– Он любит меня! И я люблю его!
Тогуз-хатун понимающе улыбнулась:
– Как ему не любить… Девушку, у которой такие волосы, полюбит любой мужчина. Все они падки до необычного… Я знаю это…
Ханша вдруг протянула руку, и рабыня, угадав ее желание, вложила в ладонь Тогуз-хатун нож.
Дважды блеснуло широкое лезвие, и тяжелые черные косы упали на пол, застланный ярким, как весенний луг, ковром.
Кундуз, рабыни, служанки пораженно молчали.
Неслышно ступая, подошла старая рабыня, подняла косы и понесла из шатра. Морщинистые руки ее гладили шелк волос, словно они были живыми.
– Зачем? – давясь слезами, тихо спросила Кундуз. – Зачем вы это сделали?
На губах Тогуз-хатун застыла злая улыбка.
* * *
При жизни Чингиз-хана все его войско было разделено на два крыла – правое и левое. К правому относились воины, живущие в западных землях, к левому – воины из восточных аймаков.
Согласно этому правилу, было устроено и войско Золотой Орды. Чингизиды со своими воинами на правом бергу Итиля входили в правое крыло, все левобережье и земли вплоть до Мавераннахра составляли левое крыло. Главой первого считался Ногай, вторым руководили младший брат Берке – Беркенжар и сын Туки – Менгу-Темир.
В захвате новых земель обычно участвовало только то крыло, к которому они находились ближе, и лишь в очень больших походах оба крыла выступали совместно. После смерти Бату-хана Орда ни разу не решалась на большой поход на запад, и поэтому, когда было решено вернуть Кавказ, против Кулагу выступило правое крыло под предводительством Ногая.
Не было в это время в Золотой Орде более умного нойона, чем Ногай. По законам, установленным Чингиз-ханом, он не имел права на наследование ханской власти, но влияние его среди чингизидов было велико.
После смерти сыновей Бату, когда решалось, кому быть отныне повелителем Золотой Орды, Ногай принял сторону Берке, и это определило исход спора.
Нойон знал, что Берке не обладает многими качествами, которые необходимы хану, но другие претенденты имели еще меньше достоинств. Это и определило его выбор.
Сразу же, как только Берке, вопреки воле Каракорума, стал ханом, состоялся разговор, о котором одинаково не могли потом забыть ни Ногай, ни новый хан.
Оба они думали о будущем Золотой Орды, но мысли их были разными.
Они сидели в юрте одни, пили кумыс и вели разговор.
– Как ты думаешь поступить с орусутами? – спросил Ногай. – Будем по-прежнему натравливать друг на друга их князей и собирать с народа лисьи и заячьи шкуры? Или у тебя другие мысли?
Берке молчал, любуясь тем, как играли золотые пылинки в солнечных лучиках, падающих в отверстие свода юрты.
– Смотри, – с чуть заметной угрозой в голосе сказал нойон, – орусуты не кочевые народы вроде кипчаков. И обычаи, и то, как они живут, – все другое. Орусуты многолюдны, они привыкли жить на одном месте, и их будет трудно долго удерживать в повиновении. Если у них появится человек, который сумеет объединить княжества, то первой их добычей может стать Золотая Орда.
– У тебя есть что сказать?
– Ты хан, и я хотел бы услышать твое слово…
– Я не думал об этом. Скажи первым…
– Хорошо. – Ногай сощурил глаза, задумался. – Подобно Кубылаю, вступившему в Китай, ты должен войти в земли орусутов и править ими.
– Хочешь, чтоб я ушел к ним и потерял Золотую Орду? – подозрительно спросил Берке. – Хочешь, чтобы со мной произошло то же, что с Кубылаем? У него сегодня есть Китай, но уже нет Великого Монгольского ханства… И кроме того, узнав о наших замыслах, орусуты не захотят этого.
– Орда никогда не боялась посылать своих воинов в битвы… – горячо сказал Ногай. – Можно ведь поступить и иначе. Надо разделить орусутские земли на аймаки, и править ими станут монгольские нойоны. Пусть вместе с ними по орусутским землям кочуют наши воины с семьями.
– Это трудно сделать… Небольшие отряды легко уничтожить…
– Да, будет кровь. Но монголы умеют подчинять и властвовать. Ты пошлешь новых воинов. Девятихвостое белое знамя нашего великого предка Чингиз-хана принесло монголам славу и счастье, – жестко сказал Ногай. – И потому каждый из них будет считать себя счастливым, если умрет под этим знаменем.
Берке с трудом сдерживал охватившую его ярость:
– Так думаешь ты! Но ты забыл, что в свое время не побоялся сказать в глаза самому Чингиз-хану Аргусун-хуурчи.
Кто из потомков Потрясателя вселенной не знал об этом случае? Знал об этом и Ногай.
В одном из походов на восток Чингиз-хан, завоевав земли корейцев и взяв себе для наслаждений дочь покоренного правителя – девушку удивительной красоты, совсем забыл о монгольских кочевьях. И тогда к нему из родных степей примчался певец Аргусун.
– Здоровы ли мои жены, сыновья и весь народ мой? – спросил Чингиз-хан у гонца.
И Аргусун-хуурчи ответил ему песней: – Жены твои и сыновья твои здоровы! Но не знаешь ты, как живет весь народ твой! Жены и сыновья твои здоровы! Но не знаешь ты, о чем думает народ твой! Ест он кожу и кору голодным ртом своим! Но не знаешь ты, как жив народ твой! Пьет он воду и снег, как случится, жаждущим ртом своим! Твоих монголов обычаев и жизни не знаешь ты!
По глазам Ногая Берке понял, что тот вспомнил слова Аргусуна, и потому с особым наслаждением и злорадством сказал:
– То, что дал великий предок нам – его потомкам, он не дал всем монголам. Ты совсем не знаешь жизни и не можешь знать, захотят ли монголы вновь умирать.
Сказанное ханом было великой обидой, и лицо Ногая сделалось белым.
– Смотри, хан! – уже не сдерживая себя, гневно сказал нойон. – Если ты не сделаешь этого, завтра может быть поздно. Они придут сюда, чтобы властвовать над нами.
Берке верил и не верил Ногаю. И от этого накапливалось против него раздражение и думалось, что Ногай говорит так потому, что все монголы мечтают о битвах.
– То, что ты предлагаешь, сделать невозможно.
– А как же, по-твоему, следует поступить?
– Я не умнее Бату, – уклончиво сказал Берке, – я буду идти путем, который проложил он. Если бы я даже пошел в земли орусутов, едва ли это усилило бы Орду…
Ногай с недоверием и удивлением смотрел на хана. Он не привык видеть Берке подавленным или нерешительным.
– Я не понимаю тебя, хан…
В глазах Берке вспыхнули злые огоньки, и расширились, сделались темными зрачки:
– Посмотри вокруг! Разве ты не видишь, что монгольская сабля уже давно не сверкает так ослепительно, как это было при Бату! Многое переменилось с тех пор, как ушел он из жизни. Покоренные народы по-прежнему боятся нашего сильного войска, но уже не боятся нас, монголов. При Чингиз-хане и Бату монгол был страшен и непонятен, теперь же и орусуты, и другие народы знают о нас все: и как мы живем, и как умеем сражаться. А когда враг понятен, он уже не может напугать, подавить волю. Его боятся только до тех пор, пока он сильнее. Не оттого ли восстали орусутские города: Ростов Великий, Суздаль и Тверь, Ярославль и Устюг? Давно ли Угедэй и Джагатай стерли с лица земли Бухару, но и здесь свосем недавно чернь не побоялась поднять голову. Если бы ты видел это сам так близко, как видел я… Ночь… Суровые лица, непокорные глаза и кровавый свет факелов… – Берке помолчал, словно заново переживая то, о чем рассказывал. – А бунт грузинов против Кулагу под предводительством князей Большого и Маленького Давидов в Тбхисе?.. А недавние события в нашей ставке? Я приказывал вырезать непокорных как баранов, без жалости!..
– Ты правильно делал, – сказал Ногай. – Самый лучший враг – это мертвый враг.
– Я тоже так считаю. Но почему тогда одно волнение следует за другим? Почему их становится все больше и больше? Ты слышал о моем бывшем сотнике Салимгирее… Казалось бы, ужас должен владеть им, потому что он своими глазами видел, как я приказал уничтожить десять тысяч непокорных рабов. Однако верные люди доносят мне, что Салимгирей собирает вокруг себя врагов Орды…
– Вели поймать его!.. И пусть все увидят, как покатится под ноги твоего коня его голова! Только страх способен удерживать людей в повиновении.
– Я так и поступлю… – задумчиво сказал Берке. – Но как суметь страхом остановить время?
Ногай хотел понять, о чем говорит хан. Он пристально смотрел ему в лицо, но лицо Берке оставалось непроницаемым.
– Не слишком ли ты много думаешь, вместо того чтобы заботиться о величии Золотой Орды? – нетерпеливо сказал он.
Берке покачал головой:
– Все мысли наши от бога… Время… Оно кажется мне порой похожим на безбрежное бушующее море. А море может разбить самую крепкую скалу и обрушить самый высокий берег… Я многого не могу понять… и еще меньше объяснить… Бесстрашные тумены Чингиз-хана покорили бесчисленное множество народов кривой монгольской саблей, острой стрелой, тяжелым соилом и жалящей камчой. Мы берем у побежденных все, что нам надо, и правим ими, не слезая с седла… Но, вместо того чтобы слабеть и умирать, они упорно вновь строят то, что мы разрушаем, пасут скот и пашут землю, добывают железо и куют из него мечи. Скажи, мой доблестный нойон, ведь покоренные не стали слабее, чем они были в дни нашей с тобой молодости, когда под предводительством Бату мы топтали их копытами наших коней? Разве это не так? Все чаще бунтует чернь, а разве непокорство не есть проявление силы? Порой мне кажется, что придет такое время, когда и орусуты, и булгары, и жители Мавераннахра откажутся давать нам то, что мы привыкли у них брать. Сможет ли тогда Золотая Орда снова растоптать их, будет ли всегда у нее та сила, которая есть сегодня?
