И продолжает, не дождавшись ответа:
– А я знаю, что. Будет, как раньше, в те времена, о которых вы так жалеете. Ни у кого на побережье не останется работы. Ни денег, ни будущего, ничего!.. Вы хоть помните, как мы жили тогда? Мы с матерью каждое лето переселялись в лодочный сарай, чтобы можно было сдать наш домик какому-нибудь… любителю природы, – Реми жалеет, что не выразился так, как ему хотелось. – Вот вы любите эти места, да, профессор? Так почему ж вы ни разу не приехали сюда зимой? Зимой, когда дохнут все ваши бабочки, а людям надо как-то дотянуть до весны? Вы знаете, какой здесь дует ветер?!
Арно дю Лис молчит. Такая здоровенная, мускулистая фигура в ночи. Когда-то он казался огромным, как гора, и мальчишкой Реми мечтал вырасти таким же. И даже сочинял что-то такое про мать, на тему, отчего этот громадный мужчина всегда останавливается именно у них. Тьфу.
– Кстати, я знаю, почему вам все это не нравится, – говорит он с издевкой. – То, что якобы делают с Лазурными скалами. Просто вам не по карману! Ходите здесь, изображая из себя невесть кого: то ли врача, то ли я не знаю, с этими вашими тестами, чтобы никто не догадался вытолкать вас взашей с территории. А сами и сейчас снимаете за гроши какую-нибудь хибару в горах… энтомолог!
Реми давно подозревал, что это такое ругательство.
* * *
– Музыкант, – в тон ему отвечает профессор. – Хочешь сказать, что ты доволен жизнью, музыкант?
– А почему нет? – ершится юнец. – Я живу здесь, на Лазурных скалах, и к тому же зарабатываю хорошие деньги.
– И больше тебе ничего не нужно?
Реми пожимает плечами.
– Ты же можешь, – негромко говорит Арно дю Лис. – Этот твой рожок. Ты можешь… всё.
Он видит, как блестящие в полумраке глаза Реми невольно косятся вниз, туда, где висит на шнурке его музыкальный инструмент, инструмент неслыханного могущества. Профессору становится холодно в теплой ночи. Напрасно он это затеял. Глупо изображать из себя перед мальчишкой искусителя-мефистофеля, когда реально ничего не можешь ему дать. Когда он все может сам.
Реми улыбается. Щуплый рыжий пацаненок, нагулянный хозяйкой неизвестно от кого, за пару мелких монет готовый изловить и проткнуть булавками всех насекомых Лазурных скал. Мелкая душонка, сорняк, выросший среди великолепной южной природы. Нет, он не может ничего. Только играть на своем рожке.
И то непонятно, кто его научил.
– А зачем? – пожимает плечами Реми. – У меня же есть все, за что они, – он делает неопределенный широкий жест в темноту, расцвеченную огнями, – выкладывают свои неслабые денежки. Как вы говорите, за счастье. Значит, у меня оно есть.
– Понятно, – говорит профессор. – Ас ней ты зачем так? С маркизой?
Реми хмурится:
– Достала потому что. Озабоченная старуха. А я не жиголо, я музыкант!
– Правда?
Профессор саркастически усмехается:
– Это ты зря. По-моему, очаровательнейшая женщина.
– У меня невеста! – огрызается Реми.
* * *
– А давай играть, – шепчет Бланш, – как будто Лазурные братья – на самом деле Лазурные сестрички!
– Зачем? Мы же все равно уезжаем.
Рози смотрит на море, подтянувшись локтями на парапет балкона. Этого нельзя, но взрослые сейчас очень заняты чемоданами, шляпными картонками и отъездом, им все равно.
– Не понимаю, – задумчиво говорит она. – Почему они Лазурные? Они же просто коричневые и немножко серые. Скалы как скалы.
Валерий Воробьёв
Вагон
Рассказ
– Папаша ему говорил… Ну и что твой папахен выслужил? Четвертной, от звонка до звонка, керзу стаптывал. Четвёртую звёздочку – только под дембель, в сорок три – на гражданку, десятком дворничих командовать, – Василий Быковенко на мгновение прервал гневный монолог, чтобы сплюнуть в колючку между шпалами недокуренную сигарету, – и дед твой в литюгах отходил, и прадед, и сам ты в них был, есть и будешь. Так что засунь и свои, и папашины соображения… Интеллигенты чаморошные, тля… Понял?
Здоровяк повернулся к Коростелю спиной, наклонился и выразительно похлопал себя ладонью по тому месту, где, по его разумению, должна находиться наука всяких там неудачливых папаш. Хороша задница у Быковенко, ничего не скажешь. Тяжелоатлет, краса и гордость. Любимчик начстроя и буфетчиц из чипка. Коростель с трудом подавил опасное желание осчастливить начальственное седалище пинком, вытянулся, как на плацу, и рявкнул:
– Так точно! Есть засунуть соображения в ж…у господина лейтенанта! Разрешите исполнять?
То есть желалось рявкнуть, столь же мощно и звучно, как умеет полковой «батя» на утреннем разводе по поводу бардака в расположении и во Вселенной. На деле голос сорвался, последние слова вознеслись в тональность писка болонки при встрече с мастиффом. Быковенко выпрямился, медленно повернулся к наглецу. Оправил мятый камуфляж, выпятил грудь и развернул плечи. Коротко врезал кулаком от бедра в солнечное сплетение провинившемуся. Коростель, предвидя подобное развитие событий, успел выдохнуть, натужить пресс, ссутулиться и чуть подать задницу вперёд. Так что удар, хоть и отбросил доходягу-лейтенанта на пару шагов назад, реального вреда не нанёс. Имея богатый опыт, Коростель согнулся, будто от нестерпимой боли, и начал разевать рот, имитируя сбитое дыхание.
Быковенко потер ладонью кулачище:
– Обращаться к старшему по наряду следует в соответствии с уставом: господин лейтенант, старший по наряду на станции. Вот из-за таких птиц, пренебрегающих субординацией, мы впопартунистов до сих пор и не передавили.
Коростель, усердно изображая боль и страх, подумал: «Этот долбокретин даже не понял насмешки…» Вслух же выкрикнул:
– Есть обращаться по уставу к господину лейтенанту, старшему по наряду на станции, господин лейтенант, старший по наряду на станции!
Господин лейтенант и прочее довольно ухмыльнулся и, видимо, смягчившись, обратился к Коростелю почти просительно:
– Думай логически, Пичуга. Пока вагон не разгрузим, наряд не сдадим. Тебе самому, что, не надоело на досках спать и сухим пайком питаться? Боевое задание на передовой – оно, конечно, – честь и ответственность, но отдыхать бойцу тоже надо. Чтобы боевой дух на высоте и всё такое. У меня от топчана уже всё тело ноет, будто сам вагоны в ночь разгружал. Знаешь, Птенчик, пойду я в кондейку, обдумаю тактические задачи. Ты поглядывай, если начальство – ори громче, чтобы услышал. Ну, старайся, – Быковенко почти дружески похлопал Коростеля по плечу и потопал в сторону кирпичной будки, в которой они квартировали последние три дня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
