Воспоминания подбирались в этот раз что-то слишком тяжелые, и Виктор со стоном поднялся с кровати. Ему, в отличие от мамы, терять нечего: ничего такого, чего бы он действительно боялся лишиться. Так что от беспокойства и тревог он, к счастью, свободен. Виктор мрачно усмехнулся и, чтобы отвлечься, взял ежедневник. Снова забрался под одеяло и принялся вычеркивать на странице вчерашнего дня сделанные дела. Выполненными оказались все пункты плана! Записи на сегодня были значительно короче: всего две встречи. И то удивительно, что люди согласились — в праздник. Еще одна запись — на вечер — время отлета.
Последний день пребывания в России. Неизвестно, когда теперь сюда и по какому делу. Он в общем-то не сожалел, что уезжает: уж очень мерзкий выдался в Москве февраль. В начале недели все время температура держалась около нуля — то в плюс, то в минус, то в слякоть, то в гололед — что-то с самого начала года его преследовал гололед! Теперь мороз ударил за двадцать. И бесконечные метели с ледяным ветром, и ни единого луча солнца. Вся интересная работа уже сделана. Помощники еще пороются в архивах — куда их допустят. А ему — путь в Западную Европу. Параллельно надо уже делать первую серию.
Потом черт его дернул полистать книжицу. Он быстро дошел до первой страницы. «Она есть! Где-то на свете…» План на год. Ненужная головоломка на ровном месте. Время доедает уже второй месяц года. Сердце ущемило где-то между ребром и лопаткой, да так и не отпустило за целый день. Тоска рвала душу, как будто он безвозвратно терял что-то дорогое. Может, именно так сказалось похмелье?
Тоска была такая, что хотелось забиться в самый темный угол какого-нибудь паба и сидеть там, не глядя на часы, потягивая самое крепкое темное пиво и не замечая его вкуса. Или работать без передыху, чем он и занимался большую часть дня. Или немедленно найти женщину. Лучше всего, конечно, женщину своей мечты, но как ее опознаешь среди тысяч других?
Как и в предыдущий свой приезд месяц назад, Виктор не брал в Москве машину: неделя — слишком маленький срок, чтобы снова переучиваться на правостороннее движение. Он засиделся в Лондоне. Гарри, продолжая активно ездить по всему миру и постоянно поддерживая навык, легко переходит с одной системы на другую. Он-то в основном и водил по Москве, если ехали с аппаратурой, или подбрасывал водитель из корпункта. В остальных случаях Виктор предпочитал общественный транспорт: главным образом ведь хватает одного метро, а в метро тепло, быстро и красиво — не то что в зимних столичных пробках!
Когда закончили вторую съемку, до отлета еще оставалось время. Виктор распрощался со своей бригадой и пешком, то есть на метро, отправился в центр — посидеть в Айриш-пабе — осуществить свою незатейливую мечту. С женщиной, пожалуй, не успеть: всего пара часов оставалась, а проститутки его никогда и ни в коей мере не интересовали. Тем не менее в метро он автоматически поглядывал по сторонам.
Взгляд Виктора скользнул бы по ней не останавливаясь, но она случайно поймала его и ответила своим — внимательным, изучающим. Виктор смущенно отвел глаза. Когда невольно вернулся, женщина серьезно смотрела на него. Виктор подумал: «А вдруг?» И сам удивился: разве он когда-либо прежде обратил бы на нее внимание?
На вид женщине было чуть за тридцать. Она не отличалась ни красотой, ни безобразием. Бледное, невыразительное лицо без косметики; блеклые губы озабоченно поджаты; глаза в обрамлении светлых ресниц и теней — какие-то тусклые, утомленные. Светлые волосы до плеч свисали отдельными прядями, потерявшими под капюшоном, который она наверняка надевала на улице, форму и свежесть, спутанными несшимся в вагоне сквозняком. Простенькое полупальто до колен, в каких ходит пол-Москвы, закапанные грязью сапожки.
Виктор заметил, как взгляд женщины скользнул по его правой руке. Стиснул в кулак левую, в которой держал перчатки, почувствовав непривычную — до сих пор! — и почти непристойную обнаженность безымянного пальца.
Он отвернулся и постарался больше не обращать внимания на попутчицу, но его глаза то и дело непроизвольно возвращались к ней. Она теперь тоже смотрела в другую сторону. Виктор постепенно привыкал к бесцветности ее облика. Ему стало казаться, что от этой женщины исходят тепло, спокойствие, ощущение надежности.
И все же она не нравилась ему, не производила впечатления той самой.
Когда поезд замедлил ход перед очередной станцией, Виктор краем глаза заметил движение. Он повернул голову и обнаружил, что его случайная попутчица уже стоит около дверей. Их глаза встретились. Женщина вновь подарила ему серьезный и пронзительный взгляд. Виктор не двинулся с места. Она досадливо поджала губы, повернулась лицом к дверям. Виктор глядел ей вслед.
Кровь шумела в ушах, в висках стучало: «А вдруг все-таки?»
Женщина вышла.
На сердце сразу стало пусто. Внутри пустоты росли слитно, подобно сиамским близнецам, разочарование и сожаление.
«Слушай свое сердце!»
«Осторожно, двери закрываются», — предостерег милый женский голос, записанный десять, двадцать, может, тридцать лет назад.
Виктор метнулся к выходу.
* * *
Я иду на свидание. Я не помню, когда делала это последний раз. Нет, не так. Я не помню, когда последний раз делала это с удовольствием!
Андрюша меня обязательно выгуливал по Лондону и окрестностям. Он удивительно быстро позвал меня замуж. Наверное, тоже чувствовал себя одиноко в чужом городе. Тут-то я и поняла окончательно, что не хочу. Просто не хочу, и все. Бескорыстно.
Пареньком он был веселым и славным. Я не испытывала к нему ничего специального, просто он вел себя решительно и активно. Недолгая практика показала, что мы совершенно не совпадали по темпераменту. Я, конечно, немного встряхнулась, но…
Он звонил мне на прошлый Новый год, первый после моего возвращения в Россию. Поздравил грустным голосом. Оказалось, что он в Москве, приехал ненадолго. После его звонка мы встретились. На расстоянии казалось, что все можно вернуть и перетерпеть. Он смотрел на меня с преданным укором. И я поняла, что ничего вернуть нельзя. Не надо. Не хочу.
А сейчас… А сейчас совсем другое дело! Андрюхе, наверное, тоже могло повезти. Но повезет другому. Или третьему, или четвертому. Я сама себя не узнаю! Я очень изменилась после того, как осознала корни депрессии. Вспомнила свое романтическое увлечение, ясно увидела, как оно искалечило мою жизнь, — и освободилась! Надо было дожить до тридцати с лишним лет, чтобы наконец сообразить, что принц Уэльский в образе англичанина Феди, которого я теперь, если встречу на улице, не узнаю, — это нереально. По крайней мере, давно уже не реальность, а мечта, фантазия, которой место — в ностальгическом музее юности. И что в каждом мужчине есть что-то от принца Уэльского.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
