— На том и порешим, Тимофей Степаныч.
Воробьев забарабанил в дверь снаружи:
— Валериан Владимирович, у телефона товарищ Подвойский!
— Вот и хорошо, — Куйбышев открыл дверь и обернулся к Авандееву: — Я ему скажу про тебя. Не прощаюсь, через пять минут продолжим разговор.
— Видно, сегодня день встреч и разлук, — сказал час спустя Авандеев. — Пошли, Семен Тимофеич. А к товарищу Подвойскому я зайду сам. Может быть, и Захара там встретим, на вокзале.
— Навряд ли, — Воробьев покачал головой. — Их послали на охрану железнодорожного моста.
…Самара пала, белочехи хлынули на восток по Самаро-Златоустовской и по Ташкентской дорогам. Отряд Блюхера, пытаясь преградить путь чешским войскам, повернул к Самаре, отбил у мятежников родной для Авандеева уездный городок. Но белочешское командование бросило туда новые полки. Некоторые сподвижники Блюхера советовали ему двигаться к югу, там действовал отряд Чапаева. Командир не мог последовать этому совету: нуждался в помощи осажденный войсками Дутова Оренбург. Оттуда надо было вывести все революционные силы и, встретившись с отрядом красных казаков Ивана Каширина, пробиваться к северу на соединение с частями Красной Армии…
Отряд Блюхера повернул на восток, Авандеев остался в занятом белыми городе. С Куйбышевым ему вновь встретиться не удалось, но он побывал у Подвойского, получил полномочия и указания.
Перед подпольным укомом, который возглавил Авандеев, была поставлена задача: временно укрыть коммунистов и активных сторонников Советской власти в надежных местах, создавать партизанские отряды и направлять их не на восток, как ранее полагал Авандеев, а на юг, к частям Красной Армии, удерживающим левобережье Волги. Нужно было завязать связи с самарским подпольем, а через него или самостоятельно — с губревкомом или штабом армии. Авандеев хорошо знал город и весь уезд, а его самого не узнавали. На подпольном заседании укома-ревкома было решено: бывший секретарь укома Ильин перебирается в сосновый бор и руководит подпольной жизнью западной половины уезда. Авандеев берет на себя кроме общего руководства восточную лесостепную часть.
…И угораздило же Румаша попасть в небольшой полубашкирский городок на берегу реки, которую башкиры называют Акиделем, чуваши — Шурадылом, а русские — рекой Белой. Забрался и застрял тут. Прошло и пятнадцать недель, и семнадцать после масленицы.
Чулзирма, Сухоречка, Оля… как давно все это было! Да и было ли? Может, пригрезилось, когда он дремал в седле во время далеких походов? О, нет! Оля не сон. Вот ее письма, хранятся у самого сердца.
И надо же было всему этому случится! К весне умер от чахотки председатель Совнаркома Шепелев. Он рекомендовал в партию Романа Тайманова, обучил шоферскому делу. Председателем Совнаркома стал заместитель Шепелева Поповский, из эсеров. Румаш не захотел служить эсеру, попросился в конный отряд Арбузова. Поповский не стал его задерживать. Он любил ездить в коляске. Гнуть все дела Совнаркома и уезда на свой лад Поповский сначала не решался, побаивался коммунистов — Кокина и Дукельского. Отозвали их из Стерлибаша. Товарищ Козин уехал в Самару, а товарищ Дукельский — прямо в Москву. Через неделю после их отъезда белочехи заняли Уфу. Командира отряда Арбузова разжаловали в рядовые, обвинили в излишних жестокостях за расстрел руководителей золоторевского офицеро-кулацкого восстания… Нового командира не назначили. Спросил Румаш товарища Арбузова, кто же командир, тот усмехнулся в ответ:
— Каждый сам себе командир. А главковерх у нас Поповский.
Коммунисты, помня наказ товарища Козина, настаивали на эвакуации. Даже упорные слухи о зверствах белочехов в Самаре и Уфе не обеспокоили Поповского и его приспешников.
«Но куда же, куда же мы едем? Три дня кружимся вокруг. Вот опять свернули налево. Зачем? Ясно, опять в село Ахметовну. А все потому, что ведет нас «главковерх» Поповский…» Румаш лениво покачивается в седле. Не узнали б теперь его чулзирминские и сухореченские друзья. В плечах раздался. Лицо задубело, губы потрескались, над верхней губой темнеет пушок. Добела выгоревшая гимнастерка, потрепанная фуражка с пятиконечной звездой… А оружия хватило бы на четверых: слева шашка, справа наган, за спиной карабин, у пояса граната. Нет, ничего в нем не осталось от бывшего приказчика-щеголя.
Румашу надоело плестись шагом, хлестнул коня. Поскакал галопом вдоль растянувшейся тележной армии Поповского.
И-ex, вот так на скаку сверкнуть бы шашкой да рубить, рубить головы врагам революции! Впереди коляска. Взмахни, Румаш, клинком, рази врага! Но нет, на ней не враг. Конь Румаша, снова перешел на шаг.
В Ахметовке состоялось заседание бродячего Совнаркома. Поповский разливался: позор, мол, бросить город на произвол анархии, а чехи и не знают о каком-то Стерлибаше, да и вообще они друзья русской революции, а стало быть, и Советской власти. И большинством эсеровских и «нейтральных» голосов было решено вернуться в оставленный три дня назад город.
С единственного грузовика сбежал шофер. Поповский вспомнил о бывшем совнаркомовском шофере Тайманове. Румаш, выехавший из города верхом, вернулся туда на автомобиле с совнаркомовским скарбом. Разгрузившись, где было указано, Румаш не без умысла отогнал машину в небольшую улочку близ здания Совнаркома: в случае опасности можно укатить через пустырь к мосту!..
К ночи посвежело. Румаш убрал оружие под сиденье, поудобней устроился в кабине, оставив дверцу приоткрытой, и моментально уснул. А проснувшись на рассвете, ни часовых, ни патрулей не обнаружил. Неорганизованная «армия» Поповского распалась.
Распахнулась калитка дома напротив — в нее протиснулась широкобокая корова. За ней с хворостинкой в руке семенила старушка башкирка. Корова задержалась у грузовика, засопела. Старушка подняла было прут и вдруг, внезапно помолодев, юркнула обратно во двор. Перепугали бабку три всадника, которые мчались прямо на нее с обнаженными шашками.
«Вот они, беляки», — сообразил Румаш. Один что-то повелительно кричал, размахивая саблей, другой, злобно матерясь не по-русски, старался хлестнуть Румаша плеткой: видно, требуют завести автомобиль. Румаш, вспомнив, что на нем не было ни ремня, ни фуражки с красноармейской звездой, зевнул, почесался и, приговаривая «хазыр, хазыр»[28], бросился к мотору, потом обратно к кабине, забормотал по-башкирски. Над ним снова взвилась плетка. Но конь беляка дернулся под седоком, и и удар пришелся по спине бабкиной коровы.
Корова вздрогнула и, повернувшись, загородила Румаша от всадников. Двое поскакали назад. У грузовика остался самый злой.
Румаш приподнял сиденье. Белый, рассвирепевший от бестолковости коровы, саданул ее шашкой по шее. Одновременно с ревом животного прозвучал выстрел. Офицер упал с копя. Два всадника круто повернули к грузовику. Румаш, перехватив наган левой рукой, в правую взял гранату и метнул ее навстречу врагам. Перепрыгнув через окровавленную тушу, Румаш скользнул в приоткрытую калитку. На взрыв гранаты эхом отозвался другой, более мощный — у здания Совнаркома…
Забежав в сарай, Румаш в отчаянии заскрежетал зубами:
— Ну, попадись ты мне, сволочь Поповский! Сколько коммунистов погибнет из-за тебя, подлый предатель. Ах, почему я вчера не отрубил тебе голову, когда чесалась рука!
На улице стреляли. Румаш выскочил из сарая и рванулся к калитке. Неизвестпо откуда появившийся мальчуган, раскинув руки, преградил ему дорогу:
— Не ходи, ага, не ходи на улицу! Корову убили и тебя убьют. Там много-много злых дошманов, — шептал ребенок. Он сквозь щелку забора наблюдал за Румашем и в нужный момент открыл ему калитку, запертую перепуганной бабкой. Румаш отстранил мальчика, порываясь выйти на улицу, но кто-то с силой схватил его сзади.
— Тебя убьют. Спасибо аллаху, никто из беляков не видал тебя возле нашего дома. Спасибо Афзалу, что раскрыл калитку. А кто тебя видел, тех уже нет! Ты их сам убрал, товарищ Тайман-батыр…
Это был отец мальчика, рабочий кожевенного завода, узнавший в отчаянном парне агитатора, выступавшего как-то в цехе. Кожевенник увел Румаша на огород, велел ему и Афзалу полоть сорняки, а сам пошел дорезать корову.
Выстрелы затихли. Новые хозяева отогнали грузовик. Калитка, видимо, не привлекла внимания. Убитые валялись не только у этого дома. Румаша оставили жить в доме на правах приехавшего из деревни родственника. Каждый вечер рабочий рассказывал Румашу о том, что творится в городе. Много погибло коммунистов, советских работников и рабочих в Стерлибаше. Над Белой каркали черные вороны. Вода в реке побурела от крови.
Отец Афзала не был ни красным, ни белым. Большевистского агитатора он спас по просьбе матери-старушки и сынишки. Позже оп и сам привязался к неожиданному родственнику, да и дело, которому служил Румаш, стало рабочему казаться близким.
