– Ты, кажется, не такой, как твой отец. В последней битве ты показал свое бесстрашие и то, что принадлежишь нам душой и телом. За подобную преданность…
Кулагу вдруг замолчал. Ступни его ног начали пылать огнем, словно он поставил их в жаровню, на раскаленные угли. Это надвигался очередной приступ болезни. Она всегда приходила так. Ильхан знал – к полудню жар поднимется от ног, охватить все тело, помутнеет сознание и разум. Он с трудом овладел собой. Время для дел еще было, и потому Кулагу продолжил свою речь:
– За подобную преданность я решил назначить тебя главным над туменом. Отныне ты отвечаешь за десять тысяч храбрых воинов. – Ильхан поочередно повернул голову к визирю и писцу. – Повелеваю записать это.
Глаза Адак-нойона засияли. Он выхватил из ножен саблю и, не вставая с колен, поцеловал клинок:
– Какими словами мне благодарить вас, о великий хан! Клянусь всегда честно и преданно служить вам!..
Кулагу внимательно посмотрел на молодого нойона. Нет, он не ошибся. Этот будет действительно служить преданно. Что значит для настоящего монгола смерть отца, если под твое начало дается тумен? Ведь это совсем иная жизнь, чем прежде. Это почет и слава, это сладкое, ни с чем не сравнимое чувство власти над людьми.
Щеки Адак-нойона пылали от счастья.
Кулагу поднял руку.
– Хорошо, – сказал он. – Теперь, эмир Адак-нойон, слушай наш второй приказ. Ты возьмешь тумен, состоящий из монгольских и кипчакских воинов, и выступишь навстречу Ногаю. Объединив все наши отряды, ты дождешься его близ Шемахи и заставишь бежать с поля битвы.
Адак смело посмотрел в глаза ильхана:
– Я выполню ваш приказ, но у меня есть одна просьба.
– Говори.
– Разрешите мне вместо кипчаков взять воинов из местных народностей.
Ильхан нахмурился:
– Почему?
– Кипчаки – мусульмане. Я видел их при взятии Багдада и в битвах с Бейбарсом. Они теряют мужество и сражаются без должного усердия. Войско Ногая почти все состоит из мусульман…
– Я понял тебя, – сказал Кулагу. – Пусть будет по-твоему. А теперь иди. Да не покинет тебя бог войны Сульдэ.
Адак в сопровождении нукеров ушел из шатра, а Кулагу еще долго сидел в задумчивости, прислушиваясь к тому, как медленно и неумолимо поднимался по ногам от горящих ступней жар все выше и выше.
Время уходило. И не так уж много его осталось до той поры, когда жар охватит все тело и начнет мутиться разум. Ильхан посмотрел в сторону Ель-Ельтебира.
– Приведите сюда беглецов.
* * *
Шатер был просторным, и пленников, запыленных, в изорванных одеждах, со связанными волосяными арканами руками, поставили у входа. Со всех сторон их окружили молчаливые суровые нукеры с обнаженными саблями.
Свободными были руки только у Кундуз. Она вошла в шатер, поддерживая ими свои сказочные косы. И сам ильхан, и собравшиеся здесь нойоны не могли оторвать глаз от девушки.
За время скитаний Кундуз исхудала, потемнела лицом, но даже это не могло скрыть ее удивительную природную красоту.
Из бокового, закрытого шелковой занавеской входа неслышно вышла Тогуз-хатун и остановилась в стороне. Ее внимательные глаза изучали лицо то Кулагу, то лицо молодой женщины. На миг в них мелькнула искорка ревности, но тотчас погасла. Мягкая улыбка тронула ее полные, красивые губы.
– Великий хан, – сказала почтительно Тогуз-хатун, – я хотела бы поговорить с этой беглянкой, прежде чем вы решите ее судьбу. Если будет на то ваша воля, я уведу девушку пока к себе…
Кулагу усмехнулся. Тогуз-хатун что-то задумала, и отказывать ей не было причины.
– Пусть будет так, как этого хочешь ты…
– Пойдем, – сказала Тогуз-хатун и взяла Кундуз за руку.
Девушка не сдвинулась с места, в отчаянии глядя на Коломона.
Тот чуть заметно кивнул.
– Иди за мной, – властно приказала Тогуз-хатун, и нетерпение послышалось в ее голосе.
– Иди, – прошептал Салимгирей. – Случится то, что должно случиться…
С самого начала, когда кончилась их свободная жизнь и они, напоровшись на засаду, оказались в руках монголов, беглецы договорились во всем слушаться Салимгирея.
Придерживая руками тяжелые косы, Кундуз покорно пошла за Тогуз-хатун.
В шатре стояла пугающая тишина, и свет, падающий через отверстие в куполообразной крыше, сделался вдруг тяжелым и тусклым.
Ильхан в упор посмотрел на Салимгирея, угадывая в нем главного.
– Рассказывай. Кто ты? Откуда?
Салимгирей почтительно опустил голову.
– Я был сотником в Золотой Орде, – сказал он тихо. – Я из рода кереев. Узнав, что глава нашего рода Саиджа служит вам, о великий хан, я захотел стать его воином.
Кулагу, словно одобряя услышанное, закивал головой.
– А этот человек, – Салимгирей кивнул на Коломона, – ромей. Он непревзойденный мастер, строитель. Когда Журмагун-нойон захватил город Гянджу, он попал в неволю, затем был отдан Менгу-Темиру и как раб отправлен в земли Золотой Орды. Какой раб не мечтает стать свободным? Поэтому он и бежал. Люди говорят, что церковь, которую он строил в Гяндже, все еще не завершена…
Ильхан оживился:
– Это правда. Я видел эту церковь.
В глазах Кулагу вдруг мелькнул огонек. Он вспомнил о том, о чем еще недавно думал, – объединить вокруг себя христиан, сделать их главной опорой трона.
Ильхан прищурился и испытующе посмотрел на Коломона:
– Ты мог бы ее достроить?
– Да, великий хан.
– Я дарю тебе жизнь. За это ты выполнишь свое обещание.
Помолчав некоторое время, словно забыв о ромее, Кулагу вновь нахмурился и спросил:
– Почему бежали остальные?
– Они жители гор и в свое время тоже оказались в неволе, – сказал Салимгирей.
Ильхан всмотрелся в лица пленников. И, хотя все они были одеты в кипчакские одежды, он легко узнал среди них грузин и армян.
– Но я вижу здесь и кипчаков…
– С нами пятеро воинов из Золотой Орды. Они не захотели больше служить хану Берке.
Кулагу брезгливо поморщился.
– Значит, им стало тяжело? А убегая к ильхану Кулагу, они считали, что будут растить здесь брюхо и валяться на мягких коврах с белотелыми женщинами?
Салимгирей не успел ни ответить, ни возразить. Кулагу резко вскинул голову.
– Да услышат все мое решение. Ты, – он посмотрел на Салимгирея, – спешил к Саидже, чтобы стать его воином. Пусть исполнится твое желание. – Кулагу перевел взгляд на Коломона. – Ты завершишь строительство церкви. В Гяндже много христиан. Пусть это будет нашим подарком им. Грузин и армян возьмешь с собой. Научишь их обращаться с глиной и камнем.
Ильхан замолчал, прислушиваясь, как жар все выше поднимается по телу. Он дошел уже до поясницы, и скоро должно было начать жечь в желудке.
– Кипчаков убить! – резко сказал он. – Пусть это станет примером для всех. Неблагодарные по отношению к своему хану рано или поздно предадут и того, кто их приютил.
– Великий хан! – крикнул Салимгирей. – Они хорошие воины. Пошлите их со мной, и они станут первыми в битве и прославят ваше имя.
– Не убивайте их! – добавил Коломон. – Пошлите вместе со мной строить церковь!
Не то усмешка, не то гримаса боли исказила лицо Кулагу. Затапливающий больное тело жар вызвал в нем чувство бешенства. Ему, ильхану, которому подвластны сотни тысяч людей, предстоит умереть, а ради чего останутся на земле эти пятеро кипчаков? Пусть умрут раньше! Если бы можно было отвести собственную смерть ценой чужих жизней, Кулагу, не задумываясь, уничтожил бы всех до единого из живущих на земле.
И вдруг тишину нарушил мягкий вкрадчивый голос:
– Разве ильхан когда-нибудь говорит дважды?
Это уронил слова визирь Ель-Ельтебир. И всем стало ясно, что участь кипчаков решена.
А Кулагу вдруг спросил:
– Кто эта девушка, которая была с вами?
Коломон сделал шаг вперед, и тотчас в руках стражи блеснули клинки. Ромей невольно попятился.
– Она кипчачка. Моя жена.
– Хорошо. – Ильхан о чем-то сосредоточенно думал.
– Девушка останется в ставке. Ты увидишь ее только после того, как закончишь строить церковь.
– Но почему, великий хан?
– Ты сумел убежать от Берке. Что помешает тебе убежать от меня, если она будет с тобой рядом?
Коломон опустил голову. Ханы не говрят дважды…
* * *
В шатре Тогуз-хатун рабыни и служанки окружили Кундуз. Ханша велела принести ей еду, но девушка ни к чему не притронулась.
Тогуз-хатун пристально рассматривала ее.
– Ты покинула родные степи и бежала в чужие земли с мастером-ромеем… Почему? – спросила она.
Кундуз вскинула глаза. В них стояли слезы – словно плавились светлые льдинки.
