Тем же вечером Пелевин до глубокой ночи выведывал у Колывана все, что знал старик про Африку, а после подробно пересказал услышанное Варе. Девушка, подперев ладонью голову, слушала Лешу так чутко, что тот, лишь бы не упускать ее внимания, пустился в фантазии.
Осенью дела позвали в дорогу. Колыван всячески норовил оставить Лешу в Реже, да только груз прожитых лет, настолько изрядно подкосил старика, что Алексей никак не мог отпустить его в путь в одиночку. Попрощались с Варей у околицы и расстались, не понимая, что же случилось с ними в то знойное засушливое лето. Когда Леша повернулся, чтобы идти, Варя вдруг догнала его, схватила за руку и спросила, глядя в глаза:
— Леша… А если ты в Африку поедешь, возьми меня с собой, ладно?
Кот Басурман, точно пес, провожал Лешу с Колываном версты полторы.
Поначалу Пелевин думал — пройдет морок, отпустит, и забудет он про Варю. Не прошло. Воспоминание о девушке прочно поселились в Лешиной душе. Он жил так, будто она всегда где–то рядом.
Зима девяносто первого года выдалась малоснежной и суровой. Леша жил как в тумане — и, случалось, просыпался среди ночи потому, что слышал во сне Варин голос. Одевался, выходил на улицу, долго сидел на крыльце, вслушиваясь в ночную тьму. Говорил мало и невпопад, запинался на ходу хуже пьяного, и толку от него было — чуть. Колыван, впрочем, посмеивался только да приговаривал: хотя бы тебя кому в добрые руки сдать, прежде чем помру.
После Рождества девяносто второго, продираясь, сквозь морозы за минус тридцать и ветра, ломавшие вековые деревья, словно через колючие заросли, пришли в Реж. Басурман, неведомо как прознав про их прибытие, встретил путников на окраине и, оглушительно мурлыча, полез на руки.
Колыван, не спросив Лешу, явился к родителям Вари сватом. Ударили рука об руку на август месяц — обычное время деревенских свадеб.
Вот только год девяносто второй стал неурожайным и неспокойным. Хлеба собрали вполовину меньше, чем в прежние времена. По границе Екатеринбургского уезда, собирая многочисленные жертвы, прокатилась эпидемия холеры — в одних только Каслях скончалось более тысячи человек. Одновременно болезнь, унеся в могилу сотни и сотни, бесчинствовала и в Тюмени.
А четырнадцатого июля над Уралом, от Ревды на северо–запад, пронесся страшный ураган, поваливший великое множество деревьев и оставивший после себя целую полосу разрушений. Переждав непогоду, дед Колыван сказал Леше:
— Сама природа мне напоминает, что сочтены мои года… Пора, видно, Леша, передавать тебе все мои секреты.
Колывану было уже под семьдесят, Леше – двадцать пять.
Многочисленные заботы и скудные доходы заставили отложить свадьбу. Колыван желал принять все расходы на себя, но Варины родители от своего не отступали — хотели дать за дочерью приданное, чтобы никакой дурной молвы вокруг свадьбы не ходило.
А Леша и Варя от переполнявшего их счастья не замечали, что твориться кругом — и клеверные поля стали их брачным ложем, и речные утесы стали их венчальным алтарем, и шум ветра в соснах стал им благословением.
К осени снова накопились дела. Расставаться Леше и Варе — как резать живую плоть. Но Колыван торопил:
— Дожить бы… А то подведу тебя по немощи своей стариковской.
Двинулись домой. Дед отчего–то ждал первых больших морозов. Пока не наступили холода, дед наставлял Лешу:
— Вот здесь документы, по которым ты числишься моим наследником. Унаследуешь ты от меня счет в банке, но лежит там рублей пятьсот, на самый крайний случай. Вот карта, тут означены участки золотоносные, которые мы с тобой нашли, но не продали. А вот тут — копи, изумрудами богатые. Где камни попроще найти, турмалины либо хризолиты, к примеру, ты и сам знаешь. А главную свою тайну я тебе открою, лишь только холода настанут.
Морозы пришли в конце ноября — сухие, суровые, трескучие. Надев лыжи, двинулись в путь. Сугробы лежали человеку по пояс, еловые лапы провисли под грузом снега до самой земли, скрип лыж в морозном воздухе слышался за версту. Дед Колыван совсем сдал, двигался медленно, часто отдыхал. По ночам у костра не спал, ворочался, скрипел зубами.
До небольшого пруда, позабытого–позаброшенного в лесах, добрались за неделю. Развалины поблизости говорили, что когда–то, давно, лет, эдак, полтораста тому назад, здесь стоял завод.
Колыван указав Леше на скрытый под снегом створ водозабора, велел его закрыть, а после открыть водосброс с другой стороны. Лед на пруду был толстым и прозрачным и, когда из–под него стала уходить вода, даже не треснул.
— Жги прорубь! — велел Колыван.
Леша развел костер и взялся за топор. Работа растянулась почти на всю ночь — лед оказался толщиной в сажень. Через пробитую полынью виднелось дно, на котором после спуска через водосток осталось едва с пол–аршина воды, в которой сонно трепыхалась рыба.
Соорудив факелы и перевязав ноги кошмой, спустились по веревке на дно. Сколь всего удивительного не видел на своем веку Леша, от подледного мира ошалел. Огромный зал с ледяным сводом, в котором дробился, словно в линзе, блеклый солнечный свет, длинные ледяные капли, застывшие сталактитами, хлюпающая под ногами вода с павшими на самое дно водорослями, рыба, бьющаяся под самыми ногами, всё казалось не настоящим–сказочным.
Посреди пруда виднелись темные, покрытые тиной груды. Подошли; Колыван копнул их посохом — и в полутьме тускло блеснуло золото.
Нагребли сколько могли в заплечный мешок, выбрались наружу. Колыван велел Леше открыть водозабор и затворить водосброс. Когда под лед пошла вода, он потемнел, кое–где покрылся трещинами.
Сидя на мешках и тяжело дыша, Колыван рассказал Леше:
— Что Демидовы чеканили царские монеты из серебра в Невьянской башне, нынче любая шавка знает. Но, видать, серебром не обошлись — чеканили еще и екатерининский червонец, а тех монет и цари меньше сорока тыщ изготовили. Что во времена оны стряслось – не знаю. Может, инспекции, какой испугались, может, еще чего, но что наготовили — а начеканили немало, — в этот пруд–то и сбросили, ну а потом и завод здешний похерили. Я как узнал, говоришь? Ходил здесь давно, еще до твоего рождения. Приметил ружье богатое у местного охотника — откуда у него такое? Знакомство завел и дознался со временем, что в какую–то зиму придумал он рыбу так собирать, да и наткнулся на клад. Охотник тот помер, детей–друзей у него не было, так что про золотишко это, только ты да я знаем.
Ночевали там же, возле пруда. Жгли костер, грелись, варили пельмени. Места глухие и дикие — танцевали меж сосен зеленые огоньки волчьих глаз. Колыван выглядел вялым и понурым, говорил с большим трудом:
— Леша, не серчай на старого дурака. Может, я и не прав, что всю твою жизнь за тебя придумал… Я ведь, неспроста тебя за собой таскал. Хотел тому выучить, что сам знаю — рудничать да охотиться, с людьми нужными познакомил. Только жизнь вся за то время из лесов ближе к городам да к железной дороге убежала. Ладно, хоть, если от дури тебе оберег, когда золото и камни глаза застят. Запомни главное — дело без денег человеку нужнее, чем деньги без дела. А вот чего я за тебя сделать не могу, так это дело тебе по душе выбрать… — Колыван приподнялся на локте и поглядел в небо. — Я себе дело только здесь и нашел. Смолоду дерзко я жил. Самосовершенствованием одержим, в воспитании характера, идее всеобщего счастья и свободы, правды искал… Потом назад глянул — как я весь мир осчастливлю, какое от меня всеобщее счастье, если за спиной только полоса выжженная остается? Ты ведь, Леша, понимаешь, что мамке твоей никакой я не брат. Но выходила она меня во времена лютые и с тех пор ближе сестры для меня стала. Ты, Леша, на заимку не возвращайся. Иди прям отсюда, куда глаза глядят и в какую сторону сердце лежит. Не надо тебе глядеть, как я свое доживаю. Стыдно это. Не послушаешь меня — с места шага не сделаю, тут и померзну. Спасибо тебе, Леша — если бы не ты, так и не придумать, для чего я свою жизнь прожил. Вареньке поклонись от меня. Прощай. Как рассветет, иди, не оборачивайся. В жизни не пропадешь, а меня помни, и пусть уроки мои тебе подспорьем будут…
Оставшись один, Леша немедля двинулся в Реж.
Хоть и тосковал Пелевин без Колывана, однако понимал — пора начинать жить одному. Да и предвкушение от встречи с Варей заглушали тоску. Молодой охотник шел, улыбаясь словно блаженный и, закрыв хотя бы на мгновенье глаза, тут же ощущал запах Вариных волос. Прикидывал, где начнет строить свой дом, шел почти без отдыха. Мечтал, как поедут они с Варей в уездный город, и какие подарки он там купит невесте. Придумывал, каким именем назовут они своего первенца.
Верстах в двух от Режа, утопая в снегу по брюхо, Лешу встретил Басурман. Кот, прижав уши, плакал, точно ребенок. И повел он Лешу не домой, а на деревенский погост.
В годы неурожая правительство стало выдавать желающим билеты, разрешавшие заниматься промывкой старых копей и отвалов. Вместе с этим новым для Урала промыслом появились хитники — те, кто копал отвалы, старые и новые, без всяких разрешений — а их в окрестностях Режа имелось множество. Ватаги хитников бывали такими отпетыми, что упаси боже попасться им на пути в недобрый час. Некому неведомо, когда и как встала на их пути Варя, — но тело ее с ножевой раной в шею обнаружили месяц тому назад неподалеку от скалистого обрыва над рекой, прозванного «Пять братьев». Селяне быстро нашли злодеев и, в итоге, загнали варнаков на болото, где те и сгинули в стылых черных пучинах. Только и свершившаяся месть не могла заглушить Лешиной душевной боли.
