Собрав все силы, я в последний раз попытался сбросить с себя Кузьмину, но та сидела цепко, как клещ.
– Не трепыхайся, а то случайно отрежу тебе пару лишних пальцев, – сухо бросила сверху девушка. – Это уже будет перебор, хе хаха хи? – судя по зажеванному концу фразы, фонарик снова отправился ей в рот, освобождая руки для экзекуции.
– Я тебя достану… – в бессильной злобе прорычал я – поняв, что проиграл окончательно. – Я тебя найду…
– Хе хехо хохохе, – что-то тонкое и холодное коснулось моих затекших пальцев…
– Как я понимаю, девочка, ты хотела сказать «не в этом потоке?», – раздалось вдруг над нами обоими. – Нет: как раз в этом, Уроборос тебе в дышло!
Луч фонаря судорожно метнулся в сторону – Кузьмина обернулась. Как смог, я вывернул шею: крепко держа девушку за правое запястье – так, что вооруженная ножом рука нелепо выкрутилась – возле нас стоял Эрастович. Из-за широкой спины инструктора верховой езды испуганно выглядывала Маша.
Глава 20
г.Москва, июль 20** года
Текущий поток времени
– Что же ты, Уроборос тебе в хронологию, сразу мне не набрал – как только услышал от Маши про трос? – сердито поинтересовался Виктор, встретив меня в штаб-квартире на следующий день.
– Да как-то это… – виновато развел я руками. – Не сообразил…
На самом деле, мысль такая в голове у меня тогда мелькнула, но, увлеченный охотой, я ее тут же отмел, всерьез даже не рассматривая. Хотелось поскорее закончить расследование – причем так, чтобы самому, без чьей-либо помощи… Ну и казалось, что уж с девочкой-десятиклассницей я как-нибудь да слажу без вызова подкрепления.
Глупо, конечно, получилось.
– Не сообразил он… – что до Панкратова, тот, кажется, был раздосадован моим фиаско в Интернате едва ли не больше меня самого. – Счастье твое, что Марк Эрастович, что называется, не спал в оглоблях! Не вычисли он наших мамкиных заговорщиков…
– С мамами там, вообще-то, как раз не очень сложилось, – зачем-то вставил я. – Если верно помню со слов Маши, жива одна на троих – у Хмельницкой. И то только потому, что Столп…
– Маше, кстати, тоже скажи спасибо, – кивнул Виктор. – Не вспомни она про потайную лестницу, по которой и ходила-то всего однажды, лет в семь, со старшими подругами – натерпелась в темноте страху и больше туда не совалась… А насчет покойных матерей, – нахмурился вдруг он. – Я не понял, ты что, пытаешься оправдать тех, кто едва не вышвырнул тебя в прежнюю жизнь, с регулярной ежемесячной амнезией?
– Не оправдать, – покачал я головой. – Но, может быть, понять…
– Да что там понимать, – скривился Панкратов. – Мало их, засранцев, в детстве пороли! Точнее, совсем не пороли – телесные наказания в Интернате лет двадцать как запретили…
– Всего двадцать? – ахнул я. – То есть только в этом веке?!
– Ну, Орден, по-своему, весьма консервативен… Но иногда, выходит, даже недостаточно. Не зря же когда-то говорили: пожалеешь розгу – испортишь ребенка. Вот, пожалели – получите и распишитесь!
– Ну… Так себе логика, – неуверенно протянул я.
– Какая уж есть. И она, увы, работает…
– А что с ними теперь будет? – спросил я, решив несколько сменить тему. – С Хмельницкой, Кузьминой, Радкевичем? Как с ними поступят?
– Выставят из Ордена, разумеется, – кажется, даже несколько удивился такой постановке вопроса мой собеседник. – Отберут кольца – есть способ снять их, не отрезая пальцев, – усмехнулся он, многозначительно посмотрев на мою правую руку, – и au revoir[1]! В изгнание.
– Они же с ума сойдут – в прямом смысле! – похолодел я. Не то чтобы юные преступники вызывали у меня такое уж сочувствие – нет! Воспоминание о лезвии Лизиного ножа, примеривавшегося к моему пальцу, до сих пор заставляло все внутри меня судорожно сжиматься, да и голова еще немного побаливала после близкого знакомства с Вериной кочергой, но кому, как не мне, было понимать, что ждет лишенных колец изгнанников «в миру»! Да еще после тепличного существования под крылом Ордена…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Не сойдут, – возразил Виктор. – Их же не просто выведут за ворота – идите, мол, и умрите любой смертью на свой выбор. Во-первых, так они и в самом деле долго не протянут, а во-вторых, с их-то убеждениями… Глядишь, еще и напакостят напоследок – найдут как. Нет, все продумано. Нам принадлежат несколько необитаемых островов в Карибском море и еще парочка – в Тихом океане. Изгнанников переправят на один из них. Там они сколько угодно смогут пестовать свои идейки о том, что миссии – зло злодейское, а Орден – скопище негодяев. И при этом, что характерно – почти не страдать от Скачков: такие изолированные локации переменами в истории почти не затрагиваются…
– Ну, если так… – пробормотал я, осмысливая услышанное. – Получается даже излишне мягко, – хмыкнул затем. – Ссылка на райский курорт…
– Ну да, курорт – ровно до тех пор, пока в первый раз кушать не захочется, – едко заметил Панкратов. – А сразу потом – считай, каторга. А уж когда дождик зарядит… Стеной. Дней так на тридцать, без перерыва…
– То есть вовсе не мягко? – не столько спросил, сколько заключил я.
– В самый раз.
– Эх, совсем же дети еще… – покачал я головой, представив осужденную троицу под тропическим ливнем – промокших до нитки, оборванных и голодных. Весьма живо представив, с множеством ярких – вернее, тусклых за стеной отвесно падающей с неба воды – деталей. – Заигрались в революционеров… Ну и доигрались…
– Ничего себе, игры, – похоже, снова заподозрил меня в симпатии к юным заговорщикам Виктор. – Ибрагимова могла ведь и насмерть разбиться. А то, что готовилось тебе – некоторые из наших скажут, что лучше уж смерть. А что дети – так даже государство наказывает за убийство с четырнадцати лет – тебе ли, как юристу, не знать!
– Тут в первую очередь учителей нужно наказывать и воспитателей! – брякнул я.
– Разумеется, – охотно согласился Панкратов. – Директор Интерната от должности уже отстранен. Ответят все – начиная с него и заканчивая последним стажером.
– Что, их всех тоже – на остров? – реплика задумывалась ироничной, однако…
– Не думаю, – с совершенно серьезным видом покачал головой мой собеседник. – Если не выяснится, что кто-то в Интернате сознательно потворствовал заговору, скорее всего, отделаются разжалованием. На градус-два… Там у большинства не такие уж высокие степени посвящения.
– Ну, хоть так… Надеюсь, Машу наказание не коснется, – заметил я. – По мне, так ее, наоборот, наградить нужно…
– Решать будет Анатолий Сергеевич, – развел руками Виктор. – Его приговор окончательный… почти, – усмехнулся он вдруг чему-то.
– Почти? – не понял я. – Что значит «почти»?
– То и значит. По старой – еще с брюсовых времен – традиции, тот, кому предстоит отправиться на миссию, вправе помиловать осужденного Гроссмейстером. Но только одного. Двое отмеченных благосклонностью Машины – два помилования. Как ты понимаешь, на сегодня двое «отмеченных» – это как раз вы с Полинкой. И, признаться, мне чрезвычайно любопытно, кого вы выберете – и выберете ли вообще кого-нибудь…
* **
В комнату, где должна была состояться наша встреча, Лиза Кузьмина вошла все в той же интернатской форме – даже две расстегнутые пуговки остались неизменны. Выбивались из привычного стиля разве что массивные наручники на тонких запястьях девушки.
– Серебряные, – с кислой усмешкой вытянула вперед скованные руки она, проследив мой мимолетный взгляд. – Наверное, для того, чтобы в прошлое не сбежала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Серебро – мягкий метал, – машинально заметил я.
– Ну, может, там внутри сталь или титан какой, – пожала плечами Лиза, без приглашения усаживаясь на предназначенный для нее табурет.
Мне было положено кресло, но я предпочел остаться стоять, облокотившись локтями на его высокую, прохладную на ощупь кожаную спинку.
Горислав, добросовестно игравший роль конвоира при арестованной, неспешно обвел внимательным взглядом комнату и, бросив: «Как закончите, позовете – кнопка под столом», – вышел за дверь.
