Внезапно я оказался около Харисийских ворот, и взору моему явилось очередное видение: варварский стратиг на белом сарацинском скакуне, в сопровождении надменных архонтов и рослых телохранителей торжественно вступал в завоеванный город. Медленно, в полном молчании проехал он по залитым кровью улицам поверженного Константинова града, остановил коня на Августеоне и, спешившись пред самыми вратами святой Софии, неторопливо ступил в поруганный храм.
Невидимый для окружающих, следовал я за ним, пытливо вглядываясь в облик сего воителя, ибо казался он мне смутно знакомым: голова его была покрыта большим тюрбаном, закрывающим самый лоб до высоких дуг бровей, под которыми выделялись глаза с пронзительным взором и тонкий крючковатый нос, нависающий над полными, яркими губами сластолюбца. Черты лица его напомнили мне почему-то попугая, приготовившегося клевать спелую вишню.
С трепетом и отвращением к творимому святотатству наблюдал я, как взошел он на амвон Великой Церкви и, схватившись за раздвоенную бороду свою, принялся что-то бормотать на незнакомом мне варварском наречии, несомненно вознося великую хулу на Господа! И в сей же миг, будто пораженный отравленной стрелой, в великом страхе отшатнулся я прочь, ибо вдруг узнал в оном святотатце того самого нечестивого сына пустыни из недоброй памяти фускарии Домна!
Да, несомненно, это был тот самый агарянин: все те же сверкающие нестерпимым алым огнем глаза, тот же похожий на клюв хищной птицы нос… Нет, вовсе не на попугая походил он, но на стервятника, лакомящегося мертвечиной!
Неожиданно пылающий адовым пламенем взор его обратился прямо на меня, кровавые губы раздвинулись, острые зубы хищника ощерились в жуткой ухмылке, и, простерши ко мне руку с унизанными дорогими перстнями пальцами, он заговорил. Голос же его был подобен рьманию зверя, шипению змеи и карканью ворона:
— Смотри, монах! Смотри на сей Вавилон, одетый некогда в виссон, порфиру и багряницу, украшенный золотом, камнями драгоценными и жемчугом. Видишь дым от пожаров? Слышишь сей плач и стоны, эти вопли и стенания? Знай же, _ пройдет еще шестьсот и пятьдесят лет, и переполнится мера терпения твоего Господа! И исполнится все виденное тобою ныне, и падет великий град, царствующий над земными царями, падет и навеки соделается жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу! Так возрыдай же, монах, с плачем ударяя себя по бедрам, ибо наострен уже меч Востока на заклание ромеев и вычищен для истребления христиан!
В безмолвном ужасе внимал я словам сего беззаконного создания, ибо язык мой словно прилип к гортани. Все так же усмехаясь, глядел он на меня, а затем заговорил вновь, но голос его был теперь как будто полон жалости и сострадания:
— А сейчас скажи, монах, готов ли ты ныне за спасение сего града отдать мне нечто уже некогда обещанное тобой? Дабы не наступило время его и не был бы он отдан на посмеяние народам и на поругание всем землям, а голова последнего василевса не красовалась бы на вершине порфирной колонны форума Августеон? Знай, в моих силах продлить славу Империи до конца времен! Или мнишь ты, что все оное недостойно твоего спасения? Такова ли гордыня твоя? Ответь мне, монах!
Вострепетав в сметном страхе, с отвращением отпрянул я от коварного искусителя, троекратно осенив себя крестным знамением; он же засмеялся злобно и произнес нечто загадочное:
— Да будет так! И пусть паук плетет свои тенета в палатах кесарей и сова несет дозор под сводами Афрасиаба!
И едва отзвучали эти таинственные слова, как образ демонического воителя стал меркнуть, само видение затуманилось, будто подернувшись кисейной пеленой, а затем и исчезло вовсе, я же вновь оказался пред образом Пантократора в малой келии нашего монастыря.
Неудивительно, что разум мой был смятен до крайности сим мороком. Сомнения тяжким грузом легли мне на сердце и смутили дух. Однако, поразмыслив, я понял, что отнюдь не божественное вдохновение посетило меня, но, напротив, диавол вновь пытается уловить меня в свои сети, добиваясь заполучить мою бессмертную душу, насылая подобные искусы и помрачения рассудка.
Означенные напасти побудили меня умножить усилия, направленные на спасение души, и, перво-наперво, обратился я за духовной помощью и поддержкой к игумену Феодору, без утайки поведав ему на исповеди, как своему наставнику, о терзающих меня бесовских искушениях. Преподобный внимательно выслушал меня и сказал следующее:
— Мужайся, сын мой! Полагаю, велики прегрешения, совершенные тобой в мирской жизни, что столь яростно нападает на тебя враг рода человеческого. Потому беги всех суетных удовольствий и самих помыслов об оных. Помни, что распевающих песни Господь считает визжащими свиньями, а кифаредов — инструментами сатаны, на беспутных флейтисток и пляшущих женщин смотрит как на Иродиаду, на блудниц — как на коз смердящих, а на юнцов, которые погрязли в игрищах, насмешках, кривлянии, пьянстве и растлении мальчиков, — как на нечистых земных пресмыкающихся, зверей и порождений Ехидны. Чуждаясь всего этого, ты прославляешь Господа, потакая сим порокам или даже просто, будучи безучастным, наблюдая за оными, — кадишь Велиалу!
— Как же мне избавиться от пагубных искусов, — вопросил я почтенного настоятеля, — когда ни пост, ни молитва не могут вовсе изгнать наваждений, насылаемых на меня отцом лжи и обмана?
— Что ж, — отвечал Феодор Студит, — есть и иные пут, ведущие к просветлению души и приближающие к Божеству. Испытай их. Многие из известных мне иноков и подвижников Божьих совершали и совершают дело своего спасения самыми разнообразными подвигами. Есть среди них такие, что называют себя нагими и вместе с одеждой отвергают всякую заботу о теле; есть не заботящиеся о волосах, ибо полагают это мирской роскошью и изнеженностью; имеются спящие на голой земле, о которых один из мудрецов сказал, что хотя они спят весьма низменно, но стремятся к самому возвышенному; босые, не носящие обувь в продолжение целого года; грязные, внешне покрытые грязью, однако чистые сердцем; не моющиеся и не моющие одних только ног; молчальники, сохраняющие молчание в продолжение всей жизни, славные не молчанием, но прославлением; безмолвники, или исихасты, стремящиеся к успокоению от всех забот и сует мирских и посвятившие себя самому строгому уединению; пещерники, которые, ютясь в горах и расселинах земли, обнаруживают всю глубину духовного созерцания; налагающие на себя железные вериги и называющиеся вооруженными воинами Божьими; погребенные в аскетизме, из которых одни совершенно зарывают себя в землю, приближаясь тем самым к настоящему погребению, другие заключаются в весьма тесные келии и именуются затворниками, третьи подвизаются на столпах и потому называются столпниками — орлами, парящими в превыспренних сферах, для коих столп есть маяк спасения, арена борьбы для непобедимого атлета, лествица духовная и жилище для тех, пищей которым служит небесный эфир, а наслаждением — лучи божественного света и пребывание в постоянном общении с Богом. Иные из монахов прославляются подвигом стояния. Так, знаком я с одной инокиней из монастыря Хрисоволанта, что, простерши руки к небу и тихо творя молитву, иногда простаивала в этом положении недвижимо целую неделю, так что после не могла уже собственными усилиями опустить вниз руки и нуждалась в помощи сестер. Когда же те делали это, то явственно слышно было, как члены сей подвижницы издают страшный треск. Избери же, чадо мое, духовное упражнение себе по сердцу и по силам и дерзай на спасительных путях, ведущих к Свету Истинному! Но прежде всего стань смиренным пред стопами Спасителя, чтобы и Он сам, борясь за тебя, победил воинственного плотского демона и чтобы тебе была присуждена победа: ведь Господь противодействует высокомерным, смиренным же дает благодать!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
