Неожиданно его лицо взорвалось, и на меня полетели кровавые ошметки. Я не успел даже среагировать, как меня что-то толкнуло в правый бок, и сознание исчезло.
Я пришел в себя от режущей боли в боку, меня куда-то несли на импровизированных носилках, и при каждом шаге носильщиков боль становилась нестерпимой. Я непроизвольно застонал.
– Очнулся! – воскликнул голос надо мной. – Слава те господи, Сергий Аникитович, ты там живой или как? – спросил у меня Кошкаров.
– Ты же слышишь, кряхчу – так живой вроде, – с трудом проговорил я и закашлял.
– Ладно, ладно, лежи, молчи, до дома совсем малость осталась.
От тряски боль становилась все сильнее, и сознание вновь милосердно меня оставило.
Очнулся уже в хорошо освещенной комнате, где с меня несколько человек стаскивали одежду, безжалостно кромсая ее ножами. И вскоре мое тело было водружено на стол, а вокруг меня столпились мои лекари. Надо мной наклонилось заплаканное лицо Иры, но ее глаза сейчас были сухи и внимательно смотрели на меня.
– Сережа, ты меня слышишь? – шептала она мне тревожно.
– Слышу, Ира, – ответил я и судорожно закашлял, изо рта вылетали брызги крови.
«Черт, что со мной, что случилось?» – лихорадочно бился вопрос в моей голове.
– Сергий Аникитович, – раздался взволнованный голос Георгия. – Мы думали, что пищальная пуля бок разворотила, все в крови было, а оказывается, она вскользь ударила, вроде бы у тебя два ребра сломаны и легкое отшибло, оттого и кровью кашляешь. Так что мы сейчас, как ты учил, перевязку фиксирующую сделаем и отвар кровеостанавливающий с обезболивающим дадим.
Мне быстро обработали небольшую поверхностную рану и наложили повязку, потом я послушно выпил кружку горьковатого напитка, осторожно постарался принять удобное положение, но каждое движение вызывало резкие боли, от которых я шипел, а моя жена пускала целые ручьи горьких слез. Постепенно боль притупилась – и потянуло в сон.
Я спал, и во сне мой коллега по клинике сверлил большой дрелью правый бок, при этом говорил: «Терпи, казак, атаманом будешь».
Тут он сделал неосторожное движение, мой бок взорвался болью, и я проснулся. За окном светало. У широкой лавки с пуховой периной, где я лежал, сидел один из моих лекарей. Увидев, что я проснулся, он поднес к моим губам стакан с микстурой, которая была выпита без разговоров. Кашлять я вроде больше не кашлял, но бок болел жутко, и при каждом вдохе казалось, что концы ребер впиваются мне в кожу.
За дверями послышался шум, и в светлицу зашли Кошкаров и десятник стрельцов, без слова встали на колени и уткнулись лбами в пол.
– Сергий Аникитович, нет нам прощения, не справились мы с царским поручением, – не вставая, произнес Борис.
Я повернул голову и просипел:
– Ну что говоришь, Борис, как не справились, ежели бы не справились – меня уже обмывали бы да отпевали. А сейчас отлежусь немного и встану с божьей помощью. Лучше скажите, что там у вас дальше было.
– А что было, из пищалей трех человек положили воры, а потом мы их в сабли взяли, вои думали, что помер ты, так всех изрубили в капусту, – сообщил немного приободрившийся Кошкаров. – Я уже потом кричал, чтобы всех не резали, так куда там, никто в запале не остановился.
Тут нашу беседу прервала появившаяся Ирина, она встала у входа и без слов показала воинам на дверь. Они опять низко поклонились и без звука вышли.
После этого моя жена присела ко мне на лавку и вновь зашмыгала носом.
Я с трудом, стараясь не морщиться, прошептал:
– Ну, Ира, перестань, все будет хорошо.
– Как же будет хорошо, ты бы себя видел: в гроб краше кладут. Ой, Сережа, что же теперь будет?
– Да что ты плачешь, поправлюсь я, и все будет хорошо.
Я попытался погладить ее по колену, но охнул от боли и опустил руку. Однако микстура уже подействовала, и меня вновь начало клонить в сон.
В середине дня я проснулся, мне было холодно, бил озноб, вокруг сновали ученики, но я ничем не мог им помочь, у меня даже зубы стучали от дрожи. Потом я вновь вырубился.
Сколько времени прошло в беспамятстве – не знаю. Очнулся я уже в сумерках, от горящих свечей на стенах играли тени. Было слышно, как рядом со мной молятся несколько человек. Я повернул голову и обмер. Рядом с моей лавкой на коленях перед образами стояли митрополит Антоний и царевич Федор Иоаннович, и вместе с ними еще несколько монахов. Мои попытки встать были пресечены, и только тут я понял, что у меня на груди лежит какая-то тяжесть. Скосив глаза, увидел, что это был большой вызолоченный крест, украшенный драгоценными камнями.
Я после попытки встать вновь был без сил и лежал, изредка кашляя и пытаясь шептать вместе со всеми монотонную молитву. Прошло, наверно, еще два часа, когда служба была наконец завершена.
Ко мне подошел Федор Иоаннович и, посмотрев фанатичным взглядом на реликвию на моей груди, сказал:
– Узнал я ныне о несчастье, с тобой приключившемся, Сергий Аникитович, не мог равнодушным остаться, с отцом поговорил, и тот, узнав о желании моем навестить тебя, согласился с желанием моим. Много ты добра сделал семейству моему, брата моего любимого старшего излечил и от отравы спас, батюшка в добром здравии находится, и я тоже тебе за многое благодарен. Посему должен был я, как примерный христианин, навестить тебя и молиться за здравие твое. Но батюшка мой в знак признательности нашей приказал мне совместно с митрополитом Антонием ковчег Страстей Спасовых из нашей комнаты молельной к тебе принесть. Частица Креста Животворящего в нем хранится, может, смилостивится Господь и ниспошлет тебе выздоровление.
Митрополит слушал Федора и согласно кивал, полузакрыв глаза от умиления речью царевича.
– Истинно так, – кивал он, – сам Феодор Иоаннович по всем московским церквям молебны о здравии твоем заказал. Надежда наша теперь на молитву святую и милость божию.
Я лежал и думал: «Это же надо! Приехал ко мне царский сын, небось Иоанн Васильевич настоял, а может, кто его знает, какие у него тараканы в голове, и сам действительно решил приехать. Но что же теперь будет? Где это видано, чтобы к кому-то в Москве царевичи приезжали, а ко мне уже второй раз. А ковчег Дионисия… Никогда не мог подумать, что ради меня царь пойдет на такое значимое событие – вынести реликвию ради своего лекаря, пусть и боярина. Наверняка сейчас около ворот сотни москвичей стоят, чтобы хоть издали Крест этот увидать».
Я с трудом повернул голову к царевичу и прошептал:
– Спаси тебя Господь, Федор Иоаннович, за заботу твою обо мне недостойном. Передай государю, что холоп его Сергий кланяется низко за честь великую, невиданную.
Видимо, усилия по произнесению этой речи подкосили меня окончательно, и я опять потерял сознание.
Ночью мне показалось, что со мной что-то делают, пахло эфиром и спиртом, и были слышны разговоры. Но потом я вновь ничего не помнил.
Утром, как ни странно, мне было легче, я мог дышать, и мне хватало воздуха, хотя все равно при вдохе в правом боку отдавало болью. Какой-то звук привлек мое внимание. Я повернул голову и увидел длинный резиновый катетер, который шел от моего бока и уходил в банку с красноватой жидкостью. При каждом вдохе в банке чуть-чуть булькало, и из конца катетера выбрасывало маленькое облачко крови и несколько пузырьков.
– Сергий Аникитович, как себя чувствуешь? – раздался голос одного из моих первых учеников.
– Спасибо, мне вроде лучше, а кому это пришло в голову мне катетер поставить? – первым делом спросил я.
– Так Георгий это предложил, хотя все так думали, только боялись сказать: видеть-то одно, а делать – совсем другое. Может быть, и не стали бы ничего делать, но жена твоя сказала: «Видите же, что отходит человек, делайте все, что можете». Вот и решились. Все делали, как ты учил. Рану зашили и заклеили наглухо. А трубку поставили и в банку с водой опустили, на клапан пришлось перчатку одну разрезать. Как пошла кровь черная из трубки, так нам страшно стало, а потом, как потихоньку задышал ты и порозовел, все обрадовались, а митрополит сказал, что молитвы и Ковчег со Святыми Дарами действо свое оказали. Они с Федором Иоанновичем уже под утро уехали. Когда мы катетер ставили, они не уходили, разглядывали, что мы делаем, Антоний молитвы шептал, а вот Федору Иоанновичу очень интересно было, он все выспрашивал, что мы делаем и почему. Другого бы мы погнали из комнаты, а царевича как можно. Хорошо хоть он другим заходить запретил. Вон на улице весь снег истоптан, народу было полный двор, бояр, стрельцов и монахов множество. Сейчас только тихо стало.
В комнату вбежала Ирина, она увидела, что я смотрю на нее, встала на колени около кровати и, глядя на меня красными от бессонницы глазами, сказала:
