ушей, приняв эту фразу за такой же блеф, как и предложение Разумовского. Володьку раздражало, что Ника ведет себя странно и непривычно, и вообще она какая-то непривычная и незнакомая, на себя не похожа. Когда Макс, обмолвившись, назвал ее Леркой, Володя повел глазами в сторону рыжей красавицы, надеясь, что она сейчас возмутится, что ее перепутали с какой-то другой женщиной. Или не возмутится — это не в Никином стиле, — но строго укажет на ошибку.
Он ждал, но так и не заметил никакой реакции. Ни удивления, ни легкой досады, вообще ничего. Будто она услышала свое имя. Ну да, подумал он, другая прическа, другой цвет волос, другое имя, другая биография — все совпадает. И тогда пришлось поверить, что перед ним стоит именно Лерка, а не Ника, и тогда становились на место многие до того непонятные моменты, и тогда сердце стало ныть, как растревоженный больной зуб.
* * *
В ту секунду, когда Владимир Ильич Абессинов нарисовался в дверном проеме и потребовал немедленной конфиденциальной беседы, мотивируя это чрезвычайной важностью своего сообщения, мозги у Игоря и у подполковника Одинцова снова заработали на одной частоте. Как-то вдруг у них сложились в одну картину и внезапная находка в архиве (а где гарантии, что заказчик не знает уже об успехе предприятия?), и то, что им пришлось услышать от Ники в последние несколько часов. И тот факт, что Владимир Ильич Абессинов, кстати, приехал на ночь глядя. К их чести, этот пункт они рассматривали не глазами влюбленных и ревнивых мужчин, а исключительно как программный. И все вместе наводило на нехорошие мысли.
Интуиция подсказывала, что им придется работать с этим холеным красавцем, придется терпеть его присутствие, так что пора начинать привыкать. Они, конечно, посопротивлялись для приличия, но недолго. Где-то в глубине подсознания уже укоренилось и зрело твердое убеждение, что в руках Абессинова находятся недостающие части головоломки и, только сложив известные им факты, можно будет докопаться до истины.
Нельзя с уверенностью утверждать, что Макс перепутал имена специально. Скорее всего просто язык у него еще не поворачивался называть свою Лерку Никой, однако, поразмыслив, он решил, что все это случилось как нельзя более кстати.
Прав Владимир Ильич. Он идет ва-банк. И не простой, а с такими ставками, что дух захватывает. «Ставка больше чем жизнь» — шикарное название для какого-нибудь крутого триллера (жаль, что Чапек уже прошелся по этому поводу). И все-таки что-то подсказывало Максу и Игорю, что господину Абессинову в данном конкретном случае можно доверять. А может, не что-то подсказывало, а те фотографии, на которых трое: он, она и пушистый мишка? Нельзя сыграть такой взгляд и изобразить такую улыбку.
Затянувшуюся паузу нарушила Ника.
— Видимо, придется многое объяснять, — сказала она совершенно непринужденным тоном. — Поэтому предлагаю внести в программу вечера следующие пункты: никто никуда не уходит, но зато все мы дружно усаживаемся за стол и продолжаем вечеринку. Кстати, Макс, старый прохвост, ты, верно, забыл, но у меня сегодня день рождения. Именно его я и собиралась праздновать, когда вы так дружно нагрянули.
— А я думал, в октябре… — протянул Игорь, но тут же хлопнул себя по лбу раскрытой ладонью. — Ну да, Семен Семенович! Никак не могу привыкнуть.
— А и не надо привыкать. Примем как данность, что сегодняшний день — одно сплошное исключение. Сегодня нам всем придется поднапрячься и принимать на веру самые невероятные вещи. Для этого стоит выпить немного, чтобы расслабиться. Кроме того, мне все-таки потребуется грубая мужская сила для того, чтобы привести замысел в исполнение.
Макс попытался на нее строго зыркнуть, но она ответила ему безмятежным взглядом ровно светящихся зеленых глаз.
«Как у кошки», — в который раз подумал подполковник и сопротивляться не стал. Девочка очень взрослая, сама принимает решения. Его же дело — помогать, а не читать «патер ностер». Володя Абессинов выглядел поколебленным, но только слегка. На его лице читалась решимость вынести все до конца и до конца во всем разобраться. А вот если бы кто-нибудь из собравшихся умел угадывать мысли, то в мыслях Владимира Ильича им удалось бы прочесть одну нехитрую сентенцию: «Кем бы она ни была, какой бы ни оказалась, я ее люблю. И отступать не собираюсь». Эта мысль делала честь молодому человеку.
А Нике делали честь ее прямота и бесстрашие.
* * *
Какое там бесстрашие… Просто надоело прятаться. Надоело никому не доверять. Если из них троих, собравшихся у меня нынче вечером, кто-то окажется чужим, другим, не тем, за кого себя выдает, — очень жаль, что я так страшно ошиблась. Но лучше пусть я ошибусь, чем оскорблю подозрением хороших людей.
Рассказывая сегодня вечером о судьбе Уэсуги, о его смерти и о последующих событиях, я лишний раз поняла две важные вещи. Первое: как я устала жить не своей жизнью и постоянно находиться в одиночестве. Второе: я так давно ничего не боюсь, я так давно пережила сразу две своих смерти, что теперь даже смешно от нее, костлявой, бегать. «Делай, что должен, и будь что будет». Этот девиз мне всегда нравился. И теперь я собиралась им воспользоваться. Мы дружно хлопнули за мое здоровье, мягко обойдя вопрос о том, сколько мне исполнилось лет. Я была благодарна своим гостям за деликатность. Хотя как говорят в английском суде: «Мадам, назовите свой возраст, а теперь клянитесь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды». А потом я попросила Володю и Игоря помочь мне с одним делом.
Кухонный шкафчик по идее должен легко отъезжать, открывая за собой свободное пространство и выдолбленную в стене нишу. Нишу я долбила собственноручно и уверенно заявляю, что согласна красить мексиканских тушканчиков зеленой акварелью десятками, а то и сотнями. Но на рабский труд в каменоломнях не согласна. Так вот, о шкафчике. Он, как водится, не отъезжал. Причина была совершенно неясна, но только двое дюжих мужчин могли бы побудить его сдвинуться с места. Так что пришлось им потрудиться в поте лица. Зато страдания их я с лихвой вознаградила, когда бережно развернула полотняный длинный сверток, затем размотала тончайший японский шелк — темно-вишневый, густо затканный серебряными цветами сливы и… По комнате поплыл тихий-тихий двухголосый стон. Эти мужчины умели ценить красивое оружие и любоваться им. Я увидела не праздное любопытство, удовлетворенное за бокалом коньяка, не легкий флирт с седой стариной, не фамильярное похлопывание великих по плечу. Это было истинное благоговение.
Володя и Игорь легко подскочили со своих мест и поклонились мне — как и положено делать в приличных домах, когда гостям оказывают такую честь. Меч, перчатка и хорагай букэ Уэсуги — это вам не хвост собачий. Одна только цуба — гарда меча — оказалась выполнена с таким искусством, что ее можно было рассматривать часами. Строгость, простота и великолепие — именно так я могла бы определить сущность драгоценных вещей. Даже Макс, обычно равнодушный ко всяким музейным редкостям, особенно восточным, внезапно затаил дыхание и буквально растворился в созерцании.
— Теперь я понимаю, отчего за ними охотятся по всему свету и платят такие бешеные деньги, — произнес он пару минут спустя. Возможно, это не лучший комплимент прекрасному оружию; особенно же меня удивляло, что Макс, обожавший самого Уэсуги, так никогда и не проникся страстью к японскому образу жизни и в отличие от меня пресловутыми холмами в медно-красных кленах не грезил. Это не помешало ему стать отличным бойцом и самым преданным другом, но все же удивительно, согласитесь. Я объясняла подобное равнодушие тем, что Макс был совершенно самодостаточным человеком и Япония существовала для него как бы отдельно. Чуть ли не на другой планете. Что же до драгоценных блондина и брюнета всей моей жизни, то, переводя взгляд с одного на другого, я никак не могла решить, кто из них мне больше нужен. Кому отказать, кого привечать. Оба хороши, оба нежны и влюблены, оба сильные и умные. Я бы даже сказала — очень умные. Ни малейшего намека на ревность, никаких обиженных лиц, никаких многозначительных взглядов в мою сторону. Даже если где-то глубоко внутри они и кипят страстями, то внешне это никак не выражается. Словно и не случилось безумненькой перепалки в коридоре.
— Так как же тебе удалось получить эту красотищу обратно? — спросил Макс, одним вопросом принимая Володю в наше маленькое братство.
* * *
Похороны у меня были достойные. Не чересчур пышные, зато именно такие, какие себе устраивала бы я сама. Никаких заунывных похоронных маршей (на этом я всегда настаиваю особо). Вполне приличный оркестр исполнял музыку Дворжака, Сибелиуса, Моцарта, Шопена, Альбинони, и разыгравшиеся музыканты, кажется, сами стали получать от этого удовольствие. Каждое следующее произведение звучало еще лучше, чем предыдущее.
