Пожалуй, она любила его, и любовь эта была активной, действенной, потому что Краснов чувствовал, как жена старается разбудить в нем духовную энергию, которую она угадывала, старается всеми силами и средствами, какие у нес есть, и даже эту ее насмешливость надо принимать как задиристый вызов, на который он не отвечал либо отвечал снисходительно.
Старушку, видимо, смущало соседство начальника, она глядела на Краснова с почтением и тайным страхом и отодвигалась все дальше и дальше, пока не оказалась на самом краешке. А отодвигаться ей было незачем, она сидела не на его полке, а на той, где сидел Василий, и никому не мешала. Василий глядел в окно, особого интереса после глупого пояснения жены не оказал Краснову, а на старушку просто не обращал внимания. Он, видимо, тоже напугал ее объяснением, почему у него острижена голова, и она сидела, как солдат, положив сухонькие ручки на колени, часто вздыхала, как с похмелья, и вздрагивала, когда мимо купе кто-нибудь проходил.
Жена Краснова не спала, а просто сидела, поджав под себя ноги и закрыв глаза, и старалась представить, каким будет ее муж во время их первого совместного отпуска: таким же отчужденным, как на работе, или в нем проснется его веселая природа, о чем она слышала от первой жены. Очевидно, она его любила, та пожилая красивая женщина; во всяком случае, на суде при расторжении брака она говорила о нем с чувством большой потери.
Так они и ехали, а лучше сказать, сидели в идущем поезде, вытирали потные лица и шеи и не раздевались, потому что Краснову не хотелось тревожить жену, чтобы она не начала что-нибудь говорить, старушка снять кофту боялась, а Василий потел в тужурке, стесняясь показать на груди слишком уж нескромную наколку, которой он обзавелся накануне освобождения.
На узловой станции поезд встал, и несколько пассажиров сошли с вещами, а несколько, с вещами, вошли и заняли освободившиеся места. Краснов глядел на вокзальную суету и думал, что сейчас поезд пойдет дальше, повезет несколько новых пассажиров вместо тех, которые сошли, а на следующей станции еще кто-то сойдет и кто-то сядет, и так очередь приблизится к нему и его жене, к стриженому Василию и боязливой старушке, и все они сойдут, и их места займут другие пассажиры, а поезд все будет идти и идти.
В его жизни было достаточно и вот таких мирных поездов, и фронтовых, когда на вздрагивающей платформе тявкают зенитки, а в небе воют штурмовики, и санитарных, с крестами на крышах и на боках вагонов, переполненных ранеными. Много было поездов, но еще больше было людей — и хороших, и всяких. Иногда кажется, что живет он не сорок лет, а бесконечно долго, потому что он видел уже все, что сопровождает человека от рождения до смерти, и видел столько смертей, будто со времени его рождения прошли не годы, а века, десятки веков. И жизнь, казалось, не может дать ему уже ничего нового, и люди, в общем, были одинаково утомительны, сильные — своей ненавистью, слабые — любовью. Или наоборот. Слабые нередко были самыми беспощадными, потому что они вечно боятся за себя.
После третьего звонка, когда поезд уже тронулся, дверь в купе распахнул загорелый парень в тенниске с авоськой в руке:
— Челябинский поезд?
— Челябинский, — ответил Краснов с облегчением, потому что жена очнулась и приподняла голову с онемевшего плеча.
— У-уффф, чуть успел! Такая жара, толкучка, а тут еще дядька слепой попался. — Парень снял кепку и вытер ею вспотевший лоб. — Недавно ослеп, дурак, и сам автобуса не найдет. Напился технического спирту и ослеп. Подвинься, бабуся!
Парень был светловолос и голубоглаз, вздернутый курносый нос придавал ему лихой вид деревенского забияки.
Старушка испуганно подвинулась к Василию, парень сел и весело оглядел попутчиков:
— Взопрели? Что не разденетесь? Сейчас только в майках ехать.
— Мы стыдливые, — сказала жена Краснова, поправляя взлохмаченную прическу.
— Понятно. Где-нибудь на пляже с фиговым листом ходите, а здесь так — фу-ты ну-ты! — Парень усмехнулся и заглянул старушке в лицо: — Далеко стремишься, невеста?
Старушка испуганно вздрогнула.
— К внучку еду.
— Зачем?
— Любопытный ты. — Старушка несмело улыбнулась, сморщив мятое личико.
— Я не только любопытный, я щедрый. Морковь любишь?
— Веселый ты, — засмущалась старушка.
— Правильно, и веселый. Откуда ты узнала? — Парень раскрыл авоську и достал молодую розовую морковь с кудрявой ботвой. — Хрупай!
Жена Краснова засмеялась, Василий поглядел на парня с любопытством. Старушка взяла морковь и доверительно поглядела на парня:
— Зубов-то нету, сынок.
— Орехи грызла, поди? Золотые надо вставить. Тряхни капиталами и вставь.
— Какие капиталы, дрожу вот всю дорогу, боюсь — без билета еду.
— Ну да! — удивился парень. — А я тебя морковью угощаю, думал — честный человек, советская гражданка… Ай-я-яй!..
Вот она почему вздрагивала, подумал Краснов, вздрагивала и ничего не говорила. Могла бы сказать, не все же люди так легко заботливы и внимательны, как этот парень. Лет двадцать пять ему, наверное. Краснов в это время уже успел похоронить родных и друзей, искупаться в собственной крови, и мир не казался ему таким солнечным и зеленым, как цветущий пойменный луг, он казался ему полигоном, а себя Краснов сравнивал с пулей на излете, когда пуля разогрелась и частично деформировалась на пути к цели, но уже потеряла силу, не долетев до нее. Сравнение не ахти применительно к человеку, но тогда оно ему нравилось.
— Я деньги в платок завязала, в кошелку хотела положить, да заторопилась и забыла. На станции вспомнила, а поезд уж отходить собрался.
— Значит, деньги есть, ты их просто забыла? — допытывался парень.
— Есть немного. Я пенсию получаю.
— Сколько?
— Двадцать шесть рублей.
— Как же ты села без билета?
— Я за гражданином милиционером шла, он мне руку из вагона подал, проводница-то и не спросила.
— Понятно. Обманула и дрожишь?
— Торопилась я, к завтрему поспеть надо. Внучек хворает.
— А попутчики на тебя ноль внимания? — Парень строго поглядел на Краснова. — Так, что ли?
Краснов устало улыбнулся.
— Я в отпуске, — сказал он с самоиронией. — С женой вдвоем вот едем.
— Хм, вдвоем… Хорошо, что вдвоем. — Парень поглядел на его остроглазую веселую жену. — Давно едете?
— С утра, — сказал Краснов.
— И не догадались спросить?
— Очень душно у нас, ничего не хочется делать.
Жена поглядела на парня вызывающе. Готова меня защищать, подумал Краснов.
— Сколько билет-то? — спросил парень старушку.
— Восемь с полтиной в один конец.
— Понятно. В другой конец сын купит. — Он положил авоську с морковью на колени старушке — внучку гостинец — и встал: — Скинемся, граждане. Бабке в рай скоро, а она грешит у порога. Ужели допустим? — Он снял кепку, положил в нее мятый рубль и протянул кепку Краснову и его жене: — Поздравляю с законным браком и прошу принять участие…
— А может, мы не в браке! — Жена Краснова кокетливо улыбнулась.
— Я даже скажу, кем работает ваш энергичный супруг.
— Кем же?
— Затейником в клубе, культурником.
Жена всплеснула руками и звонко расхохоталась. Потом сказала, вытирая слезы, что надо брать выше, он заведует отделом культуры.
— Вот же! — восхитился парень. — Как в воду глядел. А зачем из лесоводов ушли, или там труднее?
Все время наступает, подумал Краснов одобрительно, и о лесоводстве откуда-то узнал.
— Дело не в трудности, — сказал он. — Просто меня выдвинули на руководящую работу.
Жена бросила в кепку горсть мелочи, и парень повернулся к Краснову спиной. Очевидно, решил, что перед ним номенклатурный дуб, сбежавший из леса, а не человек, убежавший когда-то в лес, как раненый зверь. Он зализал свои раны и недавно возвратился, но то ли он поспешил с возвращением, то ли не успел еще освоиться в новой обстановке, а только дела у него идут не блестяще, как и предрекала первая жена. Она готова была замуровать его в лесу, в каком-нибудь дупле, лишь бы он оставался с ней и был спокоен.
Василий отвернулся от протянутой кепки и хмуро сказал, что у него нету ни копейки.
— Не прибедняешься? — спросил парень.
— Нет. Сидел я, только выпустили.
— За что?
— За хулиганство.
— Ты вроде хороший, смирный?
— Нет, я непутевый.
— Почему?
— Не знаю. Семена такие попались. Год вот просидел, как в сундуке.
— Го-од! Что же ты натворил такое? Ну-ка, рассказывай, рассказывай! — Парень присел с ним рядом, положил кепку с «кассой» на столик.
Василий, угрюмо сбычившись, рассказал, что жена у него инженер, теща тоже грамотная попалась, с получки он выпил, а потом еще опохмелился, а потом опять выпил и отругал их почем зря, отлаял. Они обиделись и в милицию — пятнадцать суток получил. Ну вот. Через полмесяца вышел, купил пятнадцать кирпичиков хлеба и запер в ванной жену и тещу с этим хлебом. Сквитать хотел. Воды там вдоволь, туалет есть, одежонка была, чтобы спать.
