– Не каждый так запросто может попасть к посланнику.
– Я же с тобой, а ты не «каждый».
– Посланник ненавидит французов.
– Вот как? Чего же ты молчишь! Тогда это не интеллигентный человек. Зачем тогда он здесь стал послом? Только чтобы нас ненавидеть?
– Это я не смогу тебе объяснить, ты бы все равно не поняла. Это слишком сложно.
– Я провожу тебя до посольства и подожду снаружи.
– Такой обед длится часа два-три, и после него тоже нельзя сразу уходить.
– Я подожду тебя на улице. Я буду прогуливаться.
– Тогда у меня кусок в горло не полезет.
– Ну и лучше будет. Мы позже поедим вдвоем.
– Нет, это не годится.
Она стоит против меня совершенно бледная. На столе дымится pot-au-feu.
– Ты идешь не к посланнику, ты идешь к женщине.
– Чепуха!
– Если я увижу эту женщину с тобой… и она засмеется…
Ее рот дрожит, она хватается за крышку стола.
– Тогда я возьму… большой камень… и подойду к этой… женщине… и… и… подниму большой камень и… убью себя!
Огромная злость сменяется тихим, жалобным плачем. Жизнь дурацкая штука.
– Ладно, приготовь еду, мы обедаем дома.
Она чувствует, что это не естественный результат нашего предыдущего разговора. Анн-Клер деловита и не произносит ни слова. Обед проходит в молчании.
– Ну как, вкусно было? – спрашивает она ближе к концу трапезы.
(Подожди, я у тебя отобью охоту разыгрывать кухонные идиллии.)
– Нет, не вкусно.
– Тогда обещай мне, – говорит она робко и гладит скатерть, потому что она и скатерть принесла, – что ты никогда и никому об этом не станешь рассказывать.
– О чем?
– О том, что обед был плохой.
– Я не понимаю. Кому я должен рассказывать?
– Никому в мире, потому что это страшный позор для меня.
Она глядит поверх моей головы, куда-то вдаль, за море крыш.
Из ее ясных глаз выкатывается слезинка и сбегает вниз по щеке.
Двадцать первая глава
Снова воскресенье.
Не могу выяснить почему, но я не люблю парижские воскресенья.
После полудня отель «Ривьера» пережил большое событие.
Негритянская пара во дворе затеяла скандал. Они перебрасывались непотребными словами. Их лица были искажены яростью, глаза округлились, они бы бросились друг на друга, если бы их сосед, чиновник магистрата, не встал между ними. После этого негритянка пошла в свою комнату и пыталась свести счеты с жизнью. Муж угрюмо стоял во дворе, уставившись на ствол дерева.
Он то и дело уходил в свою комнату, но тотчас же выходил снова во двор.
Они всего несколько недель как женаты. Я еще вижу перед собой лица их друзей, поздравлявших на свадьбе мужа, у которого мышцы лица наверняка болели от частых натужных улыбок. Он нетерпеливо думал, взволнованный, о предстоящей брачной ночи. А теперь – нате вам. О чем они могли спорить? Впрочем, неважно. Определенно оба правы. Несчастье совсем в другом. Самые большие ссоры между мужьями и женами всегда возникают только из-за пустяков. Эти двое тоже наверняка не имели настоящих различий во взглядах, они уже давно хотели рассориться и только ждали возможности. Вечером они снова помирятся. А утром начнут все заново. Но по-настоящему счастливыми и довольными они станут лишь тогда, когда каждый тайно обманет другого. Это даст удовлетворение обоим, и оба станут уступчивее, снисходительнее по отношению друг к другу. «Если бы ты знала, мое бедное дитя…» – вот тогда они станут счастливы.
Вечером внезапно появилась Анн-Клер.
– Я пришла на один час. Как дела, Monpti? Что ты делал без меня?
– Я слушал музыку в Люксембургском саду, а затем читал свой словарь. Кстати, у тебя ничего нет почитать?
– Есть. Я как раз прочла «Путеводитель для интеллигентной женщины» Бернарда Шоу. Ты знаешь, он пишет о политике, коммунизме, национальной экономике – короче, обо всем, о чем должна хоть немного знать любая женщина. – (Ее захватило название книги.) – Хочешь, принесу?
– Нет. У меня отвращение к бородатым мужчинам. К тому же я не переношу и совершенно лысых, чьи головы уже наполовину мертвы. И совсем не терплю людей, которые начесывают на свой череп волосы сбоку или сзади, чтобы таким образом скрыть свою плешивость. Такие люди в большинстве своем чванны, капризны, эгоистичны, как шестидесятилетние старые женщины, которые не могут смириться с тем, что они увяли, и готовы задушить взглядом шестнадцатилетних девушек. Зато искренне ценю лысых мужчин, которые не принимаются сразу же упорядочивать остатки своих волос, как только снимают шляпу. Конечно, Бернард Шоу… здесь другое дело. Разумеется, умный малый, но борода у него провисает до самого сердца.
– Ты снова нарисовал голую женщину, – говорит она, роясь на моем столе.
– Она еще осталась с ранних времен…
– Это неправда, Monpti. Кроме того, это аморально.
– Возможно, но сейчас оставь меня в покое. Ты еще будешь мне рассказывать, что является аморальным, ты, которая ведет со мной такую противоестественную игру и в парках заводит знакомства. Оставь меня в покое, иначе пахнет ссорой. Негритянская пара уже поцапалась.
– Я познакомилась в парке только с тобой одним, – говорит она тихо.
Она надевает берет и идет к двери.
– Прощай.
– Прощай.
Этот тон ее задевает. Она подходит ко мне совсем близко и берет мою руку.
– Скажи, ты хочешь распрощаться со мной?
– Я больше не выдержу это.
– Что?
– Это. Ты хорошо знаешь – что.
– Если бы ты не просил меня об этом так часто, я бы уже давно сделала это.
– Это неправда, часто мы целыми днями не говорим об этом.
– Тогда опять же в этом дело. Если бы ты меня красиво и не впопыхах просил об этом, я, может быть, уже в первый день…
– Вот как, в первый день? Ты порочное создание!
– Учти, только целомудренная девушка может быть такой порочной.
– Ага, попалась! Короче, ты, которая ни за что…
– Ты же меня совсем не ценишь! Никогда не говоришь, как красивы мои глаза… мои волосы… мои губы. Они определенно не безобразны. Во всяком случае, ты бы мог по меньшей мере все во мне найти красивым. Ты должен это говорить, я нуждаюсь в этом. Если бы я захотела, я бы могла каждый день найти себе… даже богатого, у которого есть машина, но я выбрала тебя. А у тебя даже нет приятного слова для меня. Ты не умеешь даже ухаживать за мной.
– Я не сторонник красивых слов. Не хочу тебя усыплять хлороформом.
– Если разобраться, именно поэтому я и пришла к тебе!
Она молча смотрит перед собой.
– Ты собираешься и дальше сердиться на меня?
– Я не сержусь.
– Тогда поцелуй меня в шею.
– Зачем ты говоришь, что в любой день можешь найти кого-нибудь, если захочешь?
