работы свалилось на плечи пограничников сразу же, как только приняли они свой участок.
Нашлись среди них настоящие мастера всех строительных специальностей. Даже краснодеревец был — усатый ефрейтор Желтухин. Правда, тонкое его ремесло оказалось пока без надобности — не было материала и нужных инструментов, и он топором да самодельной стамеской мастерил грубоватые с виду, но прочные столы, скамейки и табуретки.
Молодой солдат Никита Васильев в столярном деле тоже кое-что смыслил и преподнес краснодеревцу Желтухину в день его рождения неожиданный и бесценный для настоящего столяра подарок — пусть самодельный, но добротный рубанок, изготовленный топором да острым штыком в великой тайне от всех. «Новорожденный» Желтухин радовался совсем как малый ребенок, так и сиял от счастья:
— Ну и удружил ты мне, Никита! Ох и удружил! Теперь мы и фуганок смастерить можем запросто! Постой-постой! А где ты железку, ну это лезвие, раздобыл?
— Мало ли разбитой техники валяется кругом? Кусок сломанной рессоры — и всего делов.
— Просто и верно! Молодец! По смекалке сразу видно — питерский. А рубанком и фуганком мы этих мебелей вагон настругаем!
Стосковались солдаты по мирной работе. Вчерашние меткие стрелки, неустрашимые разведчики, мастера по разрушению вражеских укрытий, мостов и прочих сооружений, теперь вот припомнили свои гражданские специальности, а иные сызнова начали осваивать их. Они без устали тюкали молотками и топорами, разбирали на сгоревших хуторах скорбно обнаженные печи, чтобы пустить в дело добытый таким образом кирпич в будущем здании заставы; пилили и стругали, месили глину, укладывали кирпичи и бревна с таким азартом, словно опасались, что кто-то злой лишит их завтра этой возможности строить, а не разрушать; будто не было естественного состояния усталости.
И разве мог Никита Васильев при таком всеобщем порыве отсиживаться в землянке замполита, где было особенно уютно и тепло. Не разгибаясь сидела за столом Екатерина Григорьевна, уткнувшись в учебники и конспекты. Молчаливо и сосредоточенно хлопотала по хозяйству неутомимая Валя Федичева, а за ней хвостом ходила Танюшка.
Смотрел на все это Никита Васильев и молча радовался: вот ведь и ради этого бились они с врагом в эту бесконечно тяжелую войну, а теперь круглыми сутками, в любую погоду и непогоду, ходят трудными дозорными тропами, мокнут и стынут в нарядах. Чтобы спокойно трудились люди, хлопотали домовитые хозяйки, подрастали на радость всем такие вот малые ребятишки, как эта всеобщая заставская любимица Танюшка... Думал обо всем этом Никита Васильев, и ему становилось как-то легко, празднично...
2. Гибель Желтухина
В тот памятный вечер на дворе кружила пурга. Никита Васильев принес дров в землянку, и тут задребезжал зуммер телефона. Трубку подняла Екатерина Григорьевна и сказала со вздохом:
— Тревога объявлена, Никита.
Война здесь полгода назад отгремела, а на границе все равно было неспокойно. Официальные представители сопредельной стороны в лице пограничной стражи внешне вели себя вроде бы уважительно и пристойно. При обходе линии границы наши наряды нередко встречали по ту сторону их патрули, которые первыми брали под козырек, вежливо улыбаясь.
Но не чины в форме пограничной стражи доставляли хлопоты нашим пограничникам, а гражданские по внешнему виду люди. Правда, цивильная одежда не могла скрыть воинской выправки некоторых этих гражданских...
Никита Васильев вместе с Желтухиным, старшим наряда, были направлены на лыжах перекрыть пути отхода нарушителям. Погода стояла тогда хуже не придумаешь: со всех сторон обрушивались снежные вихри. Бегущий впереди старший наряда еле угадывался в бесконечной круговерти.
Желтухин и Никита Васильев продирались через кустарник по левому берегу Тридцать девятого ручья. Они знали, что по другому берегу двигались пограничники во главе с опытным старшим сержантом Селюшкиным. Там их было пятеро. Именно по правому берегу, более ровному, чаще всего пытались прорываться лазутчики с той стороны — ручей служил надежным ориентиром.
Метрах в двухстах от границы, где хворостяной забор перешагивал через Тридцать девятый ручей, взлетели ракеты — условный сигнал «Прорыв в тыл». Сигнал указывал место прорыва. Желтухин, пригнувшись, напряженно застыл возле куста и предостерегающе поднял руку. Никита Васильев тоже остановился, присматриваясь и прислушиваясь.
Поначалу различалось только приглушенное шуршание крутившейся снежной массы. Потом донеслось чье-то прерывистое дыхание. Желтухин несколько раз щелкнул прицельной планкой — подал Никите Васильеву сигнал «Стоять на месте, вести наблюдение». С правого берега ручья донесся голос старшего сержанта Селюшкина:
— На ту сторону шмыгнули!
Из снежной замети вынырнули трое неизвестных. Желтухин вышел из кустов — это была его ошибка — и вскинул винтовку:
— Стой, руки вверх!
И произошло непонятное: резкий взмах руки одного из убегавших, и Желтухин упал, болезненно вскрикнув. Никита Васильев успел-таки выстрелить по ногам нарушителям, рванувшимся к границе. Тут же один из них осел на землю.
Никита подскочил к упавшему Желтухину.
— Ножом ранили, сволочи! — Желтухин в горячке сам выдернул из левого бока окровавленную финку. — Потом поможешь. Не упусти гадов... Подай сигнал, — простонал он и протянул ракетницу.
Двое неизвестных подхватили под руки третьего и, не переставая оглядываться, торопливо поволокли его. И тут, как нельзя кстати, наперерез им выскочила группа старшего сержанта Селюшкина.
Нарушители не обратили внимания на окрик Селюшкина и упрямо продолжали тащить раненого. Никита Васильев снова выстрелил. Один из нарушителей, выпустив раненого, схватился за грудь. Второй медленно поднял руки...
Желтухин потерял сознание. Васильев нашел в кармане его шинели перевязочный пакет, как мог забинтовал ему рану... На следующий день поутру Желтухин умер, так и не придя в сознание...
Гроб мастерил Никита Васильев. Отесал острым желтухинским топором сосновые плахи, гладко обстругал недавно подаренным краснодеревцу рубанком — так и не успел как следует поработать этим инструментом столяр Желтухин...
И появился на дворе заставы холмик с временным памятником солдатской доблести — пирамидкой из свежевыструганных сосновых планок, увенчанной пятиконечной звездой.
Несколько дней пограничники ходили подавленные, разговаривали между собой вполголоса — даже боевой расчет капитан Клюкин проводил так, словно выступал на траурном митинге.
Без всякой на то команды, как-то само собой вышло так, что каждый наряд, перед тем как выйти на охрану границы, на минутку останавливался перед могилой Желтухина.
3. Беда не ходит одна
Правду говорят люди: беда не ходит одна. Вскоре после гибели Желтухина слегла в постель всеобщая любимица Танюшка — выскочила
