больше нужды к нему приглядываться. Я прекрасно знал, кто это, и от этого знания внутри кровоточило. Но я видел женщину – как она гуляет, как шьет у огня, как гладил живот и что-то тихонько ему напевает. С каждым днем взгляд у нее все печальней.
Проходят дни, листья разворачиваются на деревьях и наливаются соком. В доме суетится старуха, полощет в бадье окровавленное белье. Женщина, лежа на постели, держит младенца у груди, баюкая его. Такая бледная, слабая, с серыми кругами вокруг глаз и бескровными губами. Поправляет пеленку, целует маленькую головку с темным пушком волос. А потом быстро шепчет какие-то слова, прижимая ладонь к груди ребенка. Он просыпается и начинает ворочаться, но женщина не прекращает – ладонь окутывает алое свечение. Несколько мгновений оно горит ровно, потом вспыхивает и гаснет.
Младенец успокаивается, а мать откидывается на подушку, обессиленная. Из-под закрытых век текут слезы, она морщится и кусает губу, чтобы сдержать рвущиеся наружу рыдания.
Она знает, что не переживет эту ночь.
Видение оборвалось резко, будто чья-то рука вытащила меня обратно в реальность. Я очнулся на полу, сжимая в ладони кровавый камень, скрючившись так, что болела каждая мышца.
Браслет на руке горел и пульсировал, впиваясь в кожу сотнями незримых игл, я слышал его истошный предсмертный вопль. В последний раз послав по руке волну дикой боли, он лопнул и разлетелся на ошметки, а кровавый камень вдруг почернел и рассыпался в пыль, и на месте его соприкосновения с кожей остался розовый лоснящийся след.
Два артефакта уничтожили друг друга.
По губам мазнула усмешка. Отец думал, что эта безделушка способна лишить меня воли? Молчать – да. Но я скорее бы сам наложил на себя руки, чем причинил искателям вред.
Теперь я понимал это так четко, как никогда.
Понимал, что значит Зов крови.
Рана в боку больше не болела. Я содрал повязку, чтобы убедиться – на ее месте остался белый рубец. Меня переполняли неведомые до этого момента чувства, они распирали грудь, вытесняя воздух. Спящая столько лет сила выжгла все лишнее, оставив только суть. То прошлое, что открылось мне сегодня, потрясло до глубины души и вывернуло наизнанку. Мое естество пробудилось от спячки и требовало, жаждало, подгоняло.
Не помня себя от ярости, задыхаясь от боли, я вылетел на улицу, сжимая в руке меч.
Первые рассветные лучи вспороли край неба у самого горизонта. Облака были алыми – или то мне казалось? Ночь прошла, оставив после себя дрожащие бусины росы и резкий аромат осени.
Сердце стучало сильно и гулко. Я задыхался. Я пылал, и огонь, струящийся по венам, плавил меня изнутри. Как будто я выпил чашу жидкого золота, и оно сжигало внутренности.
Я взмахнул мечом, рубя невидимого противника. Клинок со свистом рассек воздух.
Ненавижу!
Еще раз, еще, еще!
Сильнее! До искр в глазах, до желанного забытья.
Ненавижу!
Зрение подводило. Там, где лезвие рассекало воздух, мерещились огненные линии. Они сияли чистым золотом и таяли, но тут же появлялись новые – я желал порубить этот воздух на куски.
Быстрей! Еще быстрей!
До свиста и звона в ушах, пока не начнет дергать и звенеть в груди, а руки не упадут безвольно вдоль тела.
Когда человек, которого ты долгие годы превозносил, к которому тянулся, окончательно теряет ореол непогрешимости. Когда рушится все, к чему ты стремился, когда правда погребает под собой подобно груде камней – это больно. Это лишает опоры.
Я встал на колени, опираясь на меч и чувствуя, как лезвие входит в усыпанную листьями землю. Закрыл глаза и глухо застонал.
Как я похож на него. Гораздо больше, чем думал.
Мы оба разрушили жизнь тех, кого любили.
Глава 24. Тайна отца
Рамона
Что мне оставалось? Только смиренно сидеть и ждать, когда решится моя судьба. Каменный мешок, в который меня кинули, поглощал не только свет, но и надежду, и веру, и желание борьбы.
Мысли изводили, рвали на части, не спасал даже сон. Потому что во снах я видела остекленевшие глаза брата и прижатые к ране пальцы Реннейра. Во снах подсознание срывалось с цепи и, издеваясь, раз за разом подбрасывало страшные картины.
Наверное, я сдалась.
Наверное, мне не за что больше бороться. Все, что было мне дорого, истоптано и замарано. Ложь, которую твердили губы на суде, уничтожила меня.
Скорее бы это закончилось.
И вдруг – скрежет. Каменная плита, служащая дверью, отъехала в сторону.
– Ты все-таки пришел? – спросила, не поднимая головы.
Волосы повисли спутанными сосульками, закрывая обзор, но мне не надо было смотреть – поступь отца я бы не спутала ни с какой другой. Он стоял у входа, дыша глубоко и размеренно. Потом прошел вперед и сел на скамью у стены.
– Решил навестить тебя перед посвящением.
Завтра мне исполняется двадцать.
– Не стоило. Ты ведь уже схоронил меня, просил больше не называть отцом, – произнесла с горечью. – Ты всегда любил только Орма, я была для тебя лишь средством достижения цели. Верховная жрица… Даже звучит нелепо.
Он странно молчал, не пытался кричать и спорить, не грозил, не ругался. Я подняла глаза и увидела лицо-маску. Отец смотрел на меня с каменным спокойствием, но внутри, я чувствовала, бушевал ураган. Если его все время подавлять – разорвет.
И тогда я приказала себе быть мягче. Он потерял любимое дитя, горе терзает сердце моего старика – такого даже врагу нельзя пожелать. А мы с ним слишком долго воевали. Пора сложить оружие.
– Я надеялся, что эти семена не проклюнутся, но они оказались слишком крепки и проросли в тебе, – вдруг произнес отец и нервно сплел пальцы.
– Ты говоришь загадками.
Он низко наклонил голову и молчал так долго, что я начала переживать.
– Что значат твои слова? О чем ты?
Какие семена имеет в виду? Что значит «надеялся, что не проклюнутся»? Я чего-то о себе не знаю?
– Рамона, – послышался сиплый голос. И что-то в нем было такое, отчего стена показного равнодушия дала трещину. – Ты знаешь, почему умерла моя мать, твоя бабушка?
– Нет. Но ты можешь мне рассказать, – я поджала под себя озябшие ноги, приготовившись и дальше внимать его странным речам. Краем уха я слышала, что смерть бабки произошла при странных обстоятельствах, и с чего вдруг он решил заговорить об этом именно сейчас?
Пока я еще похожа на себя.
– Ее убил твой дед.
Кровь отхлынула от лица, и я невольно схватилась за ворот платья, дергая его в сторону.
– Убил?
