– Ты садишься в метро – со ста тысячами франков?
– Ты забываешь, у меня недельный проездной!
– Ты его сейчас же выбросишь! Говори же!
– Выбросить? Ты сумасшедший? Чтобы его кто-нибудь нашел?
– Ну, хорошо. А потом?
– Потом я купила бы тебе большой букет роз и пошла бы обедать.
– Куда?
– В «Julien».
– За три франка пятьдесят сантимов?
– Нет. За семь франков. Ты был бы со мной. А потом на остающиеся девяносто девять тысяч и еще сколько-то франков скупила бы все твои рисунки.
– Анн-Клер, эти рисунки ничего не стоят… слушай, не кусайся!
– Хочешь, я скажу тебе кое-что?
– Говори.
– Я сегодня в конторе размышляла о жизни.
– Лучше не задумывайся, любимая, ты знаешь, с этого начинается Любой спор.
– Когда-нибудь ты уедешь, я, возможно, даже не буду знать об этом. Когда-нибудь я тщетно буду стучать в твою дверь. Каждый счастлив, когда он молод. Я еще ни разу не была счастлива. Теперь мне уже двадцать лет.
– Двадцать?
– Девятнадцать.
– Оставь это, я сам уже не помню, сколько ты называла.
– Я тоже хочу когда-нибудь быть счастливой. Где же счастье? – спрашивает она. – Где оно? Où est-il? – И оглядывается в комнате, словно собирается здесь найти его.
– Здесь лучше не искать. Я свое тоже потерял в этой комнате.
– Вот так я размышляла о жизни, – добавляет она нерешительно; по ней видно, что она давно сожалеет о всей истории.
– Выходит, я должен жениться на тебе?
– Какая наглость!
В данный момент я не могу понять, в чем дело. Оскорбил ли я ее, потому что мысль о браке пришла мне в голову лишь в такой связи, или она обиделась, потому что я столь недооценил нашу любовь, что уже говорю о браке.
– Я хочу доказать тебе, что я тебя люблю. Предоставь мне эту возможность.
– Изволь – одну уже имеешь: прекрати этот разговор!
– Не бойся, я не хочу, чтобы ты на мне женился, я хочу лишь быть с тобой, проводить время вместе. Я бы привела в порядок твои вещи и готовила бы тебе венгерские блюда. Я только не знаю, где берут паприку. Не бойся, я в восторге от паприки, но она мне пока еще непривычна. Запиши мне все твои любимые кушанья на листке бумаги. Нам надо снять совсем крохотную квартирку и обставить ее. Клетку с канарейкой купить на всякий случай. Там, в этой квартирке, я хочу быть целиком твоей.
– Канарейку мы назовем Эвкалиптусом.
– Ну вот видишь? Совсем просто – быть счастливым, нужно только желать этого. О Monpti, нам ничего не надо, кроме совсем небольшой комнаты и крохотной кухоньки. Комната будет принадлежать тебе, кухня мне. Ты сможешь в комнате целый день рисовать без помех, пока я в бюро. Я буду экономить, ты же не умеешь обращаться с деньгами. А если ты однажды уедешь, ты снова вернешься и застанешь все таким же, как было перед отъездом. Меня тоже. Иначе видишь: я только ношусь целый день между моей квартирой, бюро и твоей комнатой как загнанная мышь. И это жизнь?
– А что твои родители скажут на это?
– Да, ты прав, – говорит она и сразу становится серьезной. – Нам придется сбежать из Парижа.
– Куда?
– На твою родину – не пойдет?
– Нет.
– Тогда мы подадимся в Лондон.
– Ты разве говоришь по-английски?
– Нет, но это ничего не значит. Я завтра же куплю себе английскую грамматику.
– А что будет, если от меня уйдешь ты, Анн-Клер, а не я от тебя?
– Я? Pas possible! Совершенно невозможно!
– Да, ты.
– Ты… ты не оставишь меня?
– Нет.
– Тогда поцелуй меня, и не будем об этом больше говорить.
Я обнимаю ее стройное тело в тонком платье; она совсем плотно прижимается ко мне и подставляет мне свои губы.
– Ведь правда – у нас с тобой впереди еще так много всего? – говорит и спрашивает она этим страстным долгим поцелуем.
– Анн-Клер, посмотри еще раз на Париж. – Я показываю в открытое окно на море крыш за черными трубами, в туманной дали. – Однажды этот город узнает, кто я такой, – пока он этого не знает. Ты меня тоже не знаешь, Анн-Клер. Даже я сам еще не знаю себя.
Она проводит пальцами по моим волосам и целует меня в глаза.
– Видишь, когда ты так мил и так славно говоришь со мной, я ужасно люблю тебя и плюю на будущее. Je m'en fous de l'avenir. Но ты не должен это заучивать, это жаргонное выражение.
– Хочешь пойти поужинать со мной?
– Если ты меня приглашаешь.
– Мы идем в «Julien».
– Я плачу за себя.
– Тогда иди одна.
– Я пойду, только если ты пойдешь. Поцелуй меня, Monpti, но посильнее.
После ужина я расплачиваюсь и кладу два франка чаевых на стол. Пусть видят, что здесь был кавалер, предок которого был важной персоной при дворе короля Маттиаша. Я удаляюсь с гордо поднятой головой.
На улице Анн-Клер говорит мне:
– На, держи их.
– Что?
– Твои два франка. Я выкрала их обратно…
Девятнадцатая глава
Сегодня утром мне встретились институтские воспитанницы с улицы Сен-Жакоб.
Они шли парами друг за другом и развлекались тем, что старались наступить на пятки впереди идущим подругам. Все одинаково одеты, на всех широкополые шляпы, из-под которых насмешливо сверкают серые и карие кошачьи глаза. Носы у них еще блестели от жира, кое у кого были прыщи на лице, но груди у всех уже набухали. Чудно, у некоторых не было еще совсем заметно бедер, лишь тонкие журавлиные ноги, но под их курносыми носами подскакивали и перекатывались две мощные груди. Какие же они станут, когда будут мамами…
Все они цепко оглядывают проходящих мимо мужчин и шепчутся друг с дружкой.
Впереди всех шествует с застывшим величием учительница, при каждом шаге пиная длиннополое пальто своими низкими каблуками.
Девица с широким носом посылает мне воздушный поцелуй.
Я оборачиваюсь: кому он предназначался? Воспитанницы хихикают и ржут, как молодые жеребята.
Среди них наверняка есть одна-две, которые со временем вырастут очаровательными подлыми стервами, ради которых можно пойти на любое безумие.
Анн-Клер маленькой девочкой тоже была такой…
В одной из витрин на Буль'Мише я увидел прекрасный серый в синюю полоску галстук, полоски совсем узкие. Он был просто сногсшибателен. Цена тоже была указана. Бред, на такие вещи у меня нет денег. Впрочем, есть! Еще даже останется кое-что. Какао тоже еще есть. Да, но когда и оно кончится? Эти несколько дней действительно не в счет. Тот, кто влюблен, не должен думать лишь о своих «внутренностях» и брюхе своем. Нужно заботиться и о внешности.
Подобно лунатику я переступаю порог магазина.
Мне показывают и другие галстуки. Тот, который выставлен в витрине, в руках смотрится совсем иначе. Два других нравятся мне больше. Один отличного темно-синего цвета со светло-голубыми полосками, другой – красный с темно-красными полосками.
