Воздать тебе за темницу, которую ты мне подарил. Я ж тебя первым заприметил. И место тихое — как на заказ.
Он сам сделал шаг к толмачу.
— Но ты прав: я хочу, чтобы ты жил.
Козьма молчал.
— Не бывает так, — наконец, зло бросил он. — Тесно людишкам на земле. Кто-то кого-то завсегда живота лишает.
— Все вы так говорите, — пожал плечами Сашко. — Один убивает другого, другого убивает третий. И так без конца. А я не хочу. Моя сабля в ножнах, и ты жив. Вот размышляю: можно ли остановить эту цепочку? Или ты ее заново продолжишь?
Наполовину обезумевший Санька просто взял и пошел. Мимо Козьмы, прямо в лагерь. Тот не решался рубить, не чувствуя сопротивления. По спине тёк ледяной пот… и тут Известь вспомнил один хитрый приемчик, на который взяли его самого.
— Надеюсь, хоть, в спину не ударишь, как трус.
И дошел до бивака! Что там творилось в душе Козьмы, он так и не разобрал, но дошел до безопасного места и отрубился без задних ног.
«Значит, можно! — ликовал он, уже засыпая. — Можно с ними что-то сделать! Нет, надо непременно утром поговорить с Кузнецом… Он должен понять… Мы должны…»
А утром его повязали, избили, выпороли плетью и заперли в пороховой землянке, связав по рукам и ногам.
Год (7)162 от сотворения мира/1653-4
Вор
Глава 33
Гераська вогнал топор в лиственницу, хотя, у той еще два на десять сучков торчало. Железо звякнуло плохо — кажись, в проушине трещина зарождается. Каюк ему без кузнеца вскорости.
— Ну, Гераська! — Козьма банным листом лез к нему снова и снова. — Ну, я же ведаю: удумали вы что-то. Ты не думай, я тоже Дурному помочь желаю…
«Отож, — злорадно промолчал Гераська. — Уже помог: усю весну Сашко с цепями просидел».
Старик строго-настрого велел ни в какие споры-перепалки не вступать, за Дурнова даже в пьяном трёпе голоса не подымать. Так что он обмотал веревкой комель недосучкованного ствола, закинул на плечо и поволок к берегу: мол, дел у него невпроворот, не до пустой болтовни ему. Козьма же продолжал канючить свое «ну, Гераська» да «я ведаю»…
— Ну, коли ведаешь — беги к Кузнецу и наушничай! — не выдержав, отбрил казак толмача, и тот, наконец, увял.
Дорога от западного холма до места, где ладили плоты для годовщиков, поболе версты. Идти долго, с бревном — и подавно. Гераська поначалу двигал шибко, упарившись, как июльскую пору. А подле бывшего лагеря стрельцов лиственницу в кусты закатил и за землянку юркнул.
— Где шлялся? — хмуро спросил Тимофей Старик.
— Я, батя, лес валю, ежели чего, — нахмурился парень.
— Иди уже… валяльщик, — с ехидцей позвал на полянку Ивашка.
Как в их круг попал Ивашка сын Иванов — диво. Все помнили, что он вечно задирал Дурнова… Хотя, на кулачках-то с ним ни разу не сходился.
— Дела, браты-казаки, идут к тому, что еще дня три — и атаман велит на воду сходить, — донес собравшимся Ивашка вести от ближников Кузнеца. — Так что ждать неча.
— Надо, парни, Дурнова вызволять, — снова завздыхал Старик. — Как поплывем — уже некуда ему бегти будет… Ничипорка! — зло окликнул он служилого в зеленом кафтане. — Ты ж баял, что у тя в стороже дружок еще по Енисейску! Что с одного котла ели…
— И чо? — огрызнулся рекомый Ничипорка. — Что я ему скажу: вскрой пороховую в свой час? А прочую сторожу живота лиши?
— Я помогу.
Все резко обернулись. У гнилого пня стоял бесов Козьма. Выследил, гад! Гераська опустил глаза, чтобы не догадались, кто наушника навел. Толмач стоял, растопыря руки в сторону, будто, в обнимку лезть хотел. Чёй-то он?
— Я помогу. Ведаю, как.
— Чому ты вспоможешь, ирод? — насупился Старик, окидывая беглым взглядом подельников — учинят что или нет?
— Вызволить Дурнова. Не надобно вскрывать пороховую. Я лишь скажу Кузнецу, чтобы Сашку на работы отправили. Мол, неча ему зад отсиживать, покуда прочие пупы рвут. Он меня послушает, все ведь знают, что мы с Сашком не в ладах…
— Вот то и оно, что не в ладах! — вскочил на ноги Тимофей Старик. — А ты тут заботника из себя корчишь! Почто?
— Надо мне, — глухо ответил Козьма. — Просто поверьте. Я Дурнова той ночью споймал… Ну, когда он Челганку умыкнул. И не выдал. И вас не выдам. Я помочь хочу.
— Спелись толмачи, — хмыкнул Ивашка. — Друг без друга жить не могут.
— Просто дайте грех отмолить! — озлился Козьма сын Терентьев. — На вырубке легко будет ему побег устроить. Там догляда никакова. И уж пущай в лес бежит.
Тут казаки рассмеялись.
— Вона чо ты удумал, толмач! — растянул лыбу Тютя, верховод пятерки поляковских. — Не всё, видать, ты верно разузнал. Мы тут не Дурнову побег устраиваем. Мы с ним тикаем!
Козьма округлил глаза.
— Как же… Так то ж бунт?
— А вора из-под суда уводить — не бунт? Не, Козьма, за такое всем учинят правёж. Так что лучше уж бежать с Дурным. Целее будем.
— Бежать от войска? — всё еще недоумевал Терентьев сын. — Вы решитесь на такое… ради Дурнова?
— Козьма, ты вообще Сашка слушал? — спросил Ивашка, но замер, улыбнувшись. — Ах да… На что оно тебе потребно было. Много потерял ты, Козьма. Дурной порою такое… Я так сужу: бежать от войска ныне мудрее, чем при ём оставаться.
— Почему?
— Войско без хлеба, пороха мало. Все друг на друга волками смотрят. А из-за кустов иные волки выглядывают. Разумеешь, какие?
— Разумею, — хмуро кивнул Козьма.
— Кузнец наказы Зиновьева не сполнит. Это в воду не глядеть, — продолжал Ивашка сын Иванов. — И в послед придут карать уже его. И тех, кто с им об руку не справился. Разумеешь… толмач?
Гераська понял, на что намекнул сероглазый. Мол, и Козьма станет одним из тех, кого с Кузнецом на дыбу отправят.
— Старик нас собрал, потому как ему Дурнова жалко, — меж тем дальше баял Ивашка. — А я тут, ибо мне жалко меня.
— От же гниль ты всё-таки! — не удержался Козьма сын Терентьев.
Ивашка так улыбнулся, что даже Гераську мороз продрал.
— Ну да… То ж я у Хабарова на судилище Дурнова под ярмо подвел.
Толмач Козьма начал багроветь. А потом грянул колпак оземь.
— Схорони, Матерь Божия… Я с Дурным!
Уже наутро (по подсказке Кузьмы) Дурнова вывели из поровой. Гераська видел сам, Старик его в доглядчики послал. Вызнали, где Сашка-толмача работать поставили, какой за ним присмотр учинили. Чтобы, значит, на новый день подле
