Он нажал кнопку, динамик зашипел. Я приподнялся на стуле – словно от этого звуки, доносящиеся из поюзанного почти до полной убитости гаджета, стали бы хоть немного разборчивее.
- Юлий Алексеевич, что случилось?
- Видимо, неверно выставленные настройки «тенту…» Кхе… простите, друг мой в горле першит…
- Вот, выпейте, Юлий Алексеевич.
Стеклянная кромка стакана зацокала о зубы, раздались звуки торопливых глотков.
- Спасибо, так гораздо лучше… так о чём бишь я?..
- О настройках «тентуры», Юлий Алексеевич…
- Ах да, конечно. Грубо говоря, лучи соединились не с теми отверстиями, в которых хранится записанная на микрокристаллической основе информация. В результате червоточина была установлена с эти адским пеклом, а не с тем миром, куда отправился Стрейкер.
Пауза
- А может, и он попал прямиком туда?..
…и тоже сгорел вместе с похищенной девушкой? Это вы хотите сказать?
- Вы исключаете такую возможность, Юлий Алексеевич?
Снова кашель, потом стук стекла и торопливые глотки.
- Я, к сожалению, ничего не могу исключить, но вероятность этого крайне мала. Пластины «тентуры» я выставил после кропотливого изучения экземпляра, расколотого пулями, а так же сопоставил их с записями Виктора. К сожалению, они фрагментарны и не дают полного представления. А значит – я мог ошиби…
Треск, стук, шипение, заглушившее слова дяди Юли, и запись прервалась.
- В приложенной записке Каретников сообщает, что господину Лерху внезапно стало плохо. Он бросился делать укол – и уронил диктофон.
В кабинете повисло молчание. Надолго.
- Я бы хотел знать ваше мнение, Олег Иванович. – снова заговорил Корф. - Теперь, когда вам известны детали – полагаете ли вы, что мы должны отказаться от спасательной экспедиции?
Я не поверил своим ушам. А когда поверил – едва удержался, чтобы не заорать, не вскочить со стола и не запустить прямо в холёную физиономию барона его знаменитой химической зажигательницей. Отказаться – спасать Вареньку? Она ведь жива, не сгорела в той огненной преисподней -не зря же дядя Юля говорил, что это невероятно! Но Корф, умница, благородством не уступающий Атосу или великолепному пану Подбейпятке из старого польского сериала «Огнём и мечом» - как он может хотя бы помышлять о подобном?
- Я бы не был столь категоричен, барон. – отец покачал головой. Некоторая надежда у нас остаётся. Помните, что говорил МакГрегор о материалах, которые по его приказу положили в сейф в Тулузе? Он упомянул о каких-то записях, которые сделал Виктор накануне решающего эксперимента – того самого, что был прерван вмешательством Стрейкера.
Барон недоумённо нахмурился.
- И что это нам даёт?
- Насколько я смог понять, Виктор неплохо представлял себе механизм действия пластины-«тентуры». Не исключено, что готовясь к опыту, он каким-то образом зафиксировал её исходное положение. Если это так…
- …то мы сможем, пользуясь этими записями, его воспроизвести!- барон звучно хлопнул себя по лбу. – Как говорил один ваш киногерой – «элементарно, Ватсон!» И как мы раньше от этом не подумали? Сейчас же приглашу сюда Якова Моисеевича, и будем разрабатывать операцию по изъятию материалов из банковского сейфа…
Барон хлопнул ладонью по кнопке звонка, вызывающего адъютанта, отец откинулся на спинку стула с видом полнейшего удовлетворения на физиономии – нечасто всё же удаётся вот так утереть нос руководителю всезнающему руководителю Д.О.П.а! Что до меня – то ледяная хватка, стиснувшая нечто, пульсирующее у меня в груди, немного ослабла, подразжала свои когти. Я представил себе барона, сидящего в своём державном кабинете и наслаждающегося бессмертным сериалом с Ливановым – и едва не рассмеялся.
Нет, рано ещё впадать в отчаяние!..
VI
Из дневника мичмана
Ивана Семёнова.
«… известие о Шлиссельбургской катастрофе, и в особенности, её жуткие подробности, вроде описаний обгоревшей плоти и полопавшихся от жара глаз жертв, подействовала на попаданцев по-разному, но на всех – угнетающе. Нет, конечно, переживали и другие – те, кто стал нам за эти три года почти родными. Яша, Николка, Марина, Корф… их было много, и все приняли трагедию близко к сердцу. И всё же - был первые из нас, нашедшие в этом мире свою кончину (террористы из группы Войтюка и те, кого он втянул в свою деятельность, не в счёт), так что настроение у всех было самое, что ни на есть, подавленное.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Спасала, как обычно в таких ситуациях, работа: Каретников с Олежиком не отходили от пострадавших с этом жутком инциденте, Ольга, как могла, помогала им. Дяде Юле было тяжелее других – ослабший, прикованный к постели, он места не находил, полагая себя виновным в случившемся. И даже затребовал к себе в больницу барышню-ремингтонистку (так здесь называли машинисток, работающих на печатных машинках «Ремингтон»), чтобы зафиксировать на бумаге всё, что он передумал за эти дни. Каретников поначалу настрого запретил, но потом, увидав, как мается от безделья старик, всё же изменил своё решение – выдал дяде Юле диктофон и позволил Ольге ежедневно проводить возле постели больного по два часа с ноутбуком. Иногда её место занимал отец – и всякий раз после этого подолгу беседовал с Корфом.
Ярослав вместе с Яшей укатил в Первопрестольную, где их, кроме полицмейстера и градоначальника, дожидался ещё и Гиляровский. Сведения о погибших в Шлиссельбургской лаборатории каким-то образом просочились наружу – и быстро достигли Москвы, вызвав там волну жутких слухов. И теперь репортёр (по просьбе Яши он непрерывно мониторил ситуацию с назревающими беспорядками) слал в Питер безрадостные отчёты, предупреждая, что когда в Москве, наконец, полыхнёт – а это, по его мнению, было совершенно неизбежно – заливать пожар придётся кровью.
Я же не мог найти себе места. Подготовка к экспедиции была приостановлена; я попробовал найти себе занятие на Елагиных курсах, где готовили новую партию «спецагентов» для Д.О.П.а, но не выдержал и двух дней – слишком много вокруг было сочувственных вздохов и понимающих взглядов. В итоге я уехал в Кронштадт, где помахав перед портовым начальством бумажкой от Корфа, добыл себе место на пароходе, направляющемся на остров Эзель, с грузом предметов снабжения для воздухоплавательной станции. Там уже четыре дня безвылазно сидел Шурик – сразу после несчастья в лаборатории он заявил, что дальнейшие испытания можно проводить именно на Эзеле, и нигде ещё – и отбыл, оставив все прежние беды за кормой своего дирижабля. Насколько мне было известно, именно Шурик из всех «попаданцев» сильнее всех сблизился с погибшим Николаем Миркиным (Ярослав, с которым тот был знаком ещё в нашем времени, не в счёт), и мне было хорошо понятно, почему наш воздухоплаватель предпочёл убраться из Петербурга подальше. К тому же, на Эзеле практически безвылазно сидел Георгий – под его чутким руководством воздухоплавательная станция росла, как на дрожжах. Были построены две новые причальные мачты, причём одна из них была оснащена лифтом-подъёмником на паровой тяге. Росли новые эллинги, и среди них – один поворотный, для тяжёлых дирижаблей типа «Россия». Кроме них, на Эзель на зиму перебросили «блимпы» с обоих наших «дирижабленосцев», и цесаревич, не желая терять ни единого погожего денька, разработал для них плотную программу полётной подготовки. В результате литовские хуторяне и рыбаки, составлявшие невеликое население острова, привыкли к зрелищу плывущих над их головами «колбас», и даже бело-рыжие коровы местной молочной породы перестали тревожно реветь, когда очередной воздушный корабль, тарахтя движками, закладывал над фермой пологий вираж. Собаки, правда, всякий раз облаивали незваного летучего гостя, но такая уж их собачья доля – лаять на всё чужое и непонятное…»
«…признаться, я ожидал, что мы займём места в самолёте ещё на земле, и сразу после старта включим двигатель, чтобы добавить его лошадиные силы к мощи двух дирижабельных моторов – благо, Шурик упоминал, что первый, опытный экземпляр самолёта оснащён бензинопроводом, позволяющим сосать горючку из баков дирижабля-матки. Но, то ли Шурик решил сэкономить невеликий ресурс движка, то ли не хотел лишние четверть часа сидеть в продуваемой всеми ветрами кабине биплана - но на этот раз двигатель молчал, медная трубка бензопровода с накидной гайкой висела возле пилотской кабины, а мне было предложено занять место в гондоле, вместе с героем дня, каковым, безусловно, был конструктор, создатели и лётчик-испытатель этого первого в здешнем мире реально летающего аэроплана.
