— До тебя, кажется, начинает доходить? — спросил я.
— Устал! — произнес Крейг и прихлопнул рукой по подлокотнику кресла, — Весь вечер разминался австралийским красненьким.
— Ты слышал, что я говорил обо всех этих людях? В особенности, бля, о фундаменталистах?
— Фундаменталисты твою передачу не слушают.
— Аятолла Хомейни не читал «Сатанинские стихи». И что?
— Но ведь, по твоим словам, они вовсе не выглядят как фундаменталисты? Белые мужчина и женщина, да еще кто-то по имени Дэнни…
— Что да, то да. — Я ткнул в пепельницу догоревший косяк, — Конечно, они не похожи на фундаменталистов-мусульман. Однако вполне могут оказаться фундаменталиста-ми-христианами, какие-нибудь арийские ополченцы или типа того. Не все ж они только и делают, что дрочат на фотки Айн Рэнд[81] или полируют свои пистолеты где-нибудь в Южной Дакоте, — У меня все еще тряслись руки, и я попросил: — Послушай, старина, мне бы все-таки чего-нибудь выпить.
— У меня есть пакет с красным вином. «Бэнрок» сойдет?
— Если оно красное и в нем много алкоголя.
Крейг поднялся с кресла.
— Ага, в точности как твоя кровь, дружище.
— Ты грязная свинья. Мой пиджак весь провонял виски!
— Прости, я не видел, что он там лежит, — солгал я. — Он все еще у тебя? То есть, я хочу сказать, ты пока что не отдал его в стирку или еще куда, правда ведь?
— Вещдок номер один лежит у меня на кухне, в коробке с пакетами на выброс, — ответил Фил. Затем последовала пауза. Покачав головой, он продолжил: — Никак не могу поверить, что ты ударил женщину.
— В первый и последний раз! Мне, черт возьми, ничего другого не оставалось!
— Ладно, — проговорил Крейг, — Это пока, а попривыкнешь, еще и понравится.
— Понравится не больше, чем сейчас, когда приходится терпеть твои шуточки, — пробормотал я.
Утром в субботу Фил заехал за мной и Крейгом и повез нас на мою «Красу Темпля». С замиранием сердца я ждал, что мне там доведется увидеть, боялся подтверждения худших своих опасений. Фил с Крейгом знали друг друга так хорошо, что часто подтрунивали надо мной, утверждая, что им куда приятнее проводить время вдвоем, когда я не влезаю в их компанию. На сей раз они этого не сказали, но, сговорившись, заставили пообещать, что после того, как помогут мне, я должен буду утром в понедельник отправиться в полицию докладывать о происшедшем.
На барже все было на прежних местах. Ничего не тронули. Никаких отрезанных лошадиных голов на подушке, все в полном порядке. В шкафчике под лестницей у меня хранились кое-какие инструменты; порывшись в нем, я вытащил молоток, который предложил взять с собой на случай, если на нас кто-нибудь нападет, но мои приятели только стояли и качали в унисон головами — совершенно синхронно, как будто долго репетировали. Пришлось положить молоток обратно.
Мы сходили перекусить и выпить по пинте пива, после чего отправились в Ист-Энд на поиски места вчерашней забавы. В конце концов я таки его нашел. Хаггерсли-стрит, совсем недалеко от Боу-роуд, на которой находились закусочная и таксомоторная фирма. Теперь, в бледном свете лучей октябрьского солнца, и сама эта улица, и весь путь к ней выглядели совершенно не так, как ночью. Место недавнего происшествия оказалось сразу за железнодорожным мостом, у светофора, на асфальте все еще валялись осколки стекла. Я прихватил горсточку. Мы устало прогулялись туда и обратно по той части Хаггерсли-стрит, которая располагалась по другую сторону перекрестка, — она представляла собой тупичок, заканчивающийся где-то неподалеку от Девонз-роуд.
— Кажется, твои пташки упорхнули, приятель, — сказал Фил, пнув носком ботинка старую пивную банку, — Если только они сюда когда-нибудь залетали.
— Спасибо, Фил, спасибочки, — проговорил я.
В отличие от Крейга Фил отнесся куда более скептически к моему рассказу о вчерашних событиях. Возможно, потому, что видел, до какой степени я вечером напился. А может, из-за пиджака.
Поребрик на этой улице был косой и выщербленный, асфальт весь потрескался, а местами даже и раскрошился, причем до такой степени, что из-под него проглядывала допотопная булыжная мостовая; осколки от разбитых ветровых стекол хрустели под ногами, как гравий; у обочин стояли брошенные, сгоревшие автомобили с ржавыми боками и провисшей драной обивкой на потолках. С трех сторон тупичок обрамляли покосившиеся листы гофрированного железа, испещренные невразумительными граффити и увенчанные ржавыми железными уголками с протянутыми по ним рядами колючей проволоки, украшенной клочками какой-то ветоши, трепетавшими на ветру, словно молящие о пощаде затерявшиеся в равнодушном и одноцветном аду погибшие души.
Некоторые из секций ограды представляли собой грубо сляпанные ворота, на них висели грязные цепи и амбарные замки.
Крейг сложил руки в замок, я поставил ногу — Крейг заставил меня снять один ботинок, что сделало возможность сбежать в случае чего крайне проблематичной, — приподнялся и глянул поверх гофрированной створки. Моему взору предстали забетонированные площадки перед заброшенными промышленными постройками. Грузовые контейнеры. Сараи. Лужи. Штабеля деревянных поддонов. Земляные кучи. Сорняки. Снова поддоны. Вокруг ни души, даже ни одна сторожевая собака не явилась поприветствовать меня. Начал снова накрапывать дождь.
— Что-то мне совершенно не нравится это место, — сказал Фил.
— Ну как, насмотрелся? — спросил Крейг.
— Так и чувствуешь, как жизненная сила сочится через поры и улетучивается, — пробормотал Фил.
— Сейчас уже никто не носит серые носки, Кен.
— Так и есть, — ответил я, чертыхнулся и стал высвобождать рукав, зацепившийся за колючую проволоку, — Давай-ка, ребята, к чертям отсель валить.
— Это все немецкое пиво, дружище. Мы тебя от него отлучим, пока твоя грамматика опять не придет в норму.
Теперь я звонил Селии по два раза на дню из самых разных телефонных будок Центрального Лондона.
Я уже знал ее номер наизусть.
Она так ни разу и не ответила.
Вместо этого в четверг, когда я только что закруглился со своей передачей, прибыл курьер и вручил мне пакет. Тот был тонким и легким, как сама Сели, но я уже не смел и надеяться. Расписавшись в получении, я его вскрыл, и, слава всемилостивому Богу, там лежала магнитная карта-ключ.
Заиграл мой мобильник. Что-то во мне потеплело и растаяло, будто дело шло к лету, а не к зиме.
Из крохотного громкоговорителя трубки зазвучал голос Селии:
— «Олдвич», апартаменты под куполом.
— С тобой… — начал я было вопрос, но Сели уже отключилась; я опустил голову.
Телефон опять ожил.
— Что? — переспросила Сели.
— С тобой все в порядке? — прохрипел я, потому что от волнения у меня сжалось горло.
— Да, — произнесла она слегка озадаченно, — Само собой.
Я улыбнулся в разделявшее нас пространство.
— Тогда до скорой встречи.
Я не мог трахаться. Просто хотелось лежать в ее объятиях. Или самому ее обнимать. Даже не снимая одежды. Сели казалась скорей озадаченной, чем встревоженной. Но также скорей озадаченной, чем сочувствующей.
— Нет, я не запомнил номер такси, — возразил я, — разве кто обращает внимание на такие вещи?
— Я обращаю.
— Вот как? И какой же был номер того последнего, на котором…
— Сорок четыре семнадцать.
— Брось, Сели, ты шутишь!
— Вовсе нет. Я вечно забываю в машинах перчатки, шарфы, сумочки и зонтики. Как ни странно, мне всегда легче запомнить номер, чем…
— Ну ладно, ладно, — шепнул я.
— Кеннет, тебе не хочется снять с себя одежду?
— Э-э-э…
— Или с меня?
— Собственно, э-э-э…
— Думаю, нам понадобятся наркотики, — заявила Сели решительно, — К счастью, у меня есть соответствующие контакты.
И она оказалась права.
— Знаешь, чем занимается Джон, когда он не со мной и не в одной из своих заграничных поездок?
— Нет.
— Хочешь узнать?
— Не то чтобы очень.
— Занимается спелеологией.
— Чем?
— Спелеологией. Лазает по пещерам. Изучает подземный мир. В основном в Англии и в Уэльсе, но и за границей тоже.
— Это, — прошептал я, — как-то не по-гангстерски.
Мы лежали на гигантском круглом столе в одной из комнат апартаментов под куполом. Под самым куполом, действительно на самом верху отеля. Стол мы приспособили несколько поудобнее, взяв простыни и подушки из спальни и протащив их через две гостиные. В круглой комнате было множество узких, высоких окон, через которые можно было видеть мост Ватерлоо, частично Олдвич и даже Друри-лейн. Если бы нам вздумалось встать на стол, то открылся бы видна часть Стрэнда. Двенадцать чрезвычайно строгих стульев, более подходящих для какого-нибудь офиса, были расставлены вокруг огромного стола. По правде сказать, даже вся та мягкая амуниция, которую мы на него навалили, не могла сделать его вполне удобным. Кровать подошла бы гораздо больше, но Сели захотелось именно так, и здесь, и никак иначе.
