– Ох, Кузьма, это только по моему рассказу так легко кажется, на деле очень много тут всяческих каверз подстерегает. Тебе этого особливо и знать не надо, твоя забота детали все тщательно сделать, чтобы, не дай бог, поломок не было, когда аппарат на ноге будет.
Как всегда у нас в последнее время бывало, разговор вновь перешел на линзы, подзорные трубы и микроскопы. К сожалению, помочь своему мастеру я почти ничем не мог. Он сам искал рецепты полирующих паст для стекла, сам уже высчитывал фокусные расстояния линз и делал призмы, про которые два года назад еще не подозревал. Но его познания в математике были ограничены моими, также весьма бедными, если сравнивать их со знаниями выдающихся европейских ученых. Поэтому я надеялся, что Браге все же выполнит свое обещание и Иоганн Кеплер появится в Москве.
Пока же Браге сам почти подружился с Кузьмой, эти два человека были настолько увлечены своими открытиями, что в своих беседах забывали об огромных сословных различиях. Я очевидцем таких бесед почти не бывал, но Кошкаров рассказывал, что оба естествоиспытателя, несмотря на полное незнание языка, вполне могли объясниться друг с другом.
Я уже махнул рукой на пребывание Браге в мастерских, тем более что его толковые замечания всегда приходились к месту. А у меня было немало надежд, что его советы помогут улучшить еще и качество нашей бумаги.
Но сейчас Кузьма начал расспрашивать меня, почему солнечный свет, собранный в фокус линзы, жжется и с ее помощью можно даже поджечь трут. Это свойство линз было открыто кем-то из работников совсем недавно, и все деревянные поверхности в мастерской, куда падали солнечные лучи в течение дня, были покрыты выжженными «росписями».
Торопиться мне сегодня было некуда, я уселся поудобней, чтобы не так болел бок, и начал выкладывать любознательному мастеру сведения о солнечном свете. Но вскоре понял, что, похоже, перестарался: мой рукастый и головастый мастер через несколько минут смотрел на меня как баран на новые ворота.
«Ну вот, опять глупость сотворил, – подумал я, – чего полез в дебри! Тем более что сам-то не больно соображаю, о чем говорю, еще бы о фотонах начал рассказывать. Если бы с Браге об этом толковать, а Кузьма – пока по части отвлеченных понятий не очень, ему конкретные задачи надо ставить. Нарисовал ему солнечный луч, как стрелу, вот он эту стрелу в линзах и призмах поворачивает, все ясно и конкретно, а тут начал ультрафиолет, инфракрасное излучение, – проще надо быть, доктор».
Но тут Кузьма меня удивил – он опустился на колени, стукнулся лбом в пол и сказал:
– Бью тебе челом, Сергий Аникитович, не вели казнить за дерзость мою, слыхал я, что хочешь устроить ты школу новую – ниверситет, говорила тут охрана меж собой намедни, что там на механикусов будут учить. Вот ты сейчас говорил мне слова неведомые, а я смысла в них не понимал. Когда попал я к тебе в работники, даже не думал, что столько нового узнаю, но вот что странно, чем больше я сейчас учу – тем больше понимаю невежество свое. Сергий Аникитович, сделай милость, возьми меня в ниверситет этот. Отработаю я всю учебу, клятву в том даю.
Я смотрел на стоявшего на коленях молодого симпатичного парня, совсем еще недавно женившегося, но тем не менее мечтавшего не о большом богатстве, а о знаниях, и думал, что мне очень сильно везет на нужных людей.
– Встань, Кузьма, негоже моему главному розмыслу со мной на коленях говорить, могу тебе в ответ на просьбу твою сказать, что действительно в следующем году будет университет образован Московский, и будут в нем учиться те, кто сможет испытания пройти. Ты же знаешь, что в школе моей, которая в Сретенском монастыре сейчас, школяров учат грамоте и цифири. Но в университете подобного не будет, некогда там этим заниматься, так что испытания при поступлении, скорее всего, по этим предметам будут, более этого пока требовать не будем. Для простого люда в испытаниях также отказа нет. Но сам должен понимать, чтобы поступить на учебу простолюдину – ему надо будет все знать не в пример сыну боярскому или боярину. Так что этот год оставшийся учиться тебе придется очень много. Потом есть еще много вопросов, которые нам надо будет обсудить, и один из основных – кто будет на твоем месте, после того как ты начнешь учебу? Сейчас ты у меня главный розмысл, все на тебе держится, уйдешь – а кто вместо тебя встанет? Так что за это время должен будешь приготовить себе замену из числа мастеров и подмастерьев. Мы, конечно, еще не раз это все обсудим, и безопасность твою тоже. Если меня при такой охране смогли достать, то тебя зарезать при случае пара пустяков. И кроме всего прочего, знаешь ты очень много всего, что чужим людям знать не нужно.
Кузьма стоял передо мной и внимательно внимал моим речам, несколько раз он порывался что-то сказать, но, видимо, не решался.
И только когда я закончил кашлять после окончания своего монолога, он открыл рот.
– Сергий Аникитович, отец родной, да я за тебя хоть куда пойду, хоть что сделаю. Я же в долгу неоплатном, как в шелку, ты меня к себе взял, когда никто из ювелиров брать не хотел по хозяйскому навету, и кабальной записи делать не стал. Аннушка каждый божий день за тебя молится – ведь не бывать ей моей женой никогда, кабы не твоя забота. Ты же знаешь, что я за эти годы слова лишнего о наших делах на сторону не сказал. И дальше так же будет. Крест в том целовать готов!
– Ох, Кузьма, ты, смотрю, за эти годы забыл, где живешь. Поймают тебя люди лихие, в подвал пыточный сведут – и расскажешь все, что знал, и все, чего не знал. Нет таких людей, что пытку могут выдержать, а если и есть, то я про них не слыхивал. Так что будем думать, как все обустроить. Но время у нас еще есть, надеюсь, успеем все решить как надо.
Пока шел разговор, голова немного начала кружиться, по телу разлилась липкая слабость, я пошатнулся, встревоженный мастер помог встать и повел к выходу, где меня уже без разговоров два дюжих молодца из охраны подхватили под руки и доставили домой. Увидев нашу процессию, Ира укоризненно глянула на нас, но ничего не сказала, только покачала головой и приказала отвести меня в спальню.
Я вновь лежал в кровати под бдительным присмотром своей старой кормилицы, через полчаса мне стало лучше, спать не хотелось совершенно, и я, потребовав принести мне том сочинений Авиценны, углубился в изучение древней даже для этого времени арабо-таджикской медицины.
Как ни странно, трактат меня заинтересовал – видимо, это сочинение великого медика не дошло до моего времени в первой жизни. Но учебники имеют одно одинаковое свойство: засыпать над ними могут все – от ученика первого класса до маститого академика. Вот и я через какое-то время почувствовал неодолимое желание уснуть, что и сделал с огромным удовольствием. Тем более что кроме болей в боку по большому счету ничто не беспокоило. Разбудили меня уже к обеду. Самочувствие было немного похуже, чем утром, но я чувствовал в себе достаточно сил, чтобы обедать за столом.
Видимо, мой вид был вполне ничего, потому что Федор, как обычно стоявший сзади меня во время обеда, после него завел со мной деловой разговор:
– Сергий Аникитович, все недосуг мне было поговорить с тобой, все в трудах ты, в делах. Так вот, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь хоть время появилось для разговора. Хочу сказать, в нынешнем году по уложению выставляли мы воев оружных полтора десятка, все с панцирями, конями, оружием и сбруей хорошей. Тебе только государь запретил ратиться. На следующий год надо уже по четям твоим почти два десятка выставлять. А ведь из сего года воев вернулось всего семеро, и увечных половина, остальные сгинули в боях с ворогами. Так что опять траты предстоят безмерные… – После этих слов Федор уныло покачал головой.
– Федор, – сказал я ему, – ну что все никак не успокоишься, ведь тысячу раз про это говорено. Не мы уложение писали, и не нам его отменять. Ежели в Поместной избе да Разрядной нам определили такой расклад, то надо выполнять. Знаешь сам прекрасно, что мне там лишнего не припишут.
– Это так, – согласно кивнул мой ключник, – уважают тебя сквалыги, крючкотворы чернильные.
Я не выдержал и засмеялся, держась рукой за больной бок.
– Федька, да ты на себя погляди, у тебя вон пальцы от чернил не отмываются, как грамоту одолел – пера из рук не выпускаешь. Все вечерами при лампе сидишь, керосин жжешь, пишешь и пишешь. Лучше меня знаешь, что можем мы и больше оружных поставить, но будем выставлять сколько положено. Я в вознаграждении за излишек воев от казны не нуждаюсь. Это кому перед государем выделиться хочется, пусть тот и старается, деньги получает, земли. А мне с тем, что имею, справиться бы.
